Лучший учитель России: Дети читают совсем не то, что мы от них требуем. Но читают
М. Баченина:
- Здравствуйте, друзья. В эфире «Родительский вопрос». У микрофона Мария Баченина и Александр Милкус. Саша, какое последнее произведение из курса школьной литературы вы читали?
А. Милкус:
- Сразу вопрос на засыпку. Честно? Я относительно недавно дважды перечитывал «Евгения Онегина». А после того, как я его второй раз перечитал, я решил написать жалобу, но удержался.
М. Баченина:
- На Пушкина жалобу?
А. Милкус:
- Нет, на составителей школьной программы. Потому что там есть такие обороты, что я бы детям современным и не рассказывал.
М. Баченина:
- Ну, Александр Борисович, вы как всегда, детям не рассказывал бы…
А. Милкус:
- Евгений соблазнял замужних дам, а потом дружил с их мужьями. Извините, нужно ли это нам сейчас, когда мы выстраиваем семейные ценности для детей и для взрослых, эти все откровения?
М. Баченина:
- Так нужно это обсуждать учениками.
А. Милкус:
- Как и нашего великого поэта, который, в общем, сам был не очень честных правил.
М. Баченина:
- Да прекратите, Александр Борисович…
А. Милкус:
- Ты хотела спросить, что я прочел, я тебе говорю, я прочел дважды «Евгения Онегина». Я считаю, что это взрослое серьезное произведение.
М. Баченина:
- Так же как «Анна Каренина», и так же, как еще миллион таких же произведений, которые мы потом, к сожалению, не прочтем. По этому поводу, и не только по этому, мы сегодня пригласили в гости учителя русского языка и литературы школы «Снегири». У нас в гостях Лариса Гивиевна Арачашвили.
А. Милкус:
- А я бы еще добавил, что Лариса – победитель конкурса «Учитель года России-2019».
М. Баченина:
- Лариса Гивиевна, вот Александр нам сказал, что «Евгений Онегин», недавно фильм вышел настолько спорный, все там копья поломали. Но мы сейчас не про кино, просто это на слуху. Вот он сказал: это рано нашим детям, Пушкин – ходок, Евгений его – ходок. Как же так, они чему будут учиться, где скрепы-то семейные?
А. Милкус:
- Личность аморальная. Еще и Ленского грохнул.
М. Баченина:
- В каком классе это проходят? Можно там объяснять, что такое ходок и т.д.?
Л. Арачашвили:
- В девятом. Я вот с чего начну, раз уж мы о «Евгении Онегине», о Пушкине. Совсем недавно Высшая школа экономики сделала такой подарок всем учителям литературы, они сделали проект, где взяли и проанализировали школьную программу по литературе с 1850 года. Угадайте, какая книга дольше всего живет в школьной программе? «Евгений Онегин». Эта книга в школьной программе 165 лет. Я согласна, что это книга взрослая, но считать детей уж совсем за идиотов, которые не в курсе, что бывают адюльтеры (хотя они могут быть не в курсе, что бывает слово «адюльтер»), это неправильно. То есть совсем создавать какой-то такой вакуум, безвоздушное пространство, это, конечно, ужасно. Это к тем людям, которые говорят, что надо Тургенева с «Му-Му» убрать из программы, потому что дети плачут над судьбой Му-Му.
М. Баченина:
- Я плакала. Для меня это была травма.
Л. Арачашвили:
- И это правильно, что вы плакали. Потому что это такая прививка милосердием, жалостью, болью. Это прививка, и она должна быть. По поводу «Евгения Онегина». Даже сейчас, когда мы говорим о скрепах, понятное дело, что список литературного чтения в школе, он меняется в зависимости от курса государства. В разное время там было абсолютно разное количество произведений. Сейчас в курсе литературы 240 авторов. В 17-м году их было 79. Осознайте разницу.
М. Баченина:
- Ну, конечно, в 17-м половина еще не родились.
