Глава РАН: «Фундаментальные исследования получают в РФ 2 млрд евро в год, как один приличный европейский университет»
Александр Сергеев
Скачать передачу [mp3, 43.6 МБ]
Мы предлагаем полный текст радиопередачи.
В. Алфимов:
- В студии Валентин Алфимов и Александр Милкус, обозреватель «Комсомольской правды». У нас в гостях Александр Сергеев, глава Российской академии наук.
А. Милкус:
- Александр Михайлович, завтра - День российской науки. С какими достижениями встречает этот день наша научная отрасль?
А. Сергеев:
- Вы сразу задаете очень серьезный вопрос. Наверное, надо поздравить всех с наступающим Днем науки, сказать, что со стороны Академии наук это вдвойне поздравление, потому что 8 февраля это день создания по указу Петра Российской академии наук и университета, и гимназии. И что это такой важный праздник именно для академической науки страны. Я, конечно, поздравляю всех наших ученых, инженеров, всех тех, кто работает в сфере науки, техники и наших технологий.
Давайте поговорим о том, какие есть успехи, что конкретно в последнее время происходит с нашей наукой, и чтобы мы хотели, чтобы в ближайшее время мы видели нашу науку видели более нужной и для нашей страны, и для нашего образования, и т.д. У нас традиционно принято (хотя и не бесспорно) рассматривать науку, деля ее на фундаментальную науку, поисковую науку, прикладную науку. Конечно, можно говорить, что наука едина, и вообще говоря, цель - как можно быстрее фундаментальные знания внедрить в народное хозяйство, бросить в рынок, в новые виды вооружений, которые нужны, для того чтобы обороноспособность страны поддерживать. Тем не менее, когда спрашивают у Академии наук, что новенького, то прежде всего, наверное, имеют в виду результаты фундаментальных исследований.
А. Милкус:
- Ну почему? Мне, например, интересно, когда мы свой смартфон создадим.
А. Сергеев:
- Это поисковые и прикладные исследования. Но я бы начал все-таки с фундаментальных исследований. Фундаментальная наука традиционно во всем мире поддерживается, конечно, государством. Почему? Очень просто. Я бы ввел такой параметр риска неполучения результата, который ты планируешь получить. В фундаментальной науке такой риск очень большой.
А. Милкус:
- Александр Михайлович, очень длинное вступление означает, что у нас все не очень хорошо с фундаментальными науками.
А. Сергеев:
- Есть такое общее утверждение, что не очень хорошо, тем не менее, про какие-то результаты, наверное, надо сказать. Если говорить про фундаментальную науку, то, конечно, прежде всего, результаты, которые есть, они базируются на тех направлениях науки, которые у нас были традиционно сильны еще в советское время, которые сохранили и ресурсы, и кадры, и соответствующее оборудование. И это прежде всего естественные науки. Это и физика, и науки о Земле, это космос, это наша химия. В этих направлениях мы традиционно в нашей академической науке получаем очень серьезные и интересные результаты.
В. Алфимов:
- А какие результаты? Хочется понять, к чему приводят исследования в фундаментальной науке. Я как простой гражданин что должен видеть? Я давно не видел нобелевских лауреатов, например?
А. Сергеев:
- Вы имеете в виду из России?
В. Алфимов:
- Да. Для меня это показатель. А если нет, значит, как-то все не так хорошо.
А. Сергеев:
- Давайте я вам репликой тоже отвечу. Знаете, какое финансирование фундаментальных исследований в стране? Фундаментальные исследования в стране от государства получают около 160 млрд. рублей в год. Это 2 млрд. евро. 2 млрд. евро - это финансирование одного приличного европейского университета и, вообще говоря, существенно меньше, чем финансирование ведущих американских университетов. Вы хотите сказать, что при таком финансировании фундаментальных исследований мы с вами должны соревноваться по числу Нобелевских премий с Америкой, с Европой? Это было бы странно.
А. Милкус:
- Вы сами сказали, что у нас сохранились с советских времен заделы по естественным наукам, по наукам о Земле и т.д. Сейчас вы говорите: денег нет. И что, мы ничего не сделали?
