Англицизмы бурным потоком ломятся в русский язык

В. Ворсобин:

- У микрофона Владимир Ворсобин. Наконец-то я добрался до родной для меня темы. Бывших учителей не бывает. Даже если лет 20 прошло, педагогика сидит в твоих генах, жилах, мозгу. Меня не оставляет мой 10-11 класс семилейской школы в Мордовии, где я преподавал русский язык и литературу. Поэтому сегодня я с удовольствием познакомлю вас с Татьяной Гартман, педагогом, автором YouTube-канала с хорошим названием «Училка и ТВ», автором книжных бестселлером, одним из тех рискованных людей, которые учат русскому языку наших политиков, наших телевизионных деятелей, которые грешат против русского языка. Татьяна, здравствуйте.

Т. Гартман:

- Здравствуйте, Владимир.

В. Ворсобин:

- Татьяна, мы сегодня поговорим, во-первых, о вашей книжке, которая скоро выходит, где вы описываете наш русский язык, как он развивается. Сейчас, кстати, вокруг этой темы очень любят топтаться наши политики, сейчас они борются с разными заимствованиями из иностранных языков, это у нас считается патриотичным. Поговорим о том, как развивается русский язык, почему молодежь говорит так, а мы говорим по-другому, чем отличается политический сленг от делового. И как страна, которая говорит по-разному, все еще понимает друг друга. Но начнем с того, что вы учительница в своем прошлом и в настоящем.

Т. Гартман:

- Я сейчас преподаю, только не в школе, я преподаю в вузах, я преподаю спецкурсы, и в школах в том числе, но я уже не веду классы, как это положено, 5Б, 7А и т.д. Такого сейчас нет в моей жизни, но я остаюсь в педагогической деятельности однозначно. И плюс у меня школа журналистики, там мы очень много занимаемся и журналистикой, и русским языком.

В. Ворсобин:

- Ну да, вы стали известны в 2017-м, когда, разозлившись на российских телеведущих и журналистов за их безграмотность, создали, во-первых, свой YouTube-канал. Досталось всем – Урганту (не знаю, признан он иноагентом или нет), Познеру, Высоцкой, Галкину (признан иноагентом), Малахову, Малышевой и пр. Досталось практически всем нашим блистательным говорунам, которыми кишит наш телевизор. Скажите, неужели мы все так безграмотны, те, которые сидят в эфирах? Я сразу повинюсь перед вами. Я попробовал на вашем сайте пройти тест. Я, бывший учитель русского языка и литературы, попытался это сделать. Там 30 вопросов. Короче, я троечник. И мне было так стыдно. Действительно у нас так все запущено с этим?

Т. Гартман:

- Во-первых, вы перечислили имена тех, чьи ошибки я подметила и о которых рассказала. На самом деле есть еще и другие люди в наших разных эфирах, у которых ошибок либо гораздо меньше, либо даже есть такие, у которых их вообще не бывает (ну, по крайней мере, я не замечала, хотя довольно часто попадаю на их эфиры). Ну, например, это Дмитрий Борисов, ведущий Первого канала, программа «Пусть говорят». У него потрясающе грамотная речь, придраться не к чему. Ни разу не слышала я в его исполнении каких-либо ошибок. Это довольно редкое, скажем так, явление, но встречала еще. Например, есть такой блогер, он ведет эфиры исторические, то есть он рассказывает различные исторические легенды, факты о каких-то периодах и т.д. Его зовут Пайб (я не знаю, это фамилия или псевдоним), но вот он рассказывает потрясающим, грамотным русским языком.

В. Ворсобин:

- То есть, общая грамотность сейчас какая, как бы вы ее описали?

Т. Гартман:

- В среднем по больнице грамотность, конечно, на троечку. То есть, большое количество ошибок допускается в речи, и в бытовой (это само собой), и даже в эфирной речи очень часто бывают ошибки. Есть самые частые, есть те, которые довольно редко попадаются, но, тем не менее, ошибок много. И если смотришь или слушаешь, особенно импровизированный получасовой эфир на радио, то точно будут ошибки. Вот сто процентов.

В. Ворсобин:

- Татьяна, а не получается ли так, что человек, который уж слишком хорошо знает русский язык, у него теперь не жизнь, а мучение? А так как язык развивается, то, может быть, и не стоит так придираться к нашей бедовой речи, которая несется из радиоутюгов, и как-то спокойнее относиться к этому? Или это предвестник какой-то большой проблемы, с которой надо бороться?