А. Милкус:
- Подождите. Мы так уйдем потихоньку в математику. 240 авторов – это не большие произведения, там есть маленькие, там есть стихотворения.
Л. Арачашвили:
- Да, стихотворения.
А. Милкус:
- Ну, добавили еще каких-то, причем на выборы учителя. Ведь необязательно все 240 надо проходить.
Л. Арачашвили:
- Смотрите, все равно это история про то, что очень многое будет идти от учителя, от того, что он выберет.
М. Баченина:
- Я очень любила литературу. Знаете, почему я ее любила? Потому что благодаря литературе на фоне всего остального я была умником, я могла всем дать фору. Потому что даже не то, что я читала трудолюбиво, а я могла анализировать очень быстро. Ну, так мозг у меня был заточен, это моя суперсила. Но я прекрасно понимала, что мне неинтересен, например, «Тарас Бульба». Когда я выросла, я каким-то непонятным образом полюбила это произведение так, что… Ну, не знаю почему. Но до сих пор я, например, спокойно отношусь к Толстому. Знаете, я всё жду, когда же у меня выстрелит. Такая же история с Достоевским. А сейчас я на примере своего сына понимаю, что это некие прививки, которые мне делают от чего-то. Потому что вот мы сделали прививку от истории из-за педагога, с которого и начался наш разговор, и пока жуткая нелюбовь. И мне от этого грустно и обидно. Почему нашим детям не дают читать то, что им интересно? Например, ему было очень интересен Конан Дойл, у него глаза горели, потому что это был урок какого-то такого чтения. С другой стороны, я понимаю, когда они это будут читать, когда они перечтут «Евгения Онегина»? В старших классах уже другое надо читать. Вот у меня прямо тупик.
А. Милкус:
- Маша в течение 30 секунд изложила весь спор западников и славянофилов, изложила весь спор наших литературных лагерей. Один лагерь направлен на то, что пусть читают, что хотят, хотя бы пусть научатся читать и понимать, а вторые – нет, это наше всё, если они сейчас не прочтут, они не прочтут никогда. Но давайте скажем честно, не читают они вообще. Они где-то, может быть, слышали…
Л. Арачашвили:
- Это неправда, они читают.
А. Милкус:
- А что читают?
Л. Арачашвили:
- Не то, что хотелось бы. Вот о том и речь. Мы хотим, чтобы они сидели в сквере с томиком Лермонтова? Этого не будет. Они будут читать фэнтези, они будут читать мангу. Когда мне старшее поколение говорит о том, что мы раньше зачитывались книгами, мне хочется спросить: дорогие взрослые, когда вы зачитывались книгами, вы мне хотите сказать, что вы под партой на уроке химии читали Пушкина, или Лермонтова, или Толстого? Неправда, вы читали Майн Рида, вы читали того самого Конан Дойла, вы развлекали себя литературой. То есть ребенок, подросток, он еще пока про то, что литература должна развлекать. Понятное дело, что школьная литература (и я абсолютно серьезно говорю) – это вообще ни разу не развлекательная литература. У меня сейчас малыши, 5 класс. Ко мне подходит девочка-пятиклассница и говорит: «Ну, слава богу». Я говорю: «Что такое, Марусенька?» Она говорит: «Ну, наконец-то никто не умер». Я говорю: «В смысле?» Она говорит: «Вот смотрите, мы прочитали «Му-Му» Тургенева – собачка умерла, дальше читаем Короленко, «В дурном обществе», там девочка умерла, Маруся. Сейчас Фазиль Искандер с «13-м подвигом Геракла». Там никто не умер, дите радуется. Это не развлекательная литература, это не литература для детей.Еще раз говорю, мы проходим с 5-классниками то, что писали взрослые люди для взрослых людей.
М. Баченина:
- А зачем тогда вы это проходите с 5-классниками?
