Петр Толстой: Спецоперация продолжится еще лет пять
И. Панкин:
- Здравствуйте, друзья. В студии Радио «Комсомольская правда» Иван Панкин, напротив меня – Петр Толстой, депутат Госдумы. Здравствуйте, Петр Олегович.
П. Толстой:
- Добрый день.
И. Панкин:
- Хотя, наверное, правильнее будет вас называть заместителем председателя Госдумы. Это корректно?
П. Толстой:
- Ну, я депутат Государственной Думы и был избран коллегами заместителем председателя.
И. Панкин:
- Петр Олегович, много в последнее время говорят про заморозку. Что-то не видится, как она должна вообще выглядеть. И нужна ли нам какая-то заморозка? А главное, видите ли вы к ней прямо сейчас какие-то предпосылки?
П. Толстой:
- Вы имеете в виду заморозку…
И. Панкин:
- …конфликта с Украиной, разумеется. А о какой еще заморозке сейчас говорят?
П. Толстой:
- Дело в том, что те люди, которые говорят про заморозку конфликта, на мой взгляд, в чистом виде работают на врага, на подтверждение абсолютно лживых идеологем, которые распространяются о нашей стране, например, на Западе. Конечно, любая заморозка приведет только к тому, что через год, через 5, через 6 лет война возобновится. В этой войне мы должны победить. Никакой заморозки быть не может. Это мое мнение, я о нем говорю с самого начала этого конфликта, и пока мы не возьмем Киев, буду продолжать говорить. Когда возьмем Киев, дальше поговорим о заморозке.
И. Панкин:
- Я вас не только как депутата Госдумы спрашиваю, а еще и просто как гражданина. Вы видите предпосылки для взятия Киева?
П. Толстой:
- Конечно.
И. Панкин:
- Военные.
П. Толстой:
- Военные предпосылки для взятия Киева. Я не военный человек, никогда не притворялся военным человеком. У нас очень много, знаете, таких аналитиков, которые вчера были специалистами по ковиду и по прививкам, а сегодня они специалисты по военным действиям. Но мое скромное мнение гражданского человека заключается в том, что невозможно на фронте в 1,5 тысячи километров воевать экспедиционным корпусом. Соответственно, нужно наращивать силы, наращивать вторую, третью, четвертую волну подкрепления и двигаться вперед. Да, есть предпосылки, безусловно, для взятия и Киева, и Днепра, и Одессы, и Харькова, и Львова, и т.д.
И. Панкин:
- До границ с Польшей?
П. Толстой:
- Естественно. Это наша Украина. А почему она должна доставаться каким-то полякам.
И. Панкин:
- Ну, Западная Украина не наша.
П. Толстой:
- Как не наша? Она была в составе Советского Союза сколько времени, а до этого, кстати, в составе Российской империи была Польша, и ничего. И Финляндия была в составе Российской империи. Так что, знаете, это тоже зыбкие все идеи по поводу того, что сейчас мы тут окопаемся вдоль линии, которая сложилась на сегодняшний день, и так закопаемся под землю, что нас никто не возьмет. Ну да, нас никто не возьмет, но это закапывание под землю, оно никак не приблизит разрешение конфликта. Да, мы сейчас отражаем украинское наступление. Украинское наступление захлебнулось. Это катастрофа для украинской армии. Да, мы перебьем все их передовые части. Да, мы убьем всех тех, кто взял оружие в руки против России. Безусловно, так и будет. Но дальше-то нам все равно придется из этих окопов выходить и двигаться вперед. Поэтому то, что такая необходимость есть, мне кажется, для всех очевидно. А для тех, кто говорит о заморозке, знаете, поезжайте в военный госпиталь, поговорите с пацанами, у которых у одного ноги нет, у другого руки. Поговорите, как они к заморозке относятся, как они относятся к идее окопаться в этих новых регионах. Или, как некоторые тут у нас говорят, что нам ничего и не надо, кроме этих новых регионов.
Когда человек теряет связь с реальностью, ему трудно приходится. Нужно просто эту связь все время поддерживать. Еще раз повторяю, либо пообщайтесь с ранеными, которые с протезами на фронт возвращаются, или съездите на экскурсию туда, за ленточку, как военные говорят, посмотрите, что там происходит, все ли там у парней есть, есть ли у них машины, есть ли у них там жратва нормальная. Понимаете, это же всё жизнь наша. Мы почему делаем вид, что здесь она должна быть нормальной, а там люди должны кровью истекать? Что это за подход такой? То есть здесь у нас какая-то интеллигенция из московских гостиниц всерьез рассуждает о заморозке, а там гибнут молодые пацаны, причем не москвичи, а призванные в основном из провинции. Почему, с какой стати? У нас одна страна, у нас одна историческая судьба. И те люди, которые сегодня хотят замириться, еще раз повторяю, на мой взгляд, они просто наигрывают на этот антироссийский нарратив, который говорит о том, что агрессор, мы его остановили, мы сейчас его заставим подписать мирные договоренности и т.д.