А. Сергеев:
- Вопрос был о том, где Нобелевские премии? Что было интересного в прошедшем году. Наверное, самое знаковое - это запуск и выход на дежурство космического аппарата «Спектр-РГ». Это аппарат, на котором стоит инструментарий: один инструмент наш, второй инструмент немецкий, они комплиментарны друг другу. Запуск осуществлен нашей ракетой-носителем, это мы вывели этот космический аппарат в нужную точку, так называемую точку Лагранжа, которая расположена в 1,5 млн. километров.
А. Милкус:
- Это первый и единственный со времен распада СССР научно-космический аппарат, который у нас появился, и который мы удачно вывели.
А. Сергеев:
- У нас еще был «Спектр-Р», который отлетал в два раза больше положенного срока. Два года назад с ним была потеряна связь. Средства массовой информации разразились тем, что опять провал в российской науке.
А. Милкус:
- Со «Спектром-Р» провала нет, он отработал гораздо дольше, чем ожидали, и получили выдающиеся результаты.
А. Сергеев:
- И то, что он закончил свое существование (как провожают в последний путь артиста), провожать надо было аплодисментами. А какой шквал критики обрушился после этого на российскую космическую науку, что опять провал. Мы очень склонны подчеркивать, что мы такие неудачники, у нас ничего нет, ничего не получается.
А. Милкус:
- «Спектр-РГ» у нас есть, успешно вывели, успешно донесли, поставили в точку, он получает изображение.
А. Сергеев:
- Второй, на мой взгляд, очень интересный результат, который мы сейчас получили, это результат в науках о Земле. Это результат о влиянии метана на потепление на нашей планете. У нас ежегодно в течение ряда последних лет проводятся экспедиции. Речь идет фактически о наших арктических морях, о нашем арктическом шельфе. Что происходит? Потепление есть, никуда не денешься. Причем, заметьте, если оно 2 градуса в среднем, то у нашей Арктики потепление где-то 3,5 градуса. Вечная мерзлота очень тонкая и очень существенная для устойчивого существования наших северных территорий, и не только наших северных территорий - и в Китае на Тибете есть, и т.д.
Что происходит? Из-за деградации вечной мерзлоты, которая очень активно изучается нашими учеными, происходит высвобождение так называемых газогидратов. Метан, который в условиях отрицательной температуры находится на дне или на суше, в этой вечной мерзлоте, при деградации вечной мерзлоты начинает выделяться в атмосферу. Метан - очень сильный парниковый газ, он во много раз более сильный с точки зрения непропускания излучения, сильнее СО2. Поэтому то, что сейчас начинается очень сильное добавление метана в атмосферу, по оценкам, которые будут делаться в результате этих экспедиций, говорит о том, что есть очень серьезная опасность, что появление этого количества метана, которое сейчас есть, приводит к тому, что усилившийся парниковый эффект, в свою очередь, приводит к дальнейшей деградации вечной мерзлоты.
А. Милкус:
- То есть это открытие наших ученых, которое объясняет нынешнюю погоду в Москве?
А. Сергеев:
- Это важнейшее открытие. Возможно, что даже если мы сейчас выключим всю антропогенную активность (заводы, фабрики, которые производят соответствующие выбросы в атмосферу), то все равно мы будем наблюдать деградацию мерзлоты и потепление. Возможно, что сама наша Земля вошла в самоподдерживающийся режим такой раскрутки.
В. Алфимов:
- У нас шансов нет, что ли?
А. Милкус:
- Шансов нет на нормальную зиму, в Москве по крайней мере.
А. Сергеев:
- Это означает, что будет продолжаться, несмотря на подписание Киотского протокола и Парижских соглашений, этот процесс. Это очень серьезный результат фундаментальных исследований, который говорит, что нужно детально исследовать то, что происходит в разных метах, и не только в нашей Арктике, не только на нашем шельфе. Потому что выбросы метана есть и с суши. Мы год фактически наблюдаем появление все большего и большего количества огромных кратеров с размером в десятки метров, с такой же большой глубиной, которые тоже связаны с тем, что в результате таяния мерзлоты происходит выделение, но не в виде каких-то плавных потоков через воду наружу и в атмосферу, а именно таких очень энергичных выбросов. Это тоже как раз свидетельство. Есть еще несколько факторов. Есть эрозия береговой зоны. Есть то, что из-за таяния вечной мерзлоты на суше происходит выброс через реки, которые несут все это в Северный Ледовитый океан. И это все тоже в одном и том же направлении - направлении появления все большего и большего количества парниковый газов. Это естественный процесс. И это очень важное открытие. Я считаю, что это как раз результат российских ученых.