Т. Гартман:

- Я на самом деле отношусь к ошибкам спокойно, потому что это нормально – делать ошибки. Но я считаю все-таки, что есть такие сферы, в которых речь должна быть грамотной. И к этой сфере относятся как раз средства массовой информации, публичные выступления. И здесь, конечно же, людям нужно следить за своей речью. И, мне кажется, я им помогаю это делать. Может быть, благодаря моим замечаниям их речь и станет в какой-то степени лучше. Что касается обычной жизни, я могу сказать, что я живу абсолютно нормально, и я делаю замечания только в адрес тех людей, которые к этому спокойно относятся, более того, даже положительно относятся, даже просят иногда меня поправлять и говорить, если что-то не так. У меня в этом плане все в порядке, я не раздражаюсь, нервный тик у меня не возникает, если я слышу ошибки, но я их замечаю, конечно же. И жаль, что не всегда могу поправить человека, но делаю это, как могу, и в тех случаях, когда могу.

В. Ворсобин:

- Я читаю ваши будущие книги (тут есть такие главки, которые зазывают почитать интересующихся русским языком). Тут есть такая глава о феминитивах в русском языке и о новых фразах и словах, которые нам подарила пандемия коронавируса. Неужели коронавирус обогатил русский язык? Как вообще русский язык реагирует на эти события, которые нас бьют по голове? Мы каждый раз проходим кризисы. Он обогащается только кризисами, или, может быть, какими-то событиями? Как вы следите за развитием русского языка, что его обогащает?

Т. Гартман:

- Вообще слово «обогащает», оно, может быть, и не совсем уместно. Влияет, изменяет.

В. Ворсобин:

- То есть не делает его лучше.

Т. Гартман:

- Скажем так, влияет. Конечно, времена коронавируса, которые, если не прошли, то заметно сбавили обороты, повлияли на наш язык, и у нас появилось довольно большое количество новых слов и выражений. И это нормально.

В. Ворсобин:

- Например?

Т. Гартман:

- Во-первых, у некоторых слов появились новые значения. Если раньше спутник - это был спутник, то, по крайней мере, два года назад ассоциация со словом «спутник» была однозначная – это название вакцины. Слово «корона» - то же самое. То есть слова приобретают новые значения дополнительные, те слова, которые уже существуют в русском языке. Появляются новые слова. Например, «ковидеборс», «маскне», их очень большое количество. Ученые в Санкт-Петербурге составили целый словарь коронавирусной эпохи, и там 3,5 тыс. слов. Если словарный запас среднего образованного человека составляет от 7 до 10 тысяч слов, представляете, плюс 3,5 у нас появилось в русском языке из-за эпидемии. Поэтому, конечно, это большой пласт слов, который пришел в русский язык, какие-то мы запомним навсегда, какие-то пришли и ушли, но, в любом случае, это явление очень сильно отразилось на языке, и даже появился такой словарь.

В. Ворсобин:

- Сейчас дебатируется вопрос. Раньше, допустим, слово «спонсор» было популярным, сейчас говорят «инвестор», слово «спонсор» ушло. А есть другие варианты. Скажем, сейчас молодежь говорит слово «лайтово». При этом в русском языке очень много своих слов, целая линейка, которая может заменить слово «лайтово». Но слово «лайтово» сейчас это одно из самых популярных у молодежи. Зачем русский язык притягивает иностранные слова? И является ли это действительно его обогащением? Или это все-таки засоряет, как считают многие депутаты Госдумы?

Т. Гартман:

- Ну, это вопрос очень спорный. Я могу сказать, что, конечно, влияет мода. То есть мода на англицизмы, она, безусловно, сейчас существует, цветет и пахнет, что называется. Но если мы вспомним историю русского языка, историю России, то мы прекрасно понимаем, что и раньше была мода на разные слова иностранного происхождения. В свое время французский язык был в фаворе, очень популярным, и многие люди даже французский знали гораздо лучше, чем русский язык. Поэтому, конечно, тогда было огромное количество галлицизмов, которые вошли в русский язык. Сейчас у нас эпоха англицизмов идет, и они таким бурным потоком, так сказать, ломятся в русский язык. Это, конечно же, влияние моды, влияние того, что английский язык усилился на мировой языковой арене, и он действительно стал языком межнационального общения. Потому что мы приезжаем в Турцию, мы разговариваем по-английски, мы приезжаем в тот же Казахстан, в Африку, и мы разговариваем по-английски, и люди нас понимают. Это действительно язык межнациональный. Поэтому, конечно, он сейчас популярен. Плюс огромное количество слов связано с интернет-сферой и как раз все термины, которые используются здесь, они сложились как раз на базе английского. Плюс юриспруденция, политика, спорт и т.д. Все это в основном на базе английского. Поэтому, конечно же, огромный поток англицизмов сейчас идет в русский язык. И это нормально.

