«Подарки» осени: как распознать подростковую депрессию
А. Милкус:
- Здравствуйте, наши уважаемые радиослушатели. Как всегда по воскресеньям, в это время «Родительский вопрос» и я, его ведущий, Александр Милкус, и моя замечательная соведущая Мария Баченина. Сегодня у нас очень интересный и важный собеседник Илья Михайлович Слободчиков. Илья Михайлович – доктор психологических, кандидат педагогических наук и специалист по детской и подростковой психологии. Почему психология, почему мы пригласили сейчас? Осень – сложная пора не только для взрослых, но и для детей. Илья Михайлович, если взрослый более-менее может отдавать себе отчет, понимает, что может наступить депрессия или осенние сложности, как распознать, что у ребенка начались некие проблемы, связанные, может быть, с депрессией, с усталостью? Первые две недели обучения прошли, и уже ребята входят в такой непростой образовательный ритм.
И. Слободчиков:
- Здесь есть с самого начала два нюанса очень важных. Один связан с тем, что слово «депрессия» сегодня знают и подростки тоже, и даже дети периодически его используют, правда, в таком смешном контексте. Маленькая девочка приходит из детского сада, ложится на диван: «У меня депрессия, я устала, я буду от нее отдыхать». Буквально позавчера коллега рассказала, посмеялись. Но шутки шутками, а депрессия – состояние серьезное и системное. И просто от плохого настроения и усталости отличается, прежде всего, хронизацией. То есть тогда, когда у ребенка объективно не хватает сил на выполнение простых, в сущности, действий, когда детская активность в течение дня падает, причем это может по-разному совершенно выражаться, вплоть до того, что на протяжении 3-4 уроков видно, что ребенок изнемогает, условно говоря, выпадает из ситуации, вплоть до засыпания (были у нас такие случаи).
А. Милкус:
- Прямо на уроках засыпали?
И. Слободчиков:
- Да, к концу урока мальчик начинал дремать самым натуральным образом, притом, что мальчик был вполне себе хороший. Не потому, что его усыплял голос учителя, а он просто уставал, и психика просто не справлялась с нагрузкой. Это не характерный случай, редкость все-таки, но так тоже бывает. В основном депрессивные состояния характеризуются достаточно мощными периодами усталости, когда ребенок приходит домой после этих 6 уроков и буквально валится на диван без сил, нет у него сил ничего практически делать. И вообще, в течение дня наблюдается вялость, слабость, не очень высокий фон настроения. При этом есть очень важный момент, ребенок искренне может пытаться что-то делать. То есть речь не идет о лени, речь не идет о том, что он демонстративно отказывается. Нет, он делает, но он делает как бы все немножко через силу. И это тоже важно понимать.
Это может быть связано по осени с недостатком витаминов (это довольно частая история), с высокой степенью роста. Потому что многие детки у нас за лето успевают проскочить довольно приличный кусок своего возрастного развития. Речь идет не только о подростках, но и начальная школа этим в большом количестве отличается. Эта история может быть связана с достаточно резким изменением суточной активности. Потому что если до этого (август-июль) у него была возможность и поноситься, и побегать, и каким-то образом попереключаться, здесь все-таки школьная жизнь, и это в немалой степени такая статическая история, он вынужден сидеть, ему некомфортно, неудобно и т.д. Может быть с этим связано, но это скорее такая побочная немножко ситуация.
Плюс в дополнение ко всему эта история может быть накопительной. Иными словами, депрессивные признаки, они могли наблюдаться, предположим, весной, и к концу года могли накапливаться. За лето никакой динамики острой не было, наступила осень, он вернулся в привычную для себя, сложную для психики ситуацию, и вот как раз через те самые 2-3 недели, про которые вы говорите, мы вполне можем наблюдать единичные сначала, а потом накапливающиеся признаки депрессии.
Есть очень важный момент, на который необходимо обращать внимание. Депрессивное состояние – это, как правило (если речь не идет об острой депрессии), размытый процесс, фоновый. И мы никогда не можем говорить о том, что ребенок прямо выпадает из системы общения, что у него резко меняется настроение, это не психотические все-таки вещи совершенно точно. Здесь речь идет скорее о таком постепенно наблюдающемся истощении ресурса. Вообще говоря, осень – хорошее время, потому что за лето ребенок много чего успевает накопить в плане общего энтузиазма, скажем. Все-таки летний период большой, дети успевают в основном отдохнуть, и первая четверть у нас проходит плюс-минус бодро.
