Олег Кашин: Свой Гумилев есть у каждого
Сегодня исполняется сто лет с того дня, когда большевики убили нашего великого поэта, великого русского поэта Николая Степановича Гумилева. Сегодня, сто лет спустя, имя Гумилева, в отличие от имен многих его современников, не нуждается ни в каких ни в спорах, ни в пояснениях, ни во вздохах, что вот он не занимает того места, которое он заслужил, что забытое имя, и так далее. Нет, как раз он, чуть ли не единственный из возвращенных в конце ХХ века имен, сумел вписаться вот в тот бесспорный ряд школьной классики нашей поэзии. Буквально через запятую – Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Некрасов, там уж не знаю, Есенин, Маяковский и Блок. Гумилев – один из них. Гумилев ни в чем не нуждается. Гумилев бесспорный. Гумилев однозначный.
И на самом деле, да, понятно, что с поправкой на его страшную судьбу, но все же у него самая благоприятная была судьба при возвращении к массовому русскому читателю. Его реабилитировали буквально первым. И давайте скажем спасибо тому человеку, который формально, по крайней мере, принимал это решение, инициировал это решение. Это Герой Советского Союза, писатель-фронтовик, воевавший в знаменитом Ржеве Владимир Карпов, возглавивший в 1986 году Союз писателей Советского Союза. И чуть ли не первой его инициативой как раз было переиздание спустя 65 лет в Советском Союзе Николая Гумилева.
Но Гумилева тогда уже любили, хоть он и не публиковался. Он не был сильно запрещенным антисоветским поэтом. В отличие от многих других авторов, его книги не изымались из букинистических магазинов, журнал «Нива», в котором он печатался, тоже был очень массовым, и до сих пор он продается у букинистов. И даже секретарь ЦК КПСС, главный формально лидер консерваторов эпохи перестройки Егор Кузьмич Лигачев, как известно, как он сам рассказывал, какие-то его знакомые в мемуарах пишут, что Лигачев лично делал, изготавливал и переплетал рукописные, машинописные самиздатовские сборники Николая Гумилева. Но, впрочем, не решался поднять вопрос о его реабилитации, потому что считал, что не пришло время.
В общем, Гумилеву в этом смысле повезло. Хотя говорить «повезло» о человеке, убитом в возрасте, сколько там, 35 лет, убитом бессовестно, убитом какими-то буквально злодеями, террористами и так далее, некорректно. Но, в общем, да, Гумилев сегодня всеобщее достояние, Гумилев сегодня школьная классика. А свой Гумилев есть у каждого. Он есть и у влюбленного школьника, и у солдата, и у какого-нибудь романтика, мистика, метафизика. Гумилев есть, уверен, да, ассоциация однозначная у нашего друга Эдварда Чеснокова, который буквально гумилевскими маршрутами регулярно путешествует по Африке.
Гумилев, я уверен, хотя, может быть, я их уже отчасти и романтизирую, свой Гумилев есть и у тех российских воинов, скажем так, в погонах и без погон, которые воюют вдали от родных границ, где-нибудь в Сирии, в Ливии, в Центральноафриканской республике. То есть, ну, по крайней мере, у самых интеллигентных из них наверняка в домашнем архиве наряду с какими-то кадрами обезглавливания сирийского пленного, да, наверняка есть какое-нибудь заветное стихотворение Николая Гумилева. «Та земля, что могла быть раем, стала логовищем огня…»
Понятно, Гумилев - это вот буквально самый-самый золотой, бриллиантовый фонд русской поэзии. И всех можно понять. Да, собственно, как не понять? Как не понять школьника, который вспоминает стихотворение про жирафа, условно говоря, или грустного путешественника, который вспоминает «бедного абиссинца», который ехал искать занзибарских женщин.
Единственные, кого я не могу понять, а они тоже есть, и я знаю их, это люди, сохраняющие лояльность советской власти и говорящие до сих пор, что советская власть, да, она, конечно, принесла больше хорошего, и как жаль, что ее больше нет. И при этом эти люди любят Гумилева, с удовольствием читают его стихи, отмечают сегодня как-то – со стопкой или без стопки водки – столетие со дня его убийства. Просто я не знаю, даже в советской, в общем, довольно человеконенавистнической идеологической парадигме была же эта сюжетная линия про ничтожеств, которые растаптывают гениев. Как можно вообще относиться к Дантесу? Кто такой Дантес? Никто, человек, вошедший в историю только потому, что он убил Пушкина. Дантес, Мартынов – далее по списку.
И вот советская власть, на примере Гумилева это очень хорошо видно, была таким одним большим коллективным Дантесом, растянутым во времени, который на протяжении многих десятилетий либо буквально убивал самых главных русских людей, таких как Николай Степанович Гумилев, либо, в общем, корежил жизни так или иначе очень, очень, очень многим, даже тем, кто формально считался благополучным. Когда ты видишь какое-нибудь воспевающее Феликса Дзержинского произведение Светланы Алексиевич, модно говорить, что эта Алексиевич лицемерная, переобувается и так далее. Нет, и ее даже на излете советской власти травмировал вот этот маньяк, который семьдесят лет подменял нам государство.
Поэтому, вспоминая сегодня Николая Гумилева, я также шлю лучи ненависти, наверное, буквально, она ненависти заслуживает, конечно, и советской власти, и ныне живущим ее поклонникам и сторонникам. И, когда на одной чаше весов все ваши ДнепроГЭСы, ракеты, там уж не знаю что, балет и все такое прочее, а на другой чаше весов один русский поэт, которого вы убили, вы, Владимир Ильич, вы, Феликс Эдмундович, вы, там уж не знаю, вплоть до Леонида Ильича, который, будучи коммунистом, нес ответственность за деяния предыдущих поколений, - вы убили нашего поэта, но он один перевешивает все ваши 70 лет, просто по своему значению, для тех, кто живет сегодня в России.
Вечная память и вечная слава Николаю Степановичу Гумилеву.