В. Ворсобин:

- Я даже не очень понимаю иногда молодежь, которая просто сыплет ими, и я не знаю половину значений этих слов.

Т. Гартман:

- Я хочу процитировать Фаину Раневскую, которая говорила: «Раньше я не знала, как отвечать молодежи на их вопросы, а сейчас я даже не понимаю, о чем меня спрашивают».

В. Ворсобин:

- И вы утверждаете, что это нормально? Вообще-то говоря, уже законы придумывают, некоторые уже вступают в силу, для того чтобы оградить нас от этих заимствований, совершенно ненужных. У нас есть прекрасные русские слова. Что же мы так с языком своим?

Т. Гартман:

- Язык как раз и развивается за счет этих разных потоков, которые идут, может быть, в разных направлениях, но в какой-то момент пересекаются, сливаются и расходятся, может быть, опять в разные стороны. Во-первых, есть вот этот поток, который у нас появляется в русском языке, поток англицизмов огромный, он идет, он не останавливается, и им охотно пользуются. Вот вы говорите, что молодежь, но на самом деле ведь не только молодежь. Есть еще сферы, в которых действительно огромное количество неологизмов появилось, англицизмов, которыми раньше мы не пользовались. Например, та же психология, та же юриспруденция, та же политика. Мы еще 10 лет назад не знали, кто такой абьюзер, и не знали, что такое харассмент. Сейчас мы абсолютно спокойно апеллируем этими понятиями. Поэтому, конечно же, это не только молодежный сленг.

Но молодежный сленг, он вызывает наибольшие вопросы. Потому что кажется, что именно без этих слов из молодежного сленга можно было бы и обойтись, вот они как раз в языке лишние. Тот же вариант «лайтовый», или «сорян», или «go look» и т.д. Возможно, это так. Но есть поток англицизмов и есть действия людей, которые борются против них и на законодательном уровне, и на каком-то, может быть, индивидуальном, когда люди просто высказывают свое мнение, которые отрицают этот поток, и это все вместе как раз и влияет на развитие языка. И благодаря как раз этим всем действиям что-то останется в языке, а от чего-то придется отказаться, причем само собой, не то, что мы будем специально это делать.

В. Ворсобин:

- Татьяна, но мы с вами все-таки педагоги. Кроме того, что мы учим, пытаемся научить наших учеников, мы же должны и ограждать их от чего-то дурного, наверное. Эту функцию берут на себя и депутаты. Как вы сами относитесь к тому, чтобы запретить вывески на улицах на иностранном языке, заставлять даже самих чиновников употреблять те слова, которые есть в русском языке? Если невозможно только заменить синонимом, тогда можно поставить какое-то заимствование. Сейчас, кстати, по-моему, пара институтов мучается над словарем, в котором будут прописаны законодательно эти слова. То есть, по большому счету, работа ведется. Она имеет смысл, по-вашему?

Т. Гартман:

- Конечно, она имеет смысл, и она повлияет на будущее нашего языка. Но понятно, что никакими законодательными актами не запретишь молодежи выражаться так, как они выражаются. И никакие краши от этого не прекратят свое существование, это понятно. Тем не менее, все равно эта работа, она правильная, нужно попытаться же оградить от того, что нам кажется неправильным, от того, что нам кажется вредным.

В. Ворсобин:

- А может быть, нам только кажется?

Т. Гартман:

- Может быть.

В. Ворсобин:

- Так я хочу узнать ваше мнение.

Т. Гартман:

- Когда я сама была молодой девушкой, я тоже употребляла довольно большое количество англицизмов, которые сейчас современная молодежь уже не употребляет, и про них вообще забыли. У нас герла гуляла с френдами на стрите, и это было абсолютно нормально. А еще мы носили шузы и т.д. Понимаете, это такая игра. Мы любим играть всегда - и в молодости, и в старости, и в среднем возрасте. А слова и язык – это как раз иногда может быть той самой игрушкой, которая позволяет тебе не находиться в каких-то определенных рамках, а как раз начинать играть.