Решение будет тогда, когда его примет Верховный главнокомандующий. Он сказал: денацификация и демилитаризация. Что бы это ни значило, надо это доводить до конца.
И. Панкин:
- То есть вы не знаете, что это значит?
П. Толстой:
- Послушайте, я знаю, что это значит для меня. Что под этим подразумевает каждый… У нас много людей по-разному это понимают.
И. Панкин:
- В том-то и дело. Почему нам четко не сказали в свое время, до каких границ? Разные люди, в том числе и известные, говорят совершенно по-разному. И вы точно это знаете, как они понимают денацификацию и демилитаризацию. Я в утреннем эфире каждый день общаюсь с огромным количеством людей, в том числе и военные люди, и волонтеры военные, и бойцы, и политологи. И каждый из них понимает это по-своему. И задачи спецоперации тоже понимает по-своему.
П. Толстой:
- Иван, представьте себе, вы в утреннем эфире общаетесь со всеми этими разными людьми. А давайте, вы их просто поменяйте местами.
И. Панкин:
- С кем?
П. Толстой:
- Политологов отправьте на линию фронта, а военных туда, где политологи получают гранты на свои социологические опросы, которые развеивают туман для тех, кто в этом тумане руками пытается нащупать границы денацификации. Просто поменяйте местами на секундочку. Вы скажите: «Извините, у меня кнопка запала, вы сейчас находитесь в Запорожье, правильно я вас понимаю?» Он говорит: «Нет, я у себя на «Бабушкинской». Как можно всерьез это сравнивать? Я считаю, что люди, которые там находятся, они имеют право на любые мнения, любые заявления, потому что они это право кровью заслужили. А те люди, которые сидят на диване и возглавляют разные фейсбучные войска как бы, такого права не имеют. Они, может быть, интересные, образованные, высказывают диковинные гипотезы разные, но это не означает, что нужно к ним прислушиваться.
И. Панкин:
- Обязательно важно проговорить, что Фейсбук относится к Meta, а она является экстремистской организацией в России. Что касается наших задач, и военные эксперты тоже расходятся во мнениях. Самое главное, говорят одни, что нам нужно взять Одессу и Николаев. А другие в том числе говорят, что до самой до Варшавы нужно дойти. А наше руководство четких задач не поставило, только размытые – денацификация, демилитаризация. Что это значит, мы не знаем.
П. Толстой:
- Послушайте, вы хотите, чтобы противник…
И. Панкин:
- И заместитель председателя Госдумы говорит: я это понимаю по-своему.
П. Толстой:
- Да. Я это понимаю так, как понимают мои избиратели. Вот я политик, я избран депутатом в московском одномандатном округе. Мне мои избиратели, с которыми я на эти темы разговариваю, которые приносят мне в приемную вязаные носки, пенсионеры приносят пенсию свою, хотя и так живут небогато, и говорят: мальчишкам нашим передайте, пожалуйста, - мы каждую неделю отправляем грузовики туда. Потому что люди воспринимают эту беду как свою, муку привозят мешками. Я что им должен сказать, что мы сейчас закрепимся под Херсоном, а дальше не пойдем, что ли? Я прекрасно понимаю, о чем они думают и как они видят эту ситуацию. И я как депутата, как политик я ее вижу так. И поэтому я публично об этом говорю. У меня есть мандат моих избирателей. Кому что не нравится – пожалуйста, готов спорить, но я от своего мнения отказываться не собираюсь. И я считаю, что, конечно же, огромной стратегической ошибкой будет остановиться на тех позициях, на которых мы сейчас находимся. Они хорошие, мы перемелем это украинское наступление и всю эту западную технику сожжем, и дальше надо двигаться дальше.
И. Панкин:
- Я не спорю, конечно, как гражданин России, я понимаю, что нам нужна одна победа, и мы за ценой не… Не знаю до конца, постоим или не постоим. Это же будет решаться на государственном уровне, а откуда мне это знать?