Да, учиться особенно никому не хочется, это тоже надо понимать, и адаптацию никто не отменял, и ситуацию сложных взаимоотношений, которые могли остаться с прошлого года и с предметами, и с педагогами, и с одноклассниками, тоже никто не отменял. Но, тем не менее, за лето она немножко обнуляется, и ребенок все равно приходит в новое пространство. Дети отслеживают новые изменения, что изменилось, кто как вырос, изменился, обсуждение, кто куда ездил, что вообще происходило. То есть информационный фон, он такой, достаточно живой, активный, насыщенный. Ребенок с депрессивными компонентами, он постоянно выпадает из этой ситуации.
М. Баченина:
- Я на протяжении всего того, что вы рассказываете, ставлю себя на место родителя и все время пытаюсь ухватить, но как-то у меня соскальзывает рука. А как же мне заметить-то, что не просто он устал, недосып? Они же привыкают летом ложиться поздно, еще не научились вставать нормально. И я думаю…
А. Милкус:
- В выходные отоспится, и все будет хорошо.
И. Слободчиков:
- Давайте возьмем выходные. В выходные не отсыпается, а дремлет, причем дремлет постоянно, условно говоря. Не то, что он выспался и активный, живой. Нет, это история такого пониженного не настроения, а именно физиологического состояния, такая хроническая усталость, если угодно. Это может, кстати, сочетаться с пониженным аппетитом, например, что ему ничего особенно не хочется. И даже когда предлагается какими-то любимыми занятиями позаниматься, тоже особенно настроения и желания нет. Вплоть до того, что компьютерная игрушка. Вот он сел вроде в нее играть, все хорошо, а через непродолжительное время он от нее сам отходит. Ну, потому что высокой степени интереса нет, включаемости нет.
Вообще, когда речь идет о депрессивных вещах, это очень своеобразное состояние, прямо скажем. Это такой защитный, если угодно, каркас для психики, у которой не хватает, если говорить простыми словами, резерва для функционирования. И все депрессии традиционно делятся на две большие группы – на так называемые клинические, для которых есть повод (хронические заболевания, травмы, переживания острые, тяжелые). Тогда понятно, на каком фоне. И история накопительная, которая в принципе клиническими, такими яркими признаками не выражается. И мы вообще не очень много знаем про это состояние, скажу откровенно. И здесь скорее это история про то, что ребенок перестает быть ребенком, таким, каким мы привыкли его видеть, живым, подвижным, активным. Что-то меняется, как паутинку на него накинули, флер какой-то вот такой, что-то изменилось, он стал не то, чтобы более спокойный, но менее темпераментный, не то, чтобы менее отзывчивый, но какой-то чуть отстраненный. Это скорее вот про это вся ситуация.
А. Милкус:
- Илья Михайлович, а как распознать депрессию или особое состояние? Вы сейчас описывали, что ребенок, попавший в такую ситуацию, как будто на него накинули паутинку. Если в это время просто накладывается стандартная для школьника пубертатная история? Все равно же меняется поведение. Как отличить то поведение от другого? Я знаю многих подростков (по крайней мере, у моих знакомых), которые, входя в пубертатный период, они как раз ограничивают общение, особенно с родителями, закрываются, перестают коммуницировать в привычной среде. Это тоже можно считать и признаками депрессии?
И. Слободчиков:
- Нет. Здесь есть принципиальная разница. Они отстраняются от внешнего социума, но при этом их собственная жизненная функция не прекращается, у них существует и большой переживательный ряд, и всё на свете. Когда речь идет о действительно депрессивных признаках, речь идет о том, что для человека (для подростка в данном случае) сложность начинают представлять довольно быстро самые простые действия. И речь не идет о том, что у него некая подростковая ситуация, что ему не хочется общаться. Нет, здесь как раз речь не идет об отстраненности и выходе из контакта. Здесь речь идет именно о снижении вот этого действенного компонента, сами действия очень часто зависают в воздухе, он их не завершает.
Кстати сказать, тоже важный момент, усиливается в этой ситуации рассеянность, усиливается забывчивость, он какие-то вещи может начинать и не заканчивать. Есть такая даже чуть заторможенность реакции, может быть. На самом деле, когда мы говорим про разграничение, это дело, конечно, не психологов, а психиатров, неврологов, это их поле, их хлеб. И у нас существует огромная классификация по этому поводу подростковых так называемых депрессивных и субдепрессивных состояний. Там действительно, я с вами соглашусь, достаточно мелкие признаки, по которым дифференциация идет, и это всегда клинические пробы, всегда идет специальное медицинское обследование, предположим, и в качестве одного из важных факторов – длительность состояния. Потому что подростковые девиации, какие бы они ни были, они все равно сравнительно небольшого периода, и активность быстро меняется.