В. Ворсобин:

- Я совершенно с вами согласен, если это касается всего русского языка. Но страшно видеть, страшно слышать, когда наши чиновники обращаются к народу, общаются с нами, смертными. Может быть, это не только русская культура, может быть, все человечество так устроено (я имею в виду, чиновники). Они почему-то как-то не по-русски говорят с нами. Они почему-то выбирают такие странные слова, видимо, желая нас запутать окончательно. Они и так непонятные, а тут еще хуже становится, когда их слышишь. Это какое-то кодовое значение, что ли, они выбирают? Почему у чиновников такой сленг, такой разговор с нами?

Т. Гартман:

- Вообще у меня в книге как раз есть глава, которая посвящена именно этому вопросу, она называется «Чиновничий русский». Я могу сказать, что история вопроса тянется в такое далекое прошлое. Если мы почитаем приказы времен Петра Первого, то там тоже черт ногу сломит, там вообще не разберешь. Я думаю, что современники Петра Первого, только избранный круг мог разобраться в этих приказах, а простые смертные уж точно там не поняли бы ни одного слова. Ну или там какие-то, может быть, единичные слова только им были бы понятны. Поэтому чиновничий язык – я не знаю, когда он зарождался и складывался, может быть, вот как раз во времена Петра Первого, когда появилось огромное количество заимствований опять же и они тогда были использованы в этих приказах, указах и т.д. Но вот этот чиновничий язык он уже около 300 лет с нами и он прямо вот идет через русский язык такой параллельной прямой и очень такая проблемная история, потому что она затрудняет общение людей с властью. Потому что иногда тебе человек что-то говорит, а ты просто не понимаешь, что он имеет в виду. Ты закапываешься в его сложных оборотах, да, то есть, ввиду того, данные там какие-то реалии и т.д. то есть, ты начинаешь закапываться, ты с трудом продираешься сквозь эти дебри словесных сложных непонятных, никому не нужных конструкций и т.д.

И здесь есть несколько причин. Во-первых, это все-таки определенные регламенты документов, на которых пишутся те же самые указы, приказы, постановления и т.д. И в этих регламентах как раз и, наверное, есть рекомендации именно так выражаться. Во-вторых, ведь, скажем, «закон что дышло – куда повернешь, то да и вышло», да. И вот, может быть, с такими конструкциями пытаются как раз обезопасить, то есть, как-то, может быть, более точно выразиться или, наоборот, нас запутать, чтобы потом можно было повернуть, - честно говоря, я не знаю, какой здесь тайный конспирологический смысл скрывается за этими невероятными конструкциями, я сказать не могу. Но мне этот язык не нравится. Я могу сказать, что на государственном уровне с ним тоже борются и тоже сейчас выходят разные инструкции, как чиновникам общаться с народом и т.д., и, конечно, на это тоже обращается внимание. Я надеюсь, что, может быть, какой-то перелом такой произойдет, потому что и Чехов об этом писал – он писал о том, что ненавижу чиновничий язык, и Корней Чуковский об этом говорил, он даже ввел термин, который называется канцелярит. Вот этот язык он назвал канцеляритом. Многим он не нравится, но почему-то не могут перестроиться органы власти на какие-то простые и понятные слова и конструкции. Не знаю, в связи с чем это связано.

В. Ворсобин:

- А вы наблюдаете, вы даже по большому счету критикуете наших политиков, даже Владимиру Путину как-то от вас досталось за то, что он употребил слово как-то не так. Вообще как вы оцениваете вот эту риторику политическую? И как вы оцениваете, как лингвист, как ценитель слова, творчество Владимира Жириновского?

Т. Гартман:

- Слушайте, я могу сказать, что есть люди очень харизматичные и, когда ты их слушаешь, то… Вот есть такие люди, которые могут допускать ошибки, но я, например, слушая их, могу либо вообще не обращать внимания на эти ошибки… то есть, обычно я ошибки замечаю, но бывает, что я иногда их не замечаю именно потому, что я попадаю под обаяние, харизму какого-то человека. Либо, наоборот, мне нравится. То есть, здесь я бы хотела привести в пример не Жириновского, а Черномырдина и, конечно, его фразы, которые стали просто языковыми мемами, такие, как «лучше водки хуже нет», «никогда такого не было и вот опять» и т.д. То есть, подобные фразы, конечно, мне кажется, украшают наш язык и его, казалось бы, ошибки на самом деле становятся афоризмами. И это потрясающая, конечно, история. Это очень неожиданный такой поворот. И почему у него так получилось, у того же Черномырдина дать огромное количество афоризмов? Как раз, по-моему, из-за того, что он не очень хорошо знает русский язык, но при этом он очень харизматичный человек и очень такой с сильной энергетикой.