И еще очень важно. Это же мы нашими арктическими морями, нашей Сибирью, исследованием этих явлений (это наши явления здесь) показываем, что наша природа здесь может быть вот такой кухней. Конечно, есть дискуссии насчет того, как Гольфстрим меняет, как различное движение воды. Но важное открытие, о котором я сказал.
А. Милкус:
- Обычно такие смены климата на Земле проходят довольно долго. А тут такое впечатление, что включили конфорку и все. То есть на памяти одного поколения. Мы же помним, какие зимы были, какое лето было нормальное в среднем полосе России. А сейчас нам говорят: у нас европейская зима, у нас европейское лето. Как это так быстро включилось-то?
А. Сергеев:
- Поясняю. Есть действительно определенная периодичность климата на Земле. Она связана и с различными эффектами, связанными с наклонением оси Земли, и т.д. Есть так называемые циклы Миланковича. Это периодичность приблизительно 110 тысяч лет. Есть, конечно, и более мелкие временнЫе структуры. Сейчас мы с вами находимся всего в нескольких тысячах лет после прохождения максимума температуры.
В. Алфимов:
- Значит, мы должны остывать.
А. Сергеев:
- Мы чуть-чуть остываем, но антропогенная активность дала щелчок вверх, и траектория температуры пошла вверх. Если бы это было на существенно падающем участке температуры, тогда наша планета… Да, действительно, мы отклонились от этого тренда. Она по своей предыдущей эволюции имеет возможность каким-то образом адаптироваться. Если мы вблизи максимума получаем щелчок вверх, то не исключено, что наша планета выходит в состояние, которое она раньше никогда не испытывала. И насколько она сумеет адаптироваться, это вопрос.
А. Милкус:
- В общем, вывод такой: товарищи дорогие, привыкайте.
А. Сергеев:
- Причем это неличное, что давайте мы с вами будем адаптироваться. Это существенный вопрос, потому что и наши экосистемы смещаются все на север. Вопрос сельского хозяйства, вопрос лесов - как это отразится? Это нужно изучать в условиях этого быстрого тренда.
В. Алфимов:
- Нам дозвонился Сергей из Тольятти, бывший научный сотрудник.
Сергей:
- У меня такой практический вопрос. Я еду на американской машине, звоню по южнокорейскому телефону, одежда у меня итальянская, лекарства немецкие. Хотел бы узнать, какую пользу от тех 2 млрд. долларов вы принесли для экономики, для граждан? То, что потепление вы рассказали, это мы с 70-х годов слышим. Скажите примеры практического применения вашей работы.
А. Милкус:
- Мы можем создать российский смартфон, компьютер, планшет?
А. Сергеев:
- Насчет прикладной науки. Действительно, мы все мечтали бы, чтобы как можно быстрее мы научились переводить те фундаментальные знания, которые мы получаем, в рыночный продукт. Вот здесь к вопросу о том, кто этим должен заниматься. Этим должны заниматься фундаментальщики-ученые или этим должны заниматься компании? Мы сейчас имеем тот факт, что если берем все финансирование науки в стране (160 млрд. - это фундаментальная часть) - чуть больше триллиона рублей, у нас 70%, а может быть, и больше - это финансирование, которое идет со стороны государства, а только 30% - это то, что вкладывают компании. Во всех наукоориентированных странах ситуация противоположная, там, наоборот, 70-80% дает бизнес, а государство дает меньшую часть. Вот пока эта пропорция у нас в эту среднемировую не сместится, мы ожидать того, что у нас появится высокотехнологичная продукция, не можем.
А. Милкус:
- Вы говорите о нормальной системе инжиниринговых компаний, которые берут разработки ученых и адаптируют их на рынке.