М. Баченина:
- Илья Михайлович, вы сказали про школу. А школьный психолог в данных предлагаемых обстоятельствах вообще способен заметить что-то подобное у ребенка или это такой поток, и это просто невозможно физически? И еще вопрос. Как часто возникают такие состояния, и в каком возрасте чаще всего?
И. Слободчиков:
- Давайте со второго начну. Подростковая депрессия – это процентов 15 на фоне всех подростков. Причем это не мои данные, а ленинградских коллег, которые занимаются этим, у нас есть специализированный Институт детской и подростковой психиатрии, где специалисты этим занимаются. Думаю, что и у московских коллег тоже есть своя статистика, но это плюс-минус 15%.
А. Милкус:
- Слушайте, 15 человек на 100 - это много.
И. Слободчиков:
- Это достаточно много, я с вами согласен. Другое дело, что эти 15%, они включают в себя и единичные признаки, и уже развитую как бы саму по себе ситуацию, в том числе и проходящие эти транзиторные вещи. Потому что то, про что вы только что говорили, нагрузка на нервную систему, в том числе в связи с гормональным переходом, всю эту историю тоже никто не отменял. Я так понимаю, что эти 15% в себя включают разный генез абсолютно, там, где мы наблюдаем признаки этих депрессивных состояний. Я думаю, что когда речь идет о сформированной депрессии, уже депрессии как заболевании, эта история, конечно, меньше. Но, тем не менее, все равно достаточно много, потому что не раз и не два отмечалась история, что депрессия, во-первых, сильно помолодела, а во-вторых, сильно, скажем так, размножилась на фоне хронического стресса, на фоне колоссальной нестабильности психологической. И вся эта история вообще никак не способствует психическому здоровью детей и подростков, прямо скажем.
А. Милкус:
- Давайте еще про гаджеты добавим. Дети, вместо того чтобы гулять, сидят в компьютерах, планшетах и смартфонах. Это тоже не добавляет здоровья.
И. Слободчиков:
- Согласен. Что касается психологов, я позволю себе (извиняюсь заранее) выраженную некорректность по отношению к коллегам. Рядовой психолог эту историю не распознает. А вот психолог с опытом работы, который представляет вообще, про что речь и куда копать, как правило, это все-таки психологи, имеющие достаточно приличный стаж профессиональной деятельности, и не только школьной, а просто практической работы, вот они, как правило, 110-м, грубо говоря, чувством, интуитивно могут различить эту ситуацию. Потому что одно дело, когда подросток просто сам по себе девиантный, демонстративный и т.д., а другое дело, когда это признаки накапливающихся депрессивных состояний. Кстати сказать, на фоне депрессии никакой особенной демонстративности как раз не будет. А, между прочим, довольно нередко подросток стремится по-своему быть социально включенным, востребованным, но у него это не получается просто-напросто. Его, как плохую пробку электрическую, постоянно вышибает из этой активности. И ничего его при этом еще не радует. Тоже, кстати, очень важный момент, когда отсутствует элемент вот этой эмоциональной радости. Это вообще один из важнейших признаков депрессии, когда все окружающее пространство и все ситуации, чего бы они ни касались, подернуты такой серой пленкой, пылью немножко. Это такая достаточно важная характеристика.
А. Милкус:
- Пьеро в сказке про Буратино – это как раз классический пример?
И. Слободчиков:
- Ну да, наверное.
А. Милкус:
- Я понимаю, что вы не возрастной физиолог, но, может быть, вы сталкивались. Мы в «Комсомольской правде» несколько раз проводили расследования, связанные с тем, что как раз конец сентября – октябрь – это время, когда подростки на физкультурном поле или сразу после занятий физкультурой уходят из жизни или как-то сильно травмируются. И такие случаи каждый год случаются (по крайней мере, 2-3). Вы уже упоминали это. Я еще хочу и родителям сказать, обратить на это внимание. Ребята, которые выросли очень быстро за лето, у них те ситуации, о которых я говорю, когда на спортивной площадке спортивные дети, подготовленные падают – сердце, как правило. Так вот, наше расследование показало, что это связано как раз с очень быстрым ростом, за которым не успевают все остальные органы.