Л. Арачашвили:
- Потому что сами они это никогда не прочитают. Потому что это как раз про расширение того самого кругозора. Это как растяжка ума, растяжка души. Ну, то есть, есть и такое.
М. Баченина:
- Есть великие писатели, и раз они писали для взрослых людей, значит, они писали, и их читали. Вот Пушкина, того же «Онегина», с которого мы начали, ждали, алкали, пользуясь устаревшим словом из того же «Онегина», ждали каждую главу. Он на этом все-таки деньги зарабатывал. А, получается, они вырастут и не прочтут, просто потому, что люди изменились?
Л. Арачашвили:
- Потому что время другое. Сейчас ждут не главы из «Евгения Онегина», сейчас ждут новой серии какого-то сериала, начиная от «Игры престолов», «Игры в кальмара» и т.д. Просто другое время. Ну, нельзя откатиться на 200 лет назад и нельзя сказать: ах, как хорошо тогда было. Тогда было по-другому. Сейчас ИИ развивается, а мы всё хотим, чтобы дети сидели исключительно и читали. Так не будет.
А. Милкус:
- Вы же сами сказали, что дети читают. А сейчас вы сказали: что, мы хотим, чтобы они читали? Вы противоречите сами себе.
Л. Арачашвили:
- Не Пушкина и не Толстого, они читают современную литературу.
А. Милкус:
- Читают современную литературу?
Л. Арачашвили:
- Да.
А. Милкус:
- То есть они не читают то, что в программе?
Л. Арачашвили:
- Нет, это только из-под палки.
А. Милкус:
- Они ждут, пока «Му-Му» утопнет, и читают что-то другое?
Л. Арачашвили:
- Да.
А. Милкус:
- Я читал исследование о том, что, да, действительно, дети читают, но это не книжки, это какие-то посты, это блоги и т.д.
Л. Арачашвили:
- Нет, читают книжки, но это очень далеко от классической литературы, максимально далеко.
А. Милкус:
- Хорошо, а почему нельзя прививать любовь к литературе? Мы же говорим не только про то, что надо знать нашу классику, и, таким образом, мы отвращаем не одно поколение от классики, давайте честно скажем, но мы говорим о том, что надо прививать любовь к чтению. Есть замечательные произведения, рассчитанные на тех же 5-классников, 6-классников, 7-классников и т.д. Ну, каким языком написана замечательная сказка Олеши «Три толстяка».
М. Баченина:
- Каким прекрасным языком? Язык-то прекрасный, но только оценить мы с вами можем эту прекрасность.
А. Милкус:
- А не надо, чтобы они оценили, важно, чтобы они почувствовали красоту этого языка, логику и т.д. Олеша был мастером слова.
М. Баченина:
- Это правда. Во взрослом возрасте, когда мы это читали с ребенком, я думала: а что, там можно писать? Но это я, а он сидел и зевал.
Л. Арачашвили:
- Вы хотите, чтобы ваш уровень развития и уровень развития вашего ребенка был одинаковым? У вас какой читательский опыт, и у него какой читательский опыт? Так не будет.
М. Баченина:
- Что читать нынешним? Потому что ему ни Гайдар неинтересен, ни Марк Твен. Когда я ему начинаю читать что-то, что было мне интересно, действительно, он сидит и зевает. Я не знаю, что ему интересно.
Л. Арачашвили:
- Потому что другие реалии, потому что другой язык, другая логика мышления даже. И он без взрослого через эту логику, через этот язык продраться не может. Я еще раз говорю, для детей основная функция литературы, для ребенка, который по доброй воле или родителем открыл книгу, она развлекательная. Вот в школе это история нравственная, кто бы что ни говорил, в школе литература – это нравственное воспитание и больше ничего. Ну, может, еще эстетическое. Нравственное и эстетическое. А вот как только ты выходишь за порог школы, у литературы для детей остается одна функция – развлечение. Сложно развлекаться, когда ты половину слов не понимаешь.