П. Толстой:
- Знаете, это не на государственном уровне решается, это решается на уровне каждого человека. Вот если человек хочет, чтобы его дети и внуки жили в стране, которая сама может принимать собственные решения, в суверенной стране, вот это цена. То есть цена нашей победы и цена нашего поражения – суверенитет и самостоятельность страны. Это свобода будущих поколений. Поэтому тут вопрос не в том, как это видят. Верховный главнокомандующий будет принимать решение в зависимости от ситуации. Он за эти решения несет ответственность. Это огромная тяжесть, с которой живет президент каждый день. Но он опирается на граждан. И то, как граждане это понимают, даже те, кто хоронит своих детей сейчас, кому приходят эти гробы из Ростова и т.д. Здесь, наверное, это не чувствуется, но стоит отъехать от Москвы 300-500 километров и посмотреть на любое кладбище в поселке городского типа. Вы увидите эти знамена, которые воткнуты в могилы. Вы что, думаете, что это кто-то простит? Или что можно вот так сейчас остановиться, замириться, сделать вид, что ничего не было? Что, те люди, которые своих детей, своих друзей, своих отцов похоронили, они вот так это всё спустят на тормозах? Нет, конечно. И тут дело не в том, что какие-то наши доморощенные политологи рассуждают, уже даже придумали название – рассерженные патриоты. Да нет, дело не в «рассерженных патриотах». Дело просто в том, что есть патриоты, для которых Родина важнее, а есть просто хомяки, для которых важнее собственный живот, собственный пупок. Вот это как бы две категории людей. К сожалению, за последние 30 лет этих хомяков подросло примерно процентов 30.
И. Панкин:
- Вы заговорили про могилы совершенно справедливо. Есть еще и украинские могилы, и их сильно больше. После победы что мы будем делать с Украиной? Вот вам простой пример. Бойцы ВСУ, которые проиграют эту войну, которые останутся инвалидами после этого, они же будут нашими инвалидами, мы же должны будем за них нести ответственность, ухаживать, протезы им оплачивать и т.д. И что делать с родственниками погибших, которых там сильно больше? Они нам простят это?
П. Толстой:
- Слушайте, это вопрос того, каким образом мы будем организовывать интеграцию бывшей Украины в Россию. Это вопрос следующего порядка. Я думаю, что в реальности он встанет лет через 5.
И. Панкин:
- А почему через 5? Мы еще будем 5 лет «спецоперировать»?
П. Толстой:
- Вы думаете, мы что, за 3 дня Харьков возьмем? Или Киев возьмем за 3 месяца?
И. Панкин:
- 5 лет – это большой срок.
П. Толстой:
- А кто сказал, что он будет маленьким? Кто сказал, что вообще это все, так сказать, мимолетная забава? Мы фактически воюем с блоком НАТО. По поводу украинцев. Ситуация такая, что украинцы прекрасно понимают, какая цена у всего того, что происходит. И, несмотря на зомбирование, которое там происходит и на полное отсутствие там свободы слова, возможностей средств массовой информации, если хотите, рядовые люди, те, кто тем более хоронит своих детей, прекрасно понимают цену вот этой риторики в пользу незалежности и того, что они отвоюют Крым (или что там еще Зеленский говорит). Конечно, они поменяют всю эту кампанию, как только им дадут это сделать, как только у них дойдут до этого руки.
А что касается того, каким образом мы будем с ними взаимодействовать, я думаю, что будем. Мы после войны как-то взаимодействовали с ними, и неплохо все было налажено.
И. Панкин:
- Они и до войны были в составе Советского Союза.
П. Толстой:
- Слушайте, Западная Украина, про которую вы сейчас говорили, что она не была в составе Советского Союза, там же…
И. Панкин:
- Она не была в составе Российской империи в какой-то момент.
П. Толстой:
- Ну, там же боролись в бендеровцами до 1949 года и не побороли, как показывает практика. Потом пришел к власти коммунист Хрущев, украинец. Насильственная украинизация внутри Украины. Это первое. Газеты на украинском языке, преподавание украинского языка как национального, хотя у него даже нормы нет. То есть, нет единого украинского языка, на котором бы говорили все на Украине. Есть украинский язык, на котором говорят на западе Украины, суржик на востоке и т.д. Но сейчас не об этом.
Хрущев что сделал? Он же выпустил всех этих ребят, которые сидели за прямой антисоветский мятеж на западе Украины. Все эти бендеровцы вернулись, они воспитали себе смену. Вот, пожалуйста, сейчас. Если мы будем идти таким кружным путем, то мы вернемся к тому, с чего начинали, к ленинско-сталинской национальной политике. Я считаю, что это глубокая, можно сказать, родовая травма, которая у нас существует. Дело тут не в преклонении или в том, чтобы как-то поощрять другие народы и национальности, живущие на территории России. У них достаточно возможностей для самобытной культуры, для проявления, для всего. Конечно, прежде всего, это политика унижения и самоуничижения русских на территории России. Вот эта политика самая губительная для страны. И сегодня, если ее не поменять… Она поменяется сама собой в процессе того, что сейчас происходит. Но если не осознать вот эти перемены вовремя, не начать борьбу с нелегальной миграцией, с гетто, которые уже вокруг Москвы выстроены и т.д., то рано или поздно это приведет к социальному взрыву. Потому что русскому человеку справедливость важна, и важнее многого, даже важнее достатка.
