Сергей Стиллавин: «Я не верю в условного плохого царя или Сталина. Это всегда командная история»
М. Баченина:
- Здравствуйте. Вы слушаете «Комсомольскую правду». В студии Мария Баченина. У нас в гостях теле- и радиоведущий Сергей Стиллавин. Сергей, привет.
С. Стиллавин:
- Здравствуйте. Меня зовут Сергей Стиллавин.
М. Баченина:
- Скажи, ты радио слушаешь?
С. Стиллавин:
- Если честно, я перестал.
М. Баченина:
- Давно?
С. Стиллавин:
- Перестал, наверное, году в 2014.
М. Баченина:
- Давно. Я не буду спрашивать, почему. Тут вариантов много…
С. Стиллавин:
- Я могу объяснить. Я перестал слушать музыку в машине в 2008 году, когда разбился мой друг Гена Бачинский, и я не мог слушать музыку, потому что она создает некое настроение, подчас противоестественное по отношению к тому, в котором ты сам находишься. А в 2014 году началась крымская эпопея, и поскольку я к этому времени уже перешел с развлекательных радиостанций на информационные, то весь этот винегрет, честно говоря, я уже не мог слушать и выпилился из числа радиослушателей. Я перешел на подкасты - политические, социальные, психологические, экономические, но только не на прямой эфир, где люди скандалят.
М. Баченина:
- Я с этим не могу не согласиться, особенно где люди скандалят, тошно от этого просто, перебор. Я почему этот вопрос задала? Сейчас информацией переполнено пространство, и наша жизнь в том числе. По твоим ощущениям, какая информация сейчас нужна людям? На что они (тут двойной будет смысл) реагируют лучше всего и на что они лучше всего реагируют? То есть воспринимают лучше всего или тут же «ухи на макуху».
С. Стиллавин:
- Понимаешь, какая история. К огромному сожалению (а я ведь с аудиторией в обратной связи очень давно, я никогда не чурался слушателей своих, и в принципе ими доволен и горжусь)…
М. Баченина:
- Ну, не всегда так было, будь честен. Ты же как банил во времена ЖЖ.
С. Стиллавин:
- Я сейчас дойду. Я имею в виду радиослушателей. Я для себя составил портрет. Это самостоятельные люди, которые не ждут ни от Пенсионного фонда, ни от государства подачек, в общем, решают свои проблемы сами. И всегда, когда я встречал их и встречаю на улице, мне нравятся эти люди, они мне импонируют. Они вежливые, с юмором, с иронией, им приятно пожать руку. Что касается знания аудитории. Понимаешь, я ушел из Живого Журнала, я был там в первой десятке…
М. Баченина:
- Да, ты был в топе. Царь ЖЖ ты был.
С. Стиллавин:
- Да. И в один прекрасный момент вдруг мне стало неинтересно, потому что я фактически изучил реагирование читателей на те или иные темы. Я понял, ты пишешь вот такой текст – они реагируют вот так, по-другому – вот так.
М. Баченина:
- Это как Павлов с собакой.
С. Стиллавин:
- Да. Весь этот алгоритм я изучил мне стало неинтересно реально. Потому что я понял, что интернет-аудитория, во-первых, она не имеет отношения к реальному обществу в целом. Сейчас мы что переживаем? Сейчас же у нас на повестке закон о скрепах (или как это называется).
М. Баченина:
- Да, о патриотизме…
С. Стиллавин:
- О ценностях. Я увидел, например, от некоторых, в том числе политиков или депутатов, мысль о том, что они пока снимают с повестки дня обсуждение проекта этого закона…
М. Баченина:
- Общественное обсуждение.
С. Стиллавин:
- …потому что общественность плохо отреагировала. А плохо отреагировала только интернет-общественность. А где мы еще сегодня узнаем мнение обычного человека, которому просто лень или нет времени сидеть в соцсетях и с кем-то там переписываться?
М. Баченина:
- Для слушателей скажу. Проект президентского указа «О сохранении традиционных российских духовно-нравственных ценностей». Калягин, например, на официальном сайте…
С. Стиллавин:
- Калягин на официальном сайте – это все понятно, потому что там речь зашла о том, что государство хочет финансировать только те постановки, которые ему, государству, как спонсору постановок нужны. Это совершенно логично. Я вообще не представляю себе, честно говоря, позицию кинематографистов. Среди них там Звягинцев, Дуня Смирнова, супруга Чубайса, Данила Козловский, который не раз признавался в том, что он презрительно относится к Советскому Союзу, удивился я, что Федор Сергеевич туда же вписался, в эту команду.
