Олег Кашин: Главной линейкой, по которой власть измеряет российское общество, оказывается Уголовный кодекс
Следственный комитет проводит доследственную проверку по факту обнаружения на Кольском полуострове останков советского военного самолета, погибшего осенью 1941 года. То есть, криминалисты, следователи будут искать, выяснять, как написано в пресс-релизе, почему погиб пилот: то ли от огня противника, то ли разбился и ударился о землю, сгорел. В общем, понятно, люди работают. Вот специалисты Следственного комитета, наши фэбээрщики российские, команда Бастрыкина занимаются традиционно важным делом. Не хочу особенно зубоскалить по этому поводу, тем более, что большой сенсации именно в этой новости нет. Уголовные дела по событиям 1941-1945 года Следственный комитет практикует уже довольно. Каждый раз, когда обнаруживаются какие-то массовые захоронения времен войны, приходят следователи, проводят экспертизы. И есть уголовные дела: если кто пропустил, по факту геноцида советского народа. У меня есть демшизовые, скажем так, знакомые, которые уверены, что эти уголовные дела возбуждаются ради того, чтобы потом однажды, когда Россия уже окончательно рассорится со всеми западными странами, предъявить претензии Германии, материальные претензии, в общем, платите нам компенсацию еще и за геноцид.
Но я не думаю, что замысел Следственного комитета настолько глубок, потому что эта традиция, восходящая, не побоюсь этого слова, по крайней мере, ко второй чеченской кампании. Все эти истории громкие и резонансные того периода: и полковник Буданов, и Ульман, и Аракчеев с Худяковым, о чем они, на самом деле? Шла война. И попробуйте убедить, не знаю, даже не меня, а себя в том, что это была не война. Чеченская война с настоящими наступательными и оборонительными операциями, со штурмами городов и поселков и так далее, война – война, но к некоторым событиям на этой войне по какой-то причине, вот по бюрократической причине или, конечно, по политической подходили с меркой Уголовного кодекса, как будто бы эта вот обычная мирная Россия, и в ней кто-то кого-то убил, а когда убили, ну, как, нужно следствие, уголовное дело. 105 статья и так далее.
Получается немножко абсурд и лицемерия. Такое же, как, кстати говоря, и с украинской войной, с донбасской войной, главные знаковые пленные которой, начиная с Савченко и крымского Олега Сенцова, так же были, на самом деле, не пленными формально, а обычными российскими уголовниками, которых сажали и судили по обычному уголовному кодексу, а вовсе не по законам военного времени.
И здесь, конечно, может, это цинично прозвучит, но известный афоризм Федора Тютчева, что до Петра вся российская история – сплошная панихида, а после Петра – сплошное уголовное дело. И мы относились к этой фразе как? Что уголовное дело, значит, все более-менее преступники: власть – преступники, народ – преступники, соответственно, они заслуживают уголовного дела. Но последние двадцать лет – эпоха, собственно, назовем ее эпохой Быстрыкина, последние двадцать лет располагают к такому лобовому выводу. Почему уголовное дело? Потому что это самый любимый, самый удобный и, видимо, самый знакомый инструмент для российского государства. Не только история Великой Отечественной войны теперь становится уголовным делом, не только войны от чеченской до украинской, но и все, да? Что такое медиа сегодня в России? Это потенциальное уголовное дело по иноагентам, по еще каким-то делам, собственно, мы знаем. Что такое политика? То же самое уголовное дело, причем, то дело «Ив Роше», то дело ветерана, неважно, но Следственный комитет, прокуратура, суд – все, как полагается.
Что такое экономика? Что такое бизнес? То же самое – уголовное дело, люди в погонах приходят и, как говорили в старину, кошмарят. И, наверное, все-таки, странно, если единственной или, по крайней мере, главной линейкой, по которой власть измеряет российское общество, не только общество сегодняшнее, но и, как мы видим на примере дел о событиях времен войны, но и даже наше прошлое, единственной линейкой оказывается Уголовный кодекс. Я полагаю, что жизнь чуть сложнее и чуть многограннее, чем то, что нам предлагает Александр Бастрыкин, для которого каждый человек – либо подозреваемый, либо обвиняемый, либо, в лучшем случае, потерпевший.