В. Ворсобин:

- Татьяна, такой вопрос. Я правильно понимаю, что есть еще одна такая проблема, которая исходит из того, о чем мы говорили ранее. То есть, у молодежи свой язык, у чиновников свой язык, у политиков свой язык. Мы еще по степени своего образования и географии тоже делимся. Получается, это такая Россия, которая все время ищет общий язык друг с другом. То есть, мы в этом смысле разношерстны. Это так? И это проблема или богатство?

Т. Гартман:

- Это абсолютно нормальная ситуация, потому что я могу сказать, что у нас, у русских людей, у россиян, есть один огромный плюс. У нас сейчас не очень влияют диалекты. Они существуют, диалекты, но они не очень сильно влияют на общую языковую картину. И если мы приезжаем в какую-то южную область или в северные районы, мы все равно понимаем друг друга, чего не скажешь, например, о Германии или Италии. То есть, там могут те же итальянцы не понять друг друга, если они жители из разных точек Италии – там севера и юга – неаполитанцы, например, или там в других районах. То есть, у нас в этом плане язык такой общий очень хороший и диалектные различия, конечно, существуют, но они не очень сильно влияют.

А что касается различных пластов языка, то это стилистика, и она всегда существовала в языке и она никуда, собственно, не делась. Есть деловой стиль, есть научный стиль, есть книжный стиль и т.д. То есть, это абсолютно нормальная ситуация, потому что все равно основой этих стилей является общеупотребительный русский язык, он лежит все равно в основе и именно вот этот общеупотребительный пласт он позволяет понимать все различные стилистические направления. Поэтому это у нас вообще не проблема.

В. Ворсобин:

- А не упрощается ли наш язык со временем? Я же начал эту программу с того, что, может быть, и не стоит сильно заботиться о грамотности и о правилах употребления разных слов не только потому, что язык сам развивается и он сам в итоге все это отрегулирует, а то, что он и не нужен такой сложный сейчас. Сейчас это время TikTokа, время клипов. Клиповое время. Не читают книги, даже не читают статьи, в которых больше, условно говоря, 5000 знаков. Человек уделяет текстам пару минут. Если чуть больше, он уже бросает читать. Это же не может не влиять на сам русский язык, который может в таких условиях выхолоститься и станет очень простым.

Т. Гартман:

- Простота – это ведь не отрицательный признак языка, это положительный. Если мы говорим просто, это значит, что нас понимают все и говорить просто – это не значит говорить некрасиво и убого, да. Вы, наверное, имеете в виду все-таки, когда мы упрощаем нашу речь, она становится примитивной, да. То есть, она становится такой, ну, приближается к лексикону людоедки Эллочки – вот вы это имеете в виду, наверное, да? Когда одним и тем же словом мы можем назвать кучу понятий. Да, такая тенденция, безусловно, есть. Если мы говорим просто, но при этом не примитивно и понятно, то, конечно, это нормально, это тревогу не вызывает.

Что касается примитивности, здесь, конечно, мне кажется, большую роль играет смс-общение и общение в каких-то комментариях, интернет-мессенджерах – именно вот это общение. Потому что там человек быстро, набегу, наскаку что-то напечатал – да, ок, все, спсб и т.д. Вот это, конечно, немножко… скажем, я об этом сожалею. Конечно, хотелось бы, чтобы люди писали более полноценные послания и таким образом более развернуто выражали свои мысли, а не вот этими короткими. А еще у нас часто лайками пользуются и другими разными символами. То есть, эмодзи используется, вообще, чтобы не писать целое какое-то слово, маленькая картинка и все, и как бы все понятно твое отношение, что тебе там смешно или что ты расстроен, или там что ты задаешь вопрос и т.д. Поэтому, конечно, это очень все влияет на язык, но я не думаю, что мы скатимся в этот примитивизм и там останемся. Нет. Это останется опять же в определенном месте. То есть, в общении каком-то бытовом очень близких людей и в общении в мессенджерах в каких-то, не вообще в целом, а вот именно где комментарий, где короткие сообщения – вот что-то такое, мне кажется, это останется там. А за пределы не выйдет и не повлияет в целом.