И. Панкин:
- Когда-нибудь этот замечательный момент (я надеюсь, раньше, чем через 5 лет) наступит, мы победим, мы Украину будем через колено ломать? Как вы себе это представляете? Допустим, есть в обществе дискуссия по поводу украинского языка, что, мол, его нужно отменить, потому что это язык противостояния с Россией. Но когда об этом говорят, я каждому спикеру возражаю: вообще-то, когда мы проводили референдумы, в том числе в Херсонской области, в бюллетене было два языка. И сейчас, по-моему, в Херсонской области возвращают в делопроизводство украинский язык. То есть не только русский, но и украинский. Я не знаю, правильно это или неправильно. Вы что скажете?
П. Толстой:
- Давайте обратимся к истории. Мне кажется, очень много ответов на сегодняшние вопросы лежит в нашей русской истории. Каким образом возникло украинство? Это была фронда дворян, которые проживали в Малороссии, и которые хотели показать Санкт-Петербургу некоторую свою особенность, значимость, особость, колорит национальный, эти вышиванки появились, в которых они ходили, и т.д. Потом возникла тема языка. Почему он не сложился как единый? Потому что это был набор диалектов, которые абсорбировались, и Грушевский это все попытался объединить в единую украинскую мову. Возникла тема украинской идентичности. Но дело в том, что всегда, когда она возникала, эта идентичность строилась именно в противовес России, в противовес москалям.
Мне кажется, что Россия достаточно большая, сильная страна, не зря Иван Грозный Казань завоевал и т.д. У нас много разных народов, которые живут в гармонии, сохраняют свои национальные особенности не в ущерб другим, никто никого не заставляет, хотите – пожалуйста, пусть будет украинский, пусть будет любой другой язык. Тут вопрос не в языке. Мне кажется, идеальный ответ – Николай Васильевич Гоголь. Он писал по-русски, а за столом пел украинские песни. Вот это правильный подход. Певучий, красивый южный веселый язык, и при этом все его литературные произведения, они все написаны на русском языке. Поэтому что будет через 5 лет, сейчас я вам ответить не могу.
И. Панкин:
- Будем надеяться, что все-таки раньше произойдет.
П. Толстой:
- Хорошо, даже если что-то произойдет раньше, то в любом случае денацификация, она заключается в том, чтобы убрать вот эту идею анти-России из Украины. Вот это самое главное. А будут они говорить на украинском языке или не будут говорить на украинском языке, но мы должны понимать, что несколько поколений сейчас вырастили, которые говорят на украинском языке, которые по-русски с трудом говорят. Посмотрите интервью с пленными. Молодые 18-летние ребята, которых призвали, они по-русски с трудом говорят и понимают. Все пленные старшего возраста, которым за 50, свободно говорят по-русски.
И. Панкин:
- Что касается дальнейшего развития событий. Депутаты страсть как любят всё запрещать.
П. Толстой:
- А знаете почему?
И. Панкин:
- Почему?
П. Толстой:
- Потому что депутаты не могут ничего разрешить.
И. Панкин:
- С чем это связано?
П. Толстой:
- Попробуйте разрешить что-нибудь. Вам скажут: а где бюджет на это? Это же очевидно. Поэтому депутаты – это такие мрачные мужики в костюмах, которые всё нам запрещают, штрафы все время накладывают, черт знает, чем занимаются, я согласен с вами. Какие полномочия? Это же зависит от системы власти. Сейчас она меняется, после принятия поправок в Конституцию, и существенным образом меняется. Есть рабочее взаимодействие с правительством у депутатов. Постепенно это будет меняться. Просто это медленные процессы. Знаете, во всей этой государственной машине не бывает так, как, допустим, в каком-нибудь молодежном стартапе, то есть сегодня решили такие чашки для кофе, а завтра передумали, купили другие. Нет, у нас, если чашки для кофе купили, пока два года не пройдет, края там не пообломаются, они будут такие. Соответственно, это все медленно происходит. Вы должны понимать, что даже наделив любую власть любыми полномочиями, реализовывать она их должна крайне осторожно. А то, что депутаты запрещают, да, я согласен, сам участвовал во многих запретах.
И. Панкин:
- И излишняя тяга к запретительству присутствует.
П. Толстой:
- Я еще раз говорю, тут простое объяснение. Дело в том, что депутаты счастливы…У нас был период, когда депутаты увеличивали зарплаты, пенсии, но это ничем не было обеспечено. И то, что власть не хочет этого популизма, а хочет только конкретных решений, которые бы шли на пользу людям, но при этом опирались бы на конкретные цифры бюджета, то есть были бы на 100% реализованы… У нас когда президент говорит: «Мы все социальные обязательства исполним», - это же не пустые слова. У нас страна сейчас исполняет социальные обязательства. Вы вспомните 90-е, когда учителя и врачи рылись по помойкам, искали еду. И сейчас какая ситуация, с пенсионерами одинокими какая ситуация и т.д. Да, запретительство, безусловно, есть, но это часть законодательного процесса, который просто накладывает некие рамки на общество. Мы против того, чтобы у нас свободно на иностранные деньги занимались политикой разные персонажи. Вот мы приняли закон об иноагентах. Мы против того, чтобы у нас в стране развивалась ЛГБТ-пропаганда. Мы приняли закон о запрете пропаганды ЛГБТ. Мы против того, чтобы у нас в стране 3-5 тысяч молодых людей меняли пол, для того чтобы не служить в армии, или чтобы гомосексуальные пары усыновляли детей. Мы приняли соответствующий закон. Да, это всё запреты, но эти запреты, они, на мой взгляд, все-таки разумные, они накладывают некую рамку, внутри которой, конечно, человек свободен и может жить своей личной жизнью.