И. Слободчиков:
- Не успевают сосуды расти, и не успевает нервная система сформировать все свои проводящие пути для того чтобы обеспечивать деятельность всех этих резко выросших мышц. Поэтому, конечно, идет такой диспропорциональное, я бы сказал, состояние. Да, действительно, на фоне больших нагрузок бывают ситуации, такой своеобразный синдром внезапной смерти.
А. Милкус:
- Если мы говорим про осенние какие-то опасности, которые появляются, связанные с детьми и с подростковым возрастом, я бы еще раз хотел обратить внимание родителей именно на эту ситуацию.
И. Слободчиков:
- Осень вообще время неспокойное, прямо скажем.
А. Милкус:
- Давайте еще раз зафиксируем. Если ребенок за лето очень быстро вырос, даже если он спортивный, был в спортивном лагере, тренируется… Было несколько случаев, когда ребята из молодежных сборных уходили из жизни, просто потому что не успевает физиология. Родители, обратите внимание, может быть, сходите к кардиологу, к специалистам. Ребенок может выглядеть вполне себе хорошо после лета и т.д., но еще органы друг друга не догнали, и это может быть причиной не очень хороших состояний.
И. Слободчиков:
- Если ребенок быстро вырос, его в принципе стоит показать врачу, хотя бы терапевту элементарно. Потому что быстрый рост, как правило, связан с перестройкой всех систем и органов, и здесь может быть элементарная ситуация сбоя физиологического.
А. Милкус:
- Я бы хотел перейти на ступень выше. Насколько это же состояние может быть характерно для студента? Может быть, со студенческим возрастом принципиально другая ситуация или можно говорить об одном и том же состоянии все-таки?
И. Слободчиков:
- Я вам больше скажу. Если уж мы заговорили про студентов, эта история нередко бывает у педагогов и у преподавателей. Но в силу их профессиональной выучки она маскируется за внешней активностью поведения, за этой профессиональной выстроенностью, и преподаватель, держа в себе эти зерна депрессии, тем не менее ведет занятия, учитель ведет урок и только закончив, понимает, что силы закончились от слова совсем. И в этом смысле от этого страдают больше его родные и близкие, дома уже. Потому что все-таки марку, как вы понимаете, надо держать.
И потом очень важно понимать еще одну вещь. Для вузовских преподавателей, может быть, это менее значимо, а для школьных это очень важная история. Если он проявит эту свою депрессию в полной мере, он же просто работы лишится, и здесь уже свои сложности будут.
У депрессии есть очень неприятная особенность. В отличие от любого другого состояния она контролю не подлежит. Иными словами, она расползается, как болото, можно где-то превозмочь себя и делать какие-то усилия, но при этом сама по себе она никуда не девается. Силы эти все равно убывают постепенно, и мир, как сказала одна моя коллега, начинает сужаться до уровня колодезного проема, грубо говоря. Это уже совсем такая жесткая аналогия, но она, тем не менее, понятная. Возникает ситуация, когда педагог живет от урока до урока, когда он заставляет себя улыбаться, заставляет себя говорить. Это невероятно тяжелая вещь.
А. Милкус:
- Можно ли назвать это профессиональным выгоранием или это все-таки другое состояние?
И. Слободчиков:
- Это не профессиональное выгорание, это история уже бОльшая. Потому что профессиональное выгорание – это все-таки ситуация усталости от профессии, она лечится, грубо говоря, переключением на другой вид деятельности, здесь все значительно проще.
М. Баченина:
- Это к психологу. А депрессия – это к психиатру.
И. Слободчиков:
- Безусловно, эмоциональное выгорание – это иногда тоже к нему же. Проблема в другом. Депрессия не лечится переключением. Иными словами, у меня будет точно такое же подавленное состояние при действительной депрессии, когда я читаю художественную книгу, смотрю фильм, гуляю по улице, общаюсь с любимыми детьми, все что угодно, все равно эта придавленность, условно говоря, будет. Потому что, еще раз говорю, главная фраза, которая здесь звучит, ничего не радует, радость жизни пропадает сама по себе, даже от приятных вещей, от того, к чему привыкли.
А. Милкус:
- Лечение? Что делать? Давайте коротко про студентов и какие-то советы. Таблетки глотать, витамин С, Е?