В. Ворсобин:

- Татьяна, вы большой оптимист. Я поворчу немножко, как учитель… Но вы наверняка представляете, что дети перестают читать. Дети перестают писать большие тексты. Они вообще уходят из области букв. Действительно, это область мемов, область маленьких видеороликов. Это даже вообще не слова. Это или смайлик, или рисуночек и т.д. Вы говорите, что это не угроза языку. Может быть. Но дело в том, что технический прогресс идет все быстрее и он вообще, этот технический прогресс не нужен. У меня такое ощущение – ни язык, ни литература, да просто предложения им скоро уже не нужны будут… Везде будет Алиса, которая будет сама формулировать наши мысли или, по крайней мере, ее голос можно будет только услышать. Как вы видите вообще будущее русского языка в связи с этими угрозами?

Т. Гартман:

- Я не уверена, что это прямо уж такая сильная угроза. Давай по поводу чтения – да, я согласна, современные дети или очень мало читают, или не читают совсем, а вот таких ребят, которые увлекаются чтением, их становится все меньше и меньше. Они есть, но их немного. Кто-то читает, потому что положено, кто-то читает, потому что в школе нужно отметку получить, а кто-то не читает вообще, невзирая на то, что как бы нужно даже. Но я хочу сказать, что раньше мы читали благодаря тому, что, во-первых, нам было интересно и у нас просто не было другого выхода. У нас не было других развлечений, у нас не было других форматов, как сейчас говорят. Поэтому мы были вынуждены читать, потому что больше делать нечего. Если погода на улице плохая, если ты не можешь пойти погулять, то все. То есть, у тебя раз в неделю «В гостях у сказки» и больше ничего ты ни посмотреть, ничего сделать, например, не можешь ты пойти к своему другу или подруге, живешь далеко или запретили, или ты приболел – неважно - в любом случае, у тебя нет другого выхода. Ты берешь книгу и читаешь. Это единственное твое развлечение, которое тебе доступно всегда и везде. Поэтому мы читали много и из-за этого, в том числе, и читали все. Я могу сказать, что даже самые отпетые двоечники в мое время минимум школьной программы читали, и это было сто процентов. И даже чуть больше.

Сейчас дети получают большое количество необходимой им информации из других источников. У них есть такая возможность. И здесь я очень часто задаю себе вопрос, ответа на который у меня нет. А, может быть, это нормально? Может быть, нормально, что дети сейчас мало читают, потому что необходимая информация у них все равно есть, они ее получают. Просто это другие источники, которые… сложно, конечно, сказать, что они заменяют книги, но вот, скажем, на этапе информационного детского голода они действительно заменяют книги как другие источники информации. Как альтернативные источники информации. И здесь я не могу ответить. Конечно, я, как человек читающий, всю жизнь читающий, мне, конечно, очень больно и обидно за это. А с другой стороны, может быть, им хватает этой информации? Причем, это дети не глупые, дети не какие-то примитивные. Это дети, которые действительно развиваются нормально, неплохо. У меня нет ответа однозначного на этот вопрос. Наверное, все хорошо в нужном месте в нужное время и в меру. И читать, конечно, нужно бы побольше. Я пытаюсь всеми силами детей к этому привлечь, но не всегда получается. Вот смотрите, какой минус у книг. В том разрезе, что у детей есть выбор – прочитать книгу, либо посмотреть какой-то ролик. Сейчас очень велика эмоциональная составляющая. И другие источники информации дают эту эмоциональную составляющую, они дают это эмоциональное наполнение. В книге этого гораздо меньше. И поэтому идет такое предпочтение. Опять же, это можно объяснить и с точки зрения психологии, и понятно, почему дети делают такой выбор. Как с этим бороться? Наверное, как-то пытаться не то чтобы бороться, а пытаться в качестве еще одного источника информации все-таки детям предлагать книгу разными способами. Хитрыми, мудрыми, примером собственным и т.д. Надо, конечно. Потому что читать нужно, никуда без этого не денешься.

В. Ворсобин:

- Читать нужно, иначе что бы вы сказали? Вы же писатель, в конце концов, и педагог, и мы не можем без того, чтобы по старинке учить наших детей читать, я думаю, что это заменить все-таки не может ничто, несмотря на весь прогресс. Спасибо большое.

С нами была Татьяна Гартман, педагог, гуру русского языка, которая учит нас, как говорить и писать правильно. Спасибо вам. До свидания.