И. Панкин:
- Это всё правильно вы говорите.
Когда депутаты про какого-нибудь еще недоагента говорят «отобрать у него гражданства за плохие слова о России», хотя у нас, согласно Конституции, гражданство отнять нельзя, у меня это вызывает недоумение.
П. Толстой:
- Еще раз повторю. Депутаты транслируют волю своих избирателей, а у нас есть разные избиратели. Есть, например, депутаты, которые выступают за смертную казнь, например. И они говорят – наши избиратели за смертную казнь, поэтому мы тоже за смертную казнь. Жириновский, допустим, тоже выступал за смертную казнь, за возвращение смертной казни.
И. Панкин:
- А вы?
П. Толстой:
- Я нет. Я считаю, что тот мораторий, который мы до сих пор держим, все-таки даже если есть один процент какой-то судебной ошибки или обвинения невиновного, лучше… Знаете, смертная казнь у нас же на практике существует, когда террористы оказывают вооруженное сопротивление. То есть, фактически убит при задержании. Да, это неправосудная конструкция, но для тех людей, которые взяли в руки оружие против России, только такой исход.
И. Панкин:
- Недавно гулял ночью по набережной в центре Москвы, едет теплоход, там поет Данилко, который Верка Сердючка. Вот, допустим, у нас наводнен тот же шоубиз украинскими артистами, которые по понятным причинам ничего хорошего про Россию не говорили, но сих пор как бы в рамках нашего шоу-бизнеса и их песни транслируются на российских радиостанциях. Вот тут бы неплохо было бы запретить, но что-то никто не чешется. Кстати, тот же Данилко пел на каком-то украинском концерте «Батька наш – Бандера, Украина – мать».
П. Толстой:
- Да, это я знаю. Но, вы знаете, запрещать в шоу-бизнесе – это только делать рекламу. Вот сколько было разных запретов, помню, один не сработал…
И. Панкин:
- Но Галкина же все же в реестр иноагентов внесли.
П. Толстой:
- Ну, внесли. Ну и что Галкину от этого? Он сидит себе в Израиле, на велосипеде катается и считает нас быдлом, всех, кто здесь остался, кто не уехал. Поэтому это национальные особенности этой категории людей, тут ничего не сделаешь. Я могу сказать другое. Мне кажется, запрещать артистов или запрещать кого-то не надо. Просто не надо создавать им дополнительные преференции. Если талант Сердючки так дорог вот этим людям, которые на теплоходе мимо вас ехали, пусть слушают. Сердючка не должен получать денег от концертов из бюджета – вот это самое главное. То есть, не может государств кормить с руки собственных врагов – тех людей, которые последними словами кроют и государство, и общество, и тех людей, которые в нем живут. Вот это государство делать не должно. Слушайте, а у нас вон сколько сериальной продукции, которую украинцы делали – огромное количество! У нас огромное количество связей с украинцами! Да, сейчас они спрятали это все, сейчас стараются не высовываться, но опять же возвращаясь к вашему вопросу – а что будет после нашей победы? – вот после нашей победы будем с ними сериалы снимать про «Слугу народа/».
И. Панкин:
- Хорошо бы. По поводу иноагентов еще хочется узнать. Когда объявляется имя какого-то иноагента, Минюст просто называет и все. А я просто всегда хочу опираться на какие-то правовые основы. Вот когда вы сказали про смертную казнь, мне это очень понравилось. Потому что, если есть какая-то вероятность ошибки, я бы не хотел, чтобы человека лишали жизни. И вообще – что это за стремление кого-то лишить жизни? Если мы говорим про террориста, было бы неплохо его пристрелить на месте. Вот смотрите, объявляется имя иноагента. Во-первых, он иноагент какой страны? Не объявляется. Какие суммы и от кого он получал? Я бы хотел знать. А они просто называют имя – и все. И так совпадает, что, как правило, в списке иноагентов попадают те люди, которые делали какие-то не очень хорошие заявления, допустим, не только про Россию глобально, сколько про российскую власть. У меня вызывает это некоторые подозрения.