А. Сергеев:
- Да. Мы говорим о том, есть ли вообще у нас в стране эта отраслевая наука. Отраслевая наука это та наука, которая делает продукт и вбрасывает его в рынок. Конечно, миф о том, что отраслевой науки вообще нет, она умерла в 90-е и нулевые годы, он неправильный, отраслевая наука есть. Она у нас развивается в недрах крупных компаний. Берите «Норникель», «Сбербанк». Они внутри себя создают инженерные и научные подразделения и решают те задачи, которые им нужны, для того чтобы модернизировать свой продукт. Им вообще ученые не нужны. Тогда спрашивается: что, мы находимся в такой ситуации, что эти наши фундаментальные ученые генерируют какие-то результаты, а компаниям эти фундаментальные ученые не нужны, им достаточно своих подразделений, которые при них есть? Вот здесь мы как раз приходим к очень важному моменту. Дело в том, что когда мы посмотрим, как работают хайтековские компании за рубежом, они работают и получают основную свою прибыль и сверхприбыль из того, что знания берут достаточно глубоко, в области фундаментальных и поисковых исследований. Это не есть чуть-чуть подмодернизировать технологию, из такой трубы сделать вот такую трубу, а это то, что они сами, по своей инициативе идут в академические институты, делают разработки и вбрасывают туда. Когда мы говорим, что это только меньшая часть, это просто констатация факта, что этого у нас немного. У нас есть некоторые положительные примеры, но этого немного. И это как раз тот показатель практической результативности науки. Если мы увидим, что деньги, которые идут из бизнеса в науку, возрастают в объеме… Собственно, когда говорится о стратегии научно-технологического развития страны, там ставится цель, чтобы это было хотя бы 50 на 50.
Можно ли, чтобы это было сделано без всяких усилий со стороны государства, как бы само собой? В конце концов, когда-то они придут, эти компании. А может, никогда не придут. Здесь само развитие успешных наших компаний, которые хорошо почувствовали себя в бизнесе, над традиционными технологиями, скажем так, которые завели себе подразделения инженерные и научные, дают им задания и модернизируют эту технологию, неизбежно развитие этих компаний приведет к тому, что для того чтобы им продолжать быть конкурентными на мировом рынке, они должны будут обратиться и черпать знания более глубоко.
А. Милкус:
- Александр Михайлович, это же теория. В ближайшие годы наших смартфонов не видать?
А. Сергеев:
- Мы что, хотим, чтобы все секторы промышленности у нас появились?
В. Алфимов:
- Александр Михайлович, вы хотели привести пример успешной российской компании, которая основывается на научной деятельности…
А. Милкус:
- Которая нам, обычным людям, приносит какую-то пользу.
А. Сергеев:
- Хочу рассказать о компании «Биокат». Эта компания по производству препаратов для онкологических больных, компания, которая сформировалась где-то уже лет 15 назад и сначала эта компания занималась выпуском аналогов. Это не джинейрики. Аналоги – это когда есть молекула, известная, действующая, но вы сами создаете технологию, как на этой действующей молекуле у вас появляется соответствующее лекарство. И было создано несколько таких препаратов, это было успешно, компания увидела, что на этом можно делать, пошла дальше и создала уже несколько оригинальных препаратов. При этом те аналоги, которые были созданы, в последнее время вытесняют фактически почти чуть ли не полностью зарубежные препараты, которые у нас используются в химиотерапии.
А. Милкус:
- Потому что они дешевле или потому, что они качественнее?
А. Сергеев:
- Они дешевле. Но тут, конечно, мы считаем, что государство должно и протекционизмом заниматься, но у нас то, что они производят, дешевле. Компания разработала сейчас несколько оригинальных препаратов, эти препараты, в том числе, сейчас патентуются и регистрируются за границей, и самим своим развитием пришла к тому, что она должна сделать следующий шаг. А следующий шаг в разработке этих препаратов – это препараты иммунотерапии рака. А это достаточно новое направление, это не химиотерапия, когда соответствующее антитело подходит к раковой клетке, распознает, а к нему прицеплен еще какой-то фактор воздействия на эту клетку. Дело в том, что в самое последнее время, только в позапрошлом году, была дана Нобелевская премия за создание первых средств иммунотерапии рака, фактически есть сейчас препараты, которые позволяют раскрыть раковую клетку для атаки иммунной системы. Ведь мы с вами многие годы и десятилетия считали, что раковая клетка маскируется под свою – то, что она родная для организма. Иммунная система не действует для нее. Механизм раскрытия вот этой клетки, освобождения ее от соответствующей оболочки, если грубо говорить, это как раз принцип действия вот этих препаратов. И сейчас фантастические результаты – до 40% эффективность воздействия при меланоме уже на высоких стадиях, и по ряду других онкологических препаратов.