М. Баченина:
- Согласна. Так что читать-то, Лариса Гивиевна?
Л. Арачашвили:
- Сейчас очень много современной литературы такой фэнтезийной, сейчас они очень любят мангу, всякие эти комиксы. И это неплохо на самом деле. Просто так меняется читатель, и его пристрастия меняются. И это надо признать.
А. Милкус:
- Лариса Гивиевна, вы упомянули это слово, похожее на экзотический фрукт, манга. У нас все-таки радио, у нас передача, которая реагирует на новости. Как вы относитесь к новости, связанной с тем, что разрешили теперь детям в сочинении по литературе апеллировать к аниме, к манге, маньхуа (это не ругательное слово, это китайское слово, так называются китайские комиксы). Скажите, а зачем это? Что, теперь мы играем в поддавки с детьми?
Л. Арачашвили:
- Конечно. Мы уже несколько лет играем в поддавки с детьми. Мы разрешаем калькуляторы на экзамене, мы разрешили комиксы, мангу, все что угодно. Но, с другой стороны, мы же сами говорим: а почему нельзя дать им возможность читать то, что им интересно? Мне кажется, что это как раз попытка найти ту самую золотую середину. Окей, давайте мы дадим вам возможность апеллировать к тем текстам, которые вы действительно читаете. Вот я как человек, который проверяет потом эти сочинения, я вижу, как они используют аргументы из «Недоросля» Фонвизина, «Евгения Онегина» Пушкина. Они не читали тексты. Они путают имена, события и все остальное. То есть это прочитано в кратком содержании. Может быть, лучше те тексты, которые действительно тронули их душу, запомнились им, может быть, лучше тогда на этой основе свои рассуждения строить, чем вот так притягивать за уши это мертвое, абсолютно нежизнеспособное? Я не знаю, к чему это приведет, но у нас как бы все течет, все изменяется. Надо посмотреть.
А. Милкус:
- Но ведь это не главное. Не так давно закрепили за годом обучения, за классом список литературы. Раньше учитель хотя бы мог передвигать. Вот он видит, что класс не готов, он это произведение прочтет с ними на год позже. Теперь жестко закрепили. То есть в принципе идет вот такое ужесточение – ты должен это прочесть тогда-то. А с другой стороны, мы играем в поддавки, мы уже говорим: ладно, корейцев, китайцев давай, литературу эту.
М. Баченина:
- А что, нет в русской литературе чего-то такого, что их интересует? Я не могу комиксы читать…
А. Милкус:
- А тебе и не предлагают.
М. Баченина:
- Нет, мне это нужно, потому что мой сын сам не начнет. Ему 13, и я до сих пор иногда почитываю ему, ну, хотя бы хоть что-то, как говорится. У меня два вопроса назрело. Может быть, есть что-то, что и мне будет интересно? Потому что мне очень нравится читать вслух своим детям. И те же «Записки охотника» - это жутко интересно.
Л. Арачашвили:
- Слушайте, если вашему сыну 13, почитайте Старобинец, «Зверский детектив». Обычно нравится и взрослым, и детям, и все читают с удовольствием.
М. Баченина:
- Лариса Гивиевна, у нас, получается, закончились учителя литературы, если мы вот в такие поддавки играем, и она на манге и т.д.?
Л. Арачашвили:
- Нет-нет, стоп. Мы в поддавки играем где? Посмотрите, в программе всех этих произведений нет. Мы в поддавки играем на экзамене.
М. Баченина:
- Вы не поняли мой вопрос.
Л. Арачашвили:
- В поддавки мы начинаем играть на экзамене. И мне кажется, что это уже связано с некими другими вещами, со статистикой, с какими-то красивыми цифрами, которые нужны, и т.д. Потому что саму систему мы не изменили.
М. Баченина:
- Я имею в виду, что ни один человек потом не пойдет на литфак после этого всего.