П. Толстой:
- Я думаю, что это связанные вещи. Если они получают иностранное финансирование, то не для того, чтобы хвалить Путина, а для того, чтобы ругать Путина. В этом какая-то логика есть.
И. Панкин:
- Смотрите. Задолго до начала спецоперации в списки иноагентов попадали удивительные, на мой взгляд, люди, которые, как по мне, никакого иностранного финансирования не получали, а просто оказались в этих списках потому что. Например, условный рэпер Моргенштерн оказался в списках иноагентов, хотя глобально ничего плохого про российскую власть не говорил. Просто, как по мне, он не нравился Бастрыкину. Вот не нравился Бастрыкину и угодил в список иноагентов.
П. Толстой:
- Ну нет, нет. У нас в этом смысле все-таки органы власти руководствуются законом, их так не собьешь. У нас есть закон об иноагентах. Если доказано финансирование, если они видят финансирование из-за рубежа… просто другой вопрос, что есть много людей, которые здесь открыли ИП, чтобы меньше платить налогов, а права зарегистрировали на оффшор, за границей, чтобы получать доходы от воспроизведения. Соответственно, они получают оффшоры, юридическое лицо за границей, деньги, а потом переправляют их на ИП «Певец фони айф». И получается, что авторские «Певца фони айва» приносят деньги там юридическому лицу, а «Певец фони айв» получает от зарубежного юридического лица , от голландского оффшора, условно говоря, свои доходы здесь. Да, он может быть обвинен в том, что он иноагент, если он эту схему никаким образом не изменит и не докажет обратное, что это его деньги а что это не израильская разведка, условно говоря, отправляет «Певцу фони айву» эти средства. Там процедура есть. И роскомнадзор объявляет, но прежде чем объявить, они обязаны эту процедуру пройти. И эта процедура достаточно трудоемкая. Там участвуют разные органы, разные спецслужбы и т.д.
И. Панкин:
- Подтвердить, что каждый иноагент настоящий иноагент.
П. Толстой:
- Что значит настоящий? Каждый, кто объявлен иноагентов, получал зарубежное финансирование. Обстоятельства этого финансирования могут быть разные. Я уже сказал, что человек, может быть, сам себя финансировал.
И. Панкин:
- А почему не показать, не предъявить общественности?
П. Толстой:
- Мне кажется, что общественность будет шокирована теми суммами, которые получают многие наши либеральные бывшие журналисты, объявленные иноагентами, которые себе спокойно живут сейчас а Прибалтике или где-нибудь в Германии, продав квартиры в Москве, так же покупают там какие-то себе апартаменты. Я думаю, что общественность не проникнется к ним симпатией. По-моему, у нас нельзя вот так взять и личные данные человека, пусть даже иноагента, но это же не то, что он поражен в правах каких-то… Иноагент – это он должен отчитываться просто в своей финансовой деятельности. То есть, быть прозрачным перед налоговыми органами.
И. Панкин:
- Но у нас на работу его никто не возьмет.
П. Толстой:
- Налоговые органы у нас не публикуют состояние или декларации бизнесменов, только чиновников. А бизнесменов не публикуют. Просто чтобы никто не обижать.
И. Панкин:
- Согласитесь, что статус иноагента у нас равно клейму.
П. Толстой:
- Я не соглашусь, что это клеймо. Дело в том, что есть же люди, которых признали иноагентами, а потом это признание убрали.
И. Панкин:
- С кого убрали?
П. Толстой:
- Нет, вот год прошел и с кого-то сняли, вот буквально на днях. Отчетность нужна. Вот человек отчитывается – я такой-то, я получаю вот это, вот это и это по такому-то контракту, такие у меня легальные основания. Он эту отчетность предоставляет. И, если он в течение года эту отчетность предоставляет, и к ней нет вопросов, то этот статус снимается.
И. Панкин:
- Злые языки сейчас распространяют по Telegram-каналам новости о том, что, возможно, вы будете баллотироваться на пост мэра Москвы?
П. Толстой:
- Нет, я не собираюсь баллотироваться на пост мэра Москвы, я возглавляю штаб общественной поддержки Сергея Семеновича Собянина, мэра Москвы. И мне за глаза вот этой работы хватает. Я не являюсь каким-то талантливым хозяйственником, никогда не делал вид, что я им являюсь, и у меня нет никаких амбиций в этом плане делать какие-то заявления политические, как делают мои товарищи по Думе, которые действительно баллотируются от разных партий в мэры Москвы. Дмитрий Гусев, Владислав Даванков, Борис Чернышов. Леонид Зюганов не в Думе, но он тоже баллотируется в мэры Москвы. Так что конкуренция есть, есть достойные кандидаты, но я лично считаю, что за то время, что… понимаете, у меня есть еще один недостаток – я родился и вырос в Москве, я коренной москвич.
И. Панкин:
- А что плохого в этом?