А. Милкус:
- Удается лечить людей с четвертой стадией рака, я знаю.
А. Сергеев:
- И «Биокат» сейчас ставит задачу освоить у нас в стране производство вот этих препаратов. Это нужно достаточно глубоко сейчас уйти в фундаментальную науку и взять оттуда это новое знание. Есть положительный пример того, что компании, сильные, почувствовав себя хорошо на международном рынке, естественным развитием событий приходят к тому, что они должны знания брать глубже и глубже. И в этом естественный процесс и здесь есть надежда.
В. Алфимов:
- Здесь уже я хочу понять причинно-следственную связь. Знание есть у ученых и к ним обращаются компании, может быть, тем же ученым проводить исследования под запрос общества? Там электромобили, уже не один раз сегодня всплывали смартфоны, та же медицина, еще что-то… Мы понимаем, что это нужно, сейчас этого пока нет. Ученые делают под это дело исследования, компании к ним обращаются и, соответственно, финансируют, в том числе.
А. Сергеев:
- Валентин, мы ждем того, что придет компания и обратится к ученым за знанием. А ученые сидят и говорят – у нас знания есть, но почему-то к нам компании не обращаются. У нас вот эта долина смерти пресловутая, о которой все говорят, при переходе из фундаментальных исследований в прикладные исследования для компаний, и вот это вопрос из вопросов. Потому что а кто сюда должен вкладываться? Если мы с вами говорим – давайте эти 160 млрд. на фундаментальные исследования… да забудем про них, время такое, что страна в опасности, ну, нет технологизации страны… давайте сейчас скажем – ученые, забыли про фундаментальную науку, все вперед, в прикладную науку! Вы знаете, мы при этом потеряем тот базис фундаментальных исследований, который мы создаем. Два миллиарда евро – это смешные деньги для того, чтобы сказать – ребята, бросим заниматься фундаментальной наукой. Вы знаете, что такое два миллиарда евро? Вот у нас сейчас, наверное, под 500 миллиардов долларов золотовалютный запас в стране. Вот колебания курса валют, ежедневные, дают эти 2-3 миллиарда долларов, которые и незаметны будут, если их еще вбросят в науку. То есть, это очень небольшие деньги. Поэтому говорить о том, что – ребята, все на фронт пошли, заниматься прикладными исследованиями – неправильно. Нам надо правильно понять, как стимулировать то, чтобы компании приходили и вбрасывали в эту долину смерти. И здесь должны быть и определенные льготы, определенные преференции. Дележ рисков между государством и компаниями для того, чтобы это место пройти. Если есть совместные вложения какие-то, если результат получается, хорошо – компания-бенефициар, но, получив свою сверхприбыль, будьте добры вбросить опять сюда. Если это не получается, наверное, государство должно нести эту ответственность на себе. Это ровно то, что сейчас и в стратегии научно-технологического развития. Вот эти комплексные научно-технические проекты и программы… И академия наук тоже сейчас активно этим занимается.
А. Милкус:
- Ну, мы же понимаем, почему это не происходит. Потому что компании не знают, что будет завтра, или послезавтра. Они не могут играть вдолгую. Компании у нас играют вкороткую. Вложить деньги и максимально получить прибыль в ближайшее время.
А. Сергеев:
- Пока в российской экономике будет это возможно, извините меня за грубость, пока вложения в водку дают более быструю прибыль и большую прибыль, чем от науки, капиталистическая экономика будет вкладываться в водку. Понимаете?
А. Милкус:
- Что, возвращаться к социалистической экономике?
А. Сергеев:
- Государство должно создать условия и помочь, и разделить риски, чтобы действительно эти вложения в науку, которые пока не чувствует, не видит бизнес, рискованные вложения, оно тоже подстраховало.
А. Милкус:
- Хорошо. С одной стороны, это приход бизнеса в инжиниринговые центры такие, в адаптацию. С другой стороны, приход молодежи. Где молодые ученые? Куда они делись? Что надо делать, для того, чтобы они пришли, для того, чтобы поддерживались научные школы? Вы говорили об этом на госсовете вчера.