Л. Арачашвили:
- Неправда. Те, кто собирался на литфак, те туда попадут. А те, кому не надо там быть, те не попадут. Не надо воспринимать это как какую-то личную трагедию и оскорбление. Это, наоборот, шанс для тех, кому было безумно сложно продраться через «Войну и мир» и все-таки сдать экзамен.
А. Милкус:
- Я хотел бы маленькую ремарку сделать. Это исследование, о котором говорила в начале программы Лариса Гивиевна, сделал Институт образования Высшей школы экономики, мои коллеги, и я с удовольствием тоже это исследование изучал и смотрел. История о другом. Мы начали с «Евгения Онегина». Еще одно произведение. Сейчас, насколько я знаю, то ли на 30, то ли на 40 процентов выросли продажи «Мастера и Маргариты» после фильма.
М. Баченина:
- А так всегда бывает.
Л. Арачашвили:
- Так сейчас и продажи «Евгения Онегина» вырастут, я уверена.
А. Милкус:
- Ну, это те, кто посмотрел фильм и ничего не понял. Я не ходил и не пойду. Там герои говорят прозой.
М. Баченина:
- Там есть закадровый голос.
Л. Арачашвили:
- Там много чего интересного. Сходить надо. Иначе получается, что «не читал, но осуждаю». Я вот сходила и осуждаю, мне можно.
А. Милкус:
- «Мастер и Маргарита» - это 11 класс?
Л. Арачашвили:
- Да.
А. Милкус:
- Это произведение точно не детское. Я знаю несколько каналов, которые после фильма опять начали трубить о том, что вот это произведение надо изъять из школьной программы. Хотя, мне кажется, это единственное, что дети читают, потому что это где-то похоже на фэнтези.
Л. Арачашвили:
- Да, такой мистический реализм. То, что реально, наверное, сами дети хотели бы изъять из школьной программы, это, например, «Тихий Дон». Вот «Тихий Дон» - это страшно. Это страшно, потому что очень физиологично, это страшно, потому что очень кроваво. А вот в «Мастере и Маргарите», там всё вполне себе в рамках приличия. Хотя я сейчас задумалась. У «Тихого Дона», например, маркировка стоит 18+, хотя проходим мы с детьми, когда им нет еще, конечно, 18. А вот у «Мастера и Маргариты» даже не знаю, какая маркировка стоит, 16+?
М. Баченина:
- Мне кажется, в «Мастере и Маргарите» есть легкий эротизм, который необходим.
А. Милкус:
- Слушайте, это какой-то диссонанс.
М. Баченина:
- Почему диссонанс?
Л. Арачашвили:
- Да, я нарушаю закон, когда преподаю.
М. Баченина:
- Послушайте, это подростки, им нужен вот этот флер. Голая женщина на метле – это же потрясающе.
А. Милкус:
- Никто не защищает «Мастера и Маргариту». Я сейчас расстроился за «Тихий Дон».
М. Баченина:
- «Тихий Дон» - это ужасно. Мне было настолько плохо. Этот текст, я очень много знаю кусков оттуда наизусть, и то только потому, что я хотела поступать в театральный и учила. И только тогда я поняла всё. А так я даже кино не могла смотреть нормально, потому что для меня это просто испытание. В этом плане это точно не для детей, они не прочтут это.
Л. Арачашвили:
- Вообще не для детей, учитывая количество абортов, нехороших болезней…
М. Баченина:
- Косой себе шею порезать из-за мужика.
Л. Арачашвили:
- Да. Это, правда, страшное произведение.
А. Милкус:
- Хорошо, тогда у меня вопрос на засыпку. Почему мы до сих пор не знаем лиц, фамилий тех, кто нам эту литературу в таком виде упаковал уже в третьем десятилетии XXI века, понимая особенности современного поколения, понимая особенности детей, и продолжает вот эту замечательную традицию отвращения от великой русской классической литературы? Потому что если, действительно, детей заставить прочитать «Тихий Дон», хотя бы отрывки, у них будет эта проблема. Я очень много произведений уже во взрослом возрасте перечитывал, потому что у меня была идиосинкразия в школьном возрасте. Ну, я учился в школе, когда еще Рахметов на гвоздях спал.