П. Толстой:
- Это плохо. Могу потом отдельно объяснить, почему это плохо, но суть в том, что я вижу, что было в Москве в 90-е, что было в 2000-е, что поменялось после прихода Собянина и каким образом Москва изменилась. Я со многим не согласен. Я не говорю, что мне все нравится. Мне не нравятся самокаты, которые ездят черт те как…
И. Панкин:
- Вот, кстати, результат – на меня наехали.
П. Толстой:
- Вот! Мы скоро в Думе запретим ездить без номеров, неопознанными, а чтобы штрафы платили и ответственность была за наезд на человека на самокате. Я говорю, может что-то нравиться, что-то не нравиться, но есть абсолютно важные и конкретные прорывные вещи, которые делают Москву современным красивым городом. С этим не спорят даже те, кто Собянина не любит и не собираются за него голосовать. Но все равно, это человек, который сумел вместе со своей командой это сделать. Это очень тяжелый и очень большой труд. И это вызывает уважение и у меня лично желание поддержать, чтобы это как-то продолжалось дальше.
И. Панкин:
- У вас есть избиратели и они вас в случае чего могут не понять, а у меня слушатели, которые не поймут, если я в контексте этого разговора не спрошу вас про президентские выборы. Для того, чтобы быть президентом России, не надо быть хозяйственником. Не собираетесь претендовать на президентское кресло в 2024 году?
П. Толстой:
- В России быть президентом – это своего рода аскеза. То есть, это такая схима. Это монашеское служение. Это требует такой внутренней самоорганизации дисциплины… Я от этого далек. Хорошо это или плохо, я не знаю, но это точно со мной не случится. У меня есть мои избиратели, которые мне доверили ту работу, которой я сейчас занимаюсь и я буду продолжать по мере сил ею заниматься.
И. Панкин:
- Не так давно Володин говорил, что английский язык – вымирающий язык. А вы в свое время говорили, что нам что-то надо делать с англицизмами. И я не могу не спросить - чем вам так помешали англицизмы в русском языке?
П. Толстой:
- Когда молодые люди все время употребляют слова не русские по своему происхождению, они просто хотят казаться умнее. Когда это употребляют люди взрослые, то это просто от бедности речи. Когда говорят коворкинг или шейминг, дедлайн – можно всегда найти замену этим словам, если ты прочел хотя бы 15 книжек за жизнь. Если ты не прочел 15 книжек за жизнь и ты научился жонглировать этими словами, у тебя есть шанс получить МВА в Высшей школе экономики или где там их раздают, не знаю, в каким-то зарубежных университетах. Но если такой цели нет, тогда, мне кажется, лучше и правильнее употреблять русские слова.
И. Панкин:
- А это не скатывание в архаизм случайно? Я просто считаю, что старшее поколение занимается архаикой. Когда говорит, что у нас напасть с англицизмами. Ведь сколько времени у нас была напасть с французскими словами, с немецкими словами – что-то никто не жаловался. А сейчас у нас есть в обиходе абажур, я уже не буду говорить про огромное количество…
П. Толстой:
- …ресторан и тротуар… Ну, послушайте, язык – это, безусловно, живое явление. Он развивается, он впитывает в себя какие-то слова. Но когда люди просто жонглируют англицизмами, нанизывая один на другой, то вот этот нейминг-шейминг и вся вот эта чушь, а еще лучше они называют дома таунхаусами, коттеджные поселки голден-ривьера и т.д. – это же все просто, на мой взгляд… Я не сторонник никакой архаики. Пожалуйста, говорите, как вам удобно. Но норму литературного языка никто не отменял. В этих нормах литературного языка и в жизни нет такой идеи, что русский человек объясняется какими-то терминами из самоучителя по информатике для пятого класса. Это просто в чистом виде безобразие. Это отсутствие гигиены. Это вот когда вы встречаетесь с человеком и понимаете, что она дня три не был в душе. Вот у меня такое же чувство от людей, которые разговаривают англицизмами. То есть, для меня это неприятно. Но я допускаю, что, конечно, в определенных сферах, в определенных профессиях, да, это нужно, важно и люди только так друг друга понимают. Просто технические термины не должны распространяться на общепринятые нормы литературного языка. А то, что касается языков, вообще, конечно, их надо учить, надо знать языки и неплохо знать английский, потому что это язык вероятного противника и неплохо знать и французский, им немецкий, и испанский. И то, что сейчас дети учат языки – это очень полезно.
И. Панкин:
- Вымирающим английский вы при этом назвать не можете?
П. Толстой:
- Володин, когда говорил о вымирающем, он имел в виду следующее. Как я, во всяком случае, его понял. Что в ближайшие 20-30 лет надобность для русского человека в общении на английском языке она будет только уменьшаться. Вот и все. А то, что, конечно, есть люди, которым он нужен и которые без него не могут работать, наверняка такие есть с любым языком. И с китайским тоже такие есть. Вот у китайского больше перспектив, чем у английского, как мне кажется. Хорошие перспективы у французского – вся Африка на нем разговаривает. Можно испанский учить. Чтобы общаться с Латинской Америкой.