А. Сергеев:
- Для того, чтобы молодежь шла в науку, нужно, чтобы престиж науки в стране восстанавливался.
В. Алфимов:
- Слушайте, ну, престиж престижем – дайте денег молодежи и уверенность в завтрашнем дне.
А. Сергеев:
- Валентин, сейчас вместе с вами подписываем вот от академии наук, от «Комсомольской правды» письмо президенту страны. Подпишу. Вопрос – а почему больше не вкладывают средств в науку? Ведь известно, что средства, которые у нас вкладываются в науку, в расчете на одно научное рабочее место, у нас около 700 тысяч людей сейчас в секторе науки и половина, где-то там 360 тысяч, ученых. Если рассчитать, сколько у нас вкладывается в одно рабочее место, мы с вами получим где-то на уровне 100 тысяч долларов в год. Передовые страны – это 300, 400 тысяч долларов в одно рабочее место.
А. Милкус:
- Слушайте, я не могу, вот вы все время говорите – нам не хватает денег, нам не хватает денег… ну и что? Давайте тогда не заниматься наукой? Ну, есть же какие-то примеры, когда и финансируется нормально, и наука развивается.
А. Сергеев:
- Мы с вами привели несколько примеров того, что в каких-то направлениях наука развивается, где есть ресурсная обеспеченность, где есть кадры, есть инструменты, есть люди, есть школы…
А. Милкус:
- Ну, вот вы ездили в Новосибирск, в Кемерово буквально недавно. Там чего-то хорошее происходит?
А. Сергеев:
- Это совсем разные регионы, потому что Новосибирск – это действительно со времен образования Сибирского отделения академии наук в 1957 году, кстати, никем не оспариваемый пример правильного пространственного научно-технологического освоения страны. Там действительно созданы прекрасные научные школы, там прекрасная наука и результаты очень хорошие. Вы знаете, если говорить о фундаментальной части, а я приведу пример нашего великого института ядерных исследований имени Будкера – институт, в котором сейчас будет строиться «СКИФ» – наш синхротрон. И в то же самое время, когда мы там были, мы были на предприятии, которое планируется открыть в самое ближайшее время по производству углеродных нанотрубок одностенных… Это предприятие, которое позволит фактически удовлетворить всю потребность всех компаний в мире, которые работают с использованием этих самых нанотрубок…
А. Милкус:
- Давайте объясним. Если вот эти нанотрубки используется в строительстве, они удешевляют, делают материалы строительные гораздо легче и прочнее.
А. Сергеев:
- Скорее, прочнее. Вот эти углеродные нанотрубки, когда добавляются определенные связующие вещества, превращаются в так называемые композитные материалы, которые по многим параметрам, в том числе, и по их надежности, и по другим параметрам, они существенно лучше традиционных.
В. Алфимов:
- Давайте про коронавирус поговорим. Что, коронавирус победили мы?
А. Сергеев:
- Нет. По-видимому, через какое-то количество месяцев будет разработана вакцина, но, судя по динамике заболевания и тем мерам, которые сейчас принимаются во всем мире, прежде всего, в высокоорганизованном Китае, наверное, уже это будет после того, как не только пик пройдет, а будет уже известно…
А. Милкус:
- Ну а чего они тогда охотятся за нашими препаратами?
А. Сергеев:
- Если нет пока вакцины, неизвестно, как действовать наверняка и иммунизировать, ну а может быть другая вспышка какая-то. Понимаете, надо все-таки с этим делом разобраться и добить до конца. Действительно, где-то в середине 20-х чисел января, когда видно было, что Ухань является таким центром, было обращение генерального консульства КНР в Екатеринбурге к уральскому отделению Академии наук, институту органического синтеза, который в свое время синтезировал антивирусный препарат, полностью российская разработка, «Триазавирин» - этот препарат где-то с 2017 года у нас уже продается в аптеках, и он известен своим очень сильным антивирусным действием именно в отношении так называемых РНК-вирусов, которые действуют… коронавирус – это именно такой. Действительно, китайцы обратились с тем, чтобы сейчас, в порядке гуманитарной помощи, предоставить какое-то количество этого препарата, чтобы они его могли быстро проверить, быстро зарегистрировать, речь идет вообще о двух неделях регистрации – немыслимая скорость! И, если он действительно производит вот то действие именно на этот коронавирус, а есть соображения, что он должен быть очень хорошим препаратом, тогда после регистрации они у нас будут уже закупать большое количество этого препарата. У нас есть предприятие на Урале, «Медсинтез», у которого сейчас на складах несколько сотен килограмм этого препарата - это сотни тысяч доз. И в этом смысле, как мы ни ругаем нашу фармакологию, тем не менее, появилась такая потребность и, я считаю, об этом обязательно надо говорить, что есть наши разработки очень хороших препаратов.