М. Баченина:
- А что такое идиосинкразия? Мы, слушатели, не знаем.
А. Милкус:
- Неприятие. Почему мы не знаем авторов этой программы по литературе? Вот посмотреть и спросить: ты когда последний раз живого школьника видел, поговорил с ним?
М. Баченина:
- Лариса Гивиевна, вы ставите перед собой задачу – детей влюбить в литературу? Или хотя бы чтобы они симпатизировали, а не мучились. Если да, что вы для этого делаете?
Л. Арачашвили:
- У меня как раз такая задача и есть. Когда я только пришла в школу, мне было 23 года, я рыдала, а мне швырнули десятый класс, которые чего-то не прочли, и я рыдала и говорила: мама, они же не читают! Как я могу их чему-то научить? И мама сказала очень мудрую вещь: ты как учитель в школе нужна только для того, чтобы им было непротивно. Если им будет непротивно на твоих уроках, ты уже большая молодец. А что надо – они прочитают потом сами. Потом я еще разговаривала с учителями, и все мне говорили одно и то же: ты должна сделать так, чтобы они не ненавидели русскую литературу, чтобы, даже если они ее не понимают, они понимали одну простую вещь – она классная, она крутая, она стоит того, чтобы ее изучать. Чтобы через энное количество времени у них возник интерес, они взяли эти книги в руки и прочитали их, будучи взрослыми людьми. Чтобы у них «Евгений Онегин» не ассоциировался со скучным времяпрепровождением. Я работаю именно над этим.
Детям очень тяжело читать. Потому что сейчас информацию, развлечения ты можешь получить намного более простыми способами. А чтение – это все-таки работа. Наш мозг не любит работать, так вышло. Дети читают либо в начальной школе, и это влияние семьи, родителей, либо уже в старшей школе, когда им хочется познавать мир. Им нужно что-то такое острое, а литература очень часто как раз и бывает острой. Достаточно вспомнить какой-нибудь «Бойцовский клуб». И есть такой провальный возраст, начиная с пятого класса по восьмой. Главное – не потерять этого читателя и сделать так, чтобы он не говорил, что читать – это отстой, я это ненавижу, и так далее.
М. Баченина:
- Поэтому я и читаю сыну вслух. Мне ужасно нравится эта философия, чтобы сделать так, чтобы не отвратить. Моя учительница по литературе была очень строгая, но в конце каждого урока она выделяла минут пятнадцать, брала книжку из летнего списка и читала нам по кусочку. И я это запомнила на всю жизнь. Это было с четвертого класса. Я благодаря ей Крапивина узнала, Каверина. И я читаю детям потихонечку.
Л. Арачашвили:
- Родители тащат своим детям «Денискины рассказы», а дети такие: я не буду это читать! Это отстой, это скучно. И бегут читать мангу.
М. Баченина:
- Ему нравится Носов.
Л. Арачашвили:
- Носова вы ему читали, когда он был малышом. И у него это связано именно с этими воспоминаниями.
М. Баченина:
- Жидков очень сильное впечатление на него произвел.
А. Милкус:
- Лариса Гивиевна, давайте копнем глубже. Не отвратить от литературы, понимать литературу, и так далее. Но ведь еще одна задача словесности…
Л. Арачашвили:
- Нет такого предмета – словесность.
А. Милкус:
- Очень хочется, чтобы у детей был богатый язык. А это – литература. Они говорят как роботы. Искусственный интеллект – мне кажется, у него словарный запас больше, чем у современного подростка.
Л. Арачашвили:
- Это все правда.