И. Слободчиков:
- Если коротко про студентов, то студенты точно такие же. Как в дурном анекдоте, что евреи тоже люди, их тоже должны сажать. Так вот, студенты тоже люди, у них тоже эта история, они точно так же подвержены этому состоянию. Статистика здесь не очень сильно отличается от подросткового возраста, может быть, немножко в лучшую сторону, потому что все-таки все эти пубертатные дела уже заканчиваются. Поэтому я не могу сказать, что студенты являются какой-то такой высокой группой риска по этому фактору. Здесь можно единственное, что говорить, это о первокурсниках. Вот тут может быть ситуация, потому что адаптация в новое пространство вуза, особенно если требования достаточно высокие, если вуз довольно жесткий. Тогда эта история сместится больше на ноябрь и декабрь, когда начнется психоз перед первой сессией. Вот там – да, но там скорее все-таки не депрессия, а нервно-психотического порядка вещи.
М. Баченина:
- Я немножко добавлю к вопросу Александра Борисовича про лечение. У большинства во что это упирается? «Что, к психиатру? Он что, сумасшедший? Он ему антидепрессанты пропишет? На них же подсаживаются». Я хочу, чтобы вы от этого стереотипа камня на камне не оставили
И. Слободчиков:
- Давайте, как говорится, по порядку. Во-первых, страх перед психиатрией у нас вбит практически генетически, с момента, когда она у нас была жестко карательной. Современная психиатрия – это совершенно другое пространство. Очень сильно мы двинулись в сторону гуманизации, прямо скажем, и очень важно понимать, что если мы отлавливаем какие-то начальные признаки того же депрессивного состояния, эту историю можно предотвратить. Потому что на глубоких стадиях депрессия практически не лечится, она переходит просто в хроническую ситуацию, и человек с этим благополучно живет, у него бывают периоды ремиссии и периоды активации, так же как при любом другом нервно-психическом расстройстве. А на начальных этапах это вполне себе поправимая история, и, как правило, это даже не психиатр (он дает консультацию), а психотерапевт, причем клинический психотерапевт, или медицинский психолог.
Потому что обычный психолог, работающий с социальной проблематикой, возрастной, семейной, он, как правило, заточен под другое, он не работает с такими околоклиническими состояниями, их этому не учат, в конце концов. Существуют специальные методики, существуют специальные методы работы. Работа эта идет совместно с доктором, потому что требуются легкие (я подчеркну) препараты, которые не лечат ничего это, это не тяжелые, убивающая фармацевтика, а это препараты, позволяющие нервной системе лучше справляться с теми нагрузками (по сути, витаминизированные вещи), которые есть, усиливающие метаболизм, еще какие-то. Это не тяжелая химия, еще раз подчеркну.
И очень много у нас сейчас хороших препаратов биологического характера. Не биологические добавки, как это раньше было, а биологического характера, позволяющие как раз органично справляться со стрессовыми ситуациями, сложными какими-то переживаниями, смягчающие немножко фон всего этого. Поскольку я не врач, не буду перечислять конкретные препараты, этика не велит, да это и совершенно не нужно, тем более что в каждом конкретном случае специалист сначала должен провести диагностику, разобраться, что происходит, и потом уже назначать какое-то поддерживающее лечение.
Кроме того, важно сказать, что в большинстве случаев, если мы не имеем какие-то глубокие расстройства, и лечения-то никакого, по большому счету, не нужно, а нужно изменение, допустим, режима деятельности, переключение определенных каких-то процессов. Специалист знает, как устроена с физиологической точки зрения вся эта картина, в этом смысле он может дать рекомендации. Поэтому бояться этого не нужно совершенно точно. И считать, что сейчас психиатр поставит нам диагноз, и мы с ним будем жить всю жизнь, это величайшая глупость, во-первых. Во-вторых, задача психиатра – как раз сделать все для того, чтобы диагноза не было, как ни странно, если к этому нет действительно каких-то жестких показаний, что вообще-то очень нечасто встречается. Потому что когда мы имеем дело с настоящей психиатрией, это очень сложно не заметить. Поэтому здесь может быть консультация психолога и по рекомендации психолога разовая консультация детского или подросткового специалиста, разбирающегося именно в особенностях течения физиологических состояний подростков. Взрослый психиатр, как правило, с этим дело не имеет, потому что там свои особые процессы существуют, характерные именно для этой возрастной группы.
А. Милкус:
- Спасибо, Илья Михайлович.