И. Панкин:
- Испанский – это второй язык в мире по популярности.
П. Толстой:
- Английский – понятно, что он простой, на нем все говорят и вроде как он самый популярный и самый первый. Но если человеку нужен английский, чтобы объяснить в гостинице в Турции, совсем необязательно его 10 лет мучить в школе этим английским. У нас огромное количество в образовании таких фейков, которые мы постоянно сами поддерживаем. О том, что у нас прекрасно преподаются иностранные языки. Да нет, они у нас не прекрасно преподаются, особенно в провинции. У нас плохо дети знают иностранный язык, у нас устаревшая методология преподавания иностранного языка и, самое главное, у нас мало возможностей для практики. Потому что язык – это, прежде всего, практика. И если бы у нас по-другому обстояла ситуация, может быть, действительно все бы разговаривали только на английском языке везде. Но у нас русского туриста очень легко отличить от многих других именно в силу того, что, особенно старшее поколение, языков не знает.
И. Панкин:
- Это не вопрос спора. Я почему спокойно смотрю на англицизмы? Потому что никто не обращает внимания на такой простой аспект. За счет этих слов, в том числе, расширяется русский язык. Мы по сути поглощаем новое количество слов. Если раньше «дедлайн» было чисто английским, то сейчас дедлайн может совершенно спокойно говорить любой человек. И оно уже не кажется английском словом, оно превратилось в русское слово.
П. Толстой:
- Можно согласиться с вами только отчасти. Дело в том, что у нас довольно много людей, которые не понимают, что такое дедлайн. И, допустим, работая в средствах массовой информации, когда вы между собой говорите про дедлайн – это одно. Когда вы говорите это в эфире, совершенно не факт, что вашим слушателям, вашим зрителям понравится вот эта история с дедлайном – не все это понимают. И надо уважать тех людей, которые не понимают английцизм. А у нас происходит ровно обратное. У нас любой чинуша, чтобы казаться современнее, ярче и умнее, сыпет просто этими англицизма, просто нанизывая один на другой. Если послушать современных выпускников разных наших модных вузов, которые публично где-то выступают, они только так и говорят. И вставляют еще всякие… Понимаете, это же вопрос не в том, что мы против языка, вопрос просто в уважении к тем людям, которые этих слов не знают и знать не собираются. И имеют право. Потому что это слова не русские.
И. Панкин:
- Хорошо, вы на законодательном уровне собираетесь как-то запрещать англицизмы?
П. Толстой:
- На законодательном уровне я считаю, что должно некоторое время пройти, чтобы те причины, по которым нужно сокращать количество англицизмов, стали для них очевиднее. А что надо точно запретить на законодательном уровне – это вывески и публичное использование английского языка в уличном пространстве, допустим, Потому что это создает чужое уличное пространство. Когда у вас вывески магазинов на другом языке в стране, извините, этого нет нигде в мире, это только у нас. Это остатки той колониальной эпохи которую мы пережили прошлые 30 лет. На мой взгляд, с этим надо расставаться. Но у нас же всегда правительство говорит о том, что – как же мы можем обидеть бизнес, они же понесут издержки, они поменяют вот эти лампочки светящиеся и вместо «Gucci» напишут «Гуччи». То есть, бизнес-то он не затрудняется как бы надурить правительство на сотни миллионов рублей. Не в лампочках дело. Дело в принципе. Если ты живешь в России, вывески все на русском языке. Точка. Вот такое правило должно быть. Никаких английских слов на улицах, никаких Golden Palace, хватит уже, сколько можно? В 2011 году на Украине, в Киеве, я был в Национальной галерее, и там все подписи к картинам на двух языках – на украинском и на английском. И я спросил экскурсовода – кто у вас больше всего посещает Национальную галерею? Они говорит – русские. На втором месте – казахи… Я говорю – а почему вы пишите на украинском и на английском? А нам так сказали. Только, не дай бог, чтобы на русском было. Только на украинском и только на английском. Вот с этого все и начинается, понимаете. Вы только начните писать, а дальше у вас следующий шаг – появление в книжных магазинах, например, в Москве полки, где стоят Пушкин, Достоевский, Куприн и сверху написано – книги российских писателей. Это что такое? Я не поленился и просил у продавца – вы в курсе, что все эти люди никогда не считали себя российскими писателями? Они русские писатели. А она говорит – наш директор Ашот Гургенович сказал так написать. Вот что происходит.
И. Панкин:
- Смешно. Спасибо большое. Иван Панкин и Петр Толстой, заместитель Председателя Госдумы России были здесь, остались довольны. До свидания.