А. Милкус:
- Как это развивать? Чем богаче язык, тем богаче восприятие мира.
Л. Арачашвили:
- Это же очень простая история. Нужно пользоваться языком. Это как с мышцей, ты тренируй ее, и она у тебя будет большая. Я задаю вопросы, они должны ответить. Причем не «да-нет», а докажи, подумай, подбери синоним. Ты бегаешь как дурачок с палочкой и тыкаешь этих несчастных детей, которые хотят, чтобы от них все отстали. Конечно, они не желают развиваться. Понятно, что все через преодоление. Конечно, литература должна это делать. Сможет ли она стопроцентно сделать это с каждым ребенком и каждому ребенку подарить замечательные словарный запас? Нет. Все равно должно быть какое-то желание, должна быть элементарная предрасположенность когнитивная. Но учителя стараются это делать. Мы пишем сочинения, отвечаем на вопросы. Все это делается.
Вы хорошо сказали про словесность. Словесность – это был такой комплексный предмет, где язык, литература, все вместе, красиво, где это неотделимо друг от друга. А у нас взяли и все это разорвали, отдельно литература, отдельно русский. Тут я учусь делать это, а тут – вот это. Не получается целостной картины мира и представления у детей. Поэтому появляются вопросы: зачем мне ваша литература в жизни? И меня это очень обижает. Это самый частый вопрос: зачем мне это надо?
А. Милкус:
- Я и глубокий филологический уклон в русском языке не очень понимаю. Дети не понимают, зачем им нужны эти слова, орфоэпия и все, что они проходят. Наша задача – научить их грамотно писать.
Л. Арачашвили:
- В этом я с вами соглашусь. Когда училась я, двадцать с лишним лет назад, мы меньше лезли в глубины языка, а просто учили правила. Сейчас мы почему-то стали лезть в глубины языка. Я тоже не очень понимаю, зачем это.
М. Баченина:
- Необходимо много разговаривать с детьми и поправлять. Если я в детстве всегда говорила ребенку не «пошли», а «пойдем», он теперь и бабушек поправляет. Если я ребенку поправляю ударения, он к этому спокойно относится. Ребенку сейчас тесно в своем маленьком словарном запасе. Я вижу – он хочет сказать, а не может. Решаем проблему через юмор и помощь. В школе задали выучить устаревшие слова. Для этого надо читать Пушкина. А зачем это надо учить?
Л. Арачашвили:
- Чтобы, когда ты будешь читать Пушкина, ты понимал, что это за слова.
М. Баченина:
- Память это сразу выбросит.
Л. Арачашвили:
- Иногда из-за того, что слово необычное, память его почему-то сохраняет. А вообще дети легко дешифруют слово «уста», потому что оно часто повторяется. А какие-нибудь «рамена» и так далее, «живот» как «жизнь», они этого не понимают. Когда начинаешь им все это объяснять, они такие: да…
А. Милкус:
- Вот мы и вышли на ту тему, которая меня очень сильно волнует, - культура речи. Сейчас я опят буду в роли злого полицейского. Студенты говорят, что я их газлайчу.
Л. Арачашвили:
- Газлайтинг – это обесценивание и увод в такое, что все, что ты говоришь, это ерунда, этого нет.
М. Баченина:
- А сейчас вы душните и периодически кринжуете.
Л. Арачашвили:
- Мы собирались говорить о культуре русского языка.
А. Милкус:
- Какая-то грань в последние 10-15 лет пройдена. У меня рядом студенческий район, четыре или пять университетов. Дети идут и разговаривают на глубоком русском матерном. Мне казалось, пройти по улице детям из приличной семьи и разговаривать матом было неприлично. Это был признак определенной группы населения, которая живет обычно в «вороньей слободке». Лариса Гивиевна, у вас есть ощущение, что этот Рубикон пройден, что культура языка сейчас под угрозой? Я видел много подростковых передач на всяких стриминговых платформах, где их кумиры просто говорят обсценной лексикой.