А. Милкус:
- Александр Михайлович, вы заинтриговали Кемерово – оно у нас уже три раза звучало в эфире, а мы все никак до него не дойдем.
А. Сергеев:
- Почему Кемерово? Почему я там был? Это центр нашей угольной промышленности. Мы сейчас видим, что уголь постепенно становится все более дешевым товаром на рынке международном. И встает вопрос – а насколько прибыльно, насколько действительно есть какой-то интерес у бизнеса производить уголь и продавать его как сырой такой продукт? Действительно, в Кемеровской области у нас фактически нет углехимии, там мощная добыча, но они после этого за 5000 километров и на запад, и на восток, должны везти этот уголь, стоимость угля падает, и производство его становится не то что не прибыльным – компании уже имеют минус. Вообще встает вопрос – дальше нужно заниматься производством угля?
А. Милкус:
- И что вы увидели?
А. Сергеев:
- Что у нас есть технологии, с помощью которых можно, уменьшая в десятки, в сотни раз, массу того, что мы экспортируем, можем увеличивать стоимость этого экспорта за счет добавленной стоимости в десятки и в сотни раз. Углехимия – это основной сейчас приоритет этого региона. Там образован научно-образовательный центр. У нас пять центров всего организовано в стране…
А. Милкус:
- Пермь, Тюмень…
А. Сергеев:
- Нижний Новгород и Кемерово. В Кемерово как раз это углехимию, плюс еще энергетика. Почему? Есть же угли, которые можно превращать в энергию. Тут же. И передавать, и экспортировать энергию. Но для этого нужно не просто его сжигать правильным образом, нужно и строить линии электропередач на тысячи и тысячи километров без потерь….
А. Милкус:
- Это отечественная разработка?
А. Сергеев:
- У нас в Ленинграде был институт постоянного тока. Вот эти линии, которые позволяют далеко передавать энергию по проводам, это не переменный, это постоянный ток. В Советском Союзе первые в мире линии постоянного тока были именно построены. По факту мы сейчас имеем следующее. Что эта деятельность, институт этот, по-моему, у нас уже не существует, но у нас есть технологии, которые могут быть использованы для этого, и есть пример того же самого Китая, который в том числе за счет того, что подхватил эти наши технологии, сейчас создал замечательные линии передач постоянного тока за тысячи и тысячи километров.
А. Милкус:
- Ну, Китай молодец. А мы в Кемерово?
А. Сергеев:
- Мы в Кемерово должны этим заниматься.
А. Милкус:
- Должны заниматься или занимаются?
А. Сергеев:
- Цель этого научно-образовательного центра – подтянуть туда технологии и создать условия прохождения вот этой долины смерти, о которой мы говорим, чтобы вот эти наработки дошли до производства и до рынка.
А. Милкус:
- Сколько лет надо ждать, пока они дойдут?
А. Сергеев:
- У нас есть институт углехимии, центр углехимии в Кемерово, там просто есть в макетах, как должно выглядеть это производство, есть продукция, которая наработана в экспериментальных условиях, вот этой высокой переработки угля. И сейчас встает вопрос о том, чтобы правильно государственно-частное партнерство было сформировано, чтобы буквально за два-три года у нас появились вот эти углехимические производства там. Мне было интересно, а что такое вот эта угледобыча сегодня? Это действительно по-прежнему шахты. Слазили в шахту, посмотрели, что это такое, спустились достаточно глубоко. Это разрезы, где тоже идет это производство. По-прежнему угледобыча – это тяжелый труд. Но его можно роботизировать. Современная добыча угля вообще может быть без людей. И это еще одно направление, которое там обязательно должно развиваться.