Л. Арачашвили:
- По поводу того, что Рубикон пройден, я согласна. Но это Рубикон, который касается не культуры языка. Это Рубикон, который касается культуры мышления, культуры поведения. Язык отражает действительность. То, что они видят вокруг себя. В тот момент, когда появился свободный интернет, где можно было говорить все, что угодно и как угодно, когда они видят тех самых своих кумиров, у которых через слово обсценная лексика, они все это впитывают. Плюс мы забываем, может, это мое ощущение, но в моем детстве было не принято, чтобы мужчины ругались матом при женщинах и детях. Все солененькие словечки оставались внутри мужского круга. И я еще помню, что спокойно можно было ехать в автобусе, в метро, и все было чинно и благородно. Но сейчас ведь взрослые люди говорят абсолютно по-другому.
А. Милкус:
- И женщины.
Л. Арачашвили:
- Для меня было по нарастающей. Сначала я в подростковом возрасте обратила внимание, что вокруг меня появилось много такой лексики со стороны мужчин. Потом я увидела, что женщины так разговаривают. И потом уже, когда пришла работать учителем в школу, я потихоньку стала видеть, как дети начинают ругаться и говорить так. Что самое страшное, не стесняться этого.
А. Милкус:
- Нет стопов.
Л. Арачашвили:
- Потому что везде так. Это не кризис языка, это кризис культуры и мышления.
М. Баченина:
- Надо просто им объяснять. Мы можно сколько угодно жаловаться. Меня тоже унижает, что от своего сына я иногда слышу не в свой адрес, а что-то на грани между одним и вторым. Моя подозрительность склоняет меня в другое. Сначала я очень жестко говорила, что, мол, кто в доме хозяин. А потом поняла – это бессмысленно. И стала объяснять, как я это воспринимаю. Я нащупала в нем мужскую жилку, что женщину, тем более мать надо не унижать, как минимум. Потому что я его родила. Значит, через это он и себя унижает. Если мы еще и дома будем ругаться, то это будет конец всему. И как-то до него дошло, что это грань, что надо немножечко стесняться.
Л. Арачашвили:
- Ко мне приходят мои дети и говорят: а вы матом ругаетесь? Можно было бы поиграть в идеальную и сказать, что нет. Но я говорю: если мне на ногу упадет кирпич, я вряд ли скажу «ой, мамочки!». Но есть ситуации, где это уместно, есть компании, где это может быть уместно. Я стала с ними говорить не о том, что есть грязные, плохие слова, которые нельзя ни в коем случае употреблять. Есть вопрос уместности употребления этих слов. Все знают эти слова. Но это не значит, что надо идти по улице и кричать их громко. Но при этом, когда тебе надо что-то такое выразить, и это будет самое емкое слово, о'кей.
У меня был способ отучения моих учеников от обсценной лексики. Если я это слышала, я их останавливала, заводила в кабинет и просила: двадцать синонимов, пожалуйста, к этому слову. Ты хотел выразить какую-то мысль? Пожалуйста, двадцать синонимом к этому слову. Не важно, начинался следующий урок, я договаривалась с учителями, дитя мялось, ныло, но пока эти двадцать синонимов я не получала, я от него отставала. И объясняла, что проблема не в том, что вы ругаетесь матом, проблема в том, что вы уже по-другому выражать свои мысли не можете. Я одно и то же могу сказать в разных вариациях шестнадцатью способами, и так далее. А вы – нет. В этом проблема.
Дети очень плохо реагируют на морализаторство: ай-ай-ай, как ты можешь? При этом дети еще всегда говорят: а ты сам?
М. Баченина:
- Конечно, можно продолжать этот разговор бесконечно. У нас в гостях был учитель русского языка и литературы школы «Снегири» Лариса Гивиевна Арачишвили.
Подписывайтесь на новые выпуски и слушайте, когда удобно.