М. Баченина:
- Бондарчук.
С. Стиллавин:
- И, честно говоря, по тем людям, которые отрицают (я сейчас не про Калягина, а про кинематографистов) необходимость привязать четко задачи государства, которое выделяет на искусство деньги, к тому, чтобы кинематографисты занимались обслуживанием задач государства. И они против. То есть вы нам дайте бабки, а мы еще будем снимать, что мы хотим. Удивительная наглость. Это мне напоминает… Знаешь, сейчас большие разговоры насчет алиментщиков и прочих. И мне неоднократно давали ссылки на то, как сейчас идет челлендж в TikTok или еще где-то на тему того, что бывший муж прислал алименты, а я на них купила себе, например, белье.
М. Баченина:
- По-моему, даже хотят принять закон, чтобы это наказывалось.
С. Стиллавин:
- Да. Ну, сейчас введут цифровой рубль, там тратить деньги будет невозможно…
М. Баченина:
- А при чем тут это?
С. Стиллавин:
- И там челлендж: давайте, девчонки, хвалитесь, на что вы спускаете алименты, которые должны быть на ребенка. Понимаешь, я же не депутат, не чиновник, я просто человек, гражданин. Но я понимаю, тебе дают деньги на то, чтобы ты снял кино или поставил спектакль, который отстаивает какую-то канву, а ты говоришь: давайте мне бабки, но я буду снимать то, что хочу. Причем те люди, которые выпендрились и выступили против, я честно могу сказать, положа руку на сердце, не являются теми людьми, которые снимают душеспасительные фильмы или фильмы хотя бы, большинством из которых можно гордиться.
М. Баченина:
- Понимаешь, в чем дело. Есть такое понятие госзаказа, которое ты, собственно, и описал. Но к хамству людей, которые не приняли этот закон, это никакого отношения не имеет. Это не выдерживает критики. Потому что искусство, оно не может быть в рамках, оно должно куда-то выруливать, развиваться, соответственно, находить отклик, даже какое-то отвратительное, но не спасительное обязательно.
С. Стиллавин:
- Мы все гордимся советским кинематографом, мы его только и пересматриваем. Покажите мне фильмы этих протестующих против этого закона, чьи картины мы пересматриваем после выхода. Кто-нибудь помнит название того, что эти люди сняли 5 лет назад или 10? А это был госзаказ. Я считаю, если ты как государство выделяешь бабки на искусство, ты имеешь право, чтобы хотя бы в нем не было какого-то деструктива и тех вещей, которые в принципе не нужно впаривать народу.
М. Баченина:
- Это твоя точка зрения. Я здесь спорить не хочу, потому что тогда мы на это все время потратим. Я так думаю, ты политикой не интересуешься, но ты уже затронул столько политических тем. То есть ты ею не можешь не интересоваться, я так полагаю.
С. Стиллавин:
- Я не интересуюсь политикой в прямом смысле этого слова. Policy с английского (политика) переводится как «хитрость». Эти все кулуарные интриги, компромиссы типа: вот я тебе тут уступлю, а ты мне тут, - это меня действительно не интересует, я никогда не был административным интриганом, который плетет интриги в коллективе, выстраивает политические линии. И мне абсолютно неинтересна политическая возня, то есть скрытая от всех нас, которая происходит где-то там. Но если мы говорим об общественно важных вещах, то я этим интересуюсь, ну, в силу возраста. Когда я был маленьким мальчишкой, а мой дедушка слушал «Голос Америки» тайком, хотя он был коммунистом и высокопоставленным инженером... Он руководил конструкторским бюро крупного оборонного холдинга в Ленинграде.
М. Баченина:
- А он не боялся?
С. Стиллавин:
- Тебя не могли запалить, что ты слушаешь, это не интернет. Я смотрел на него (мне было лет 6-7) и думал: господи, как ему это может быть интересно? Он садился и смотрел программу «Время». Мне это было абсолютно неинтересно. Некоторые люди говорили, что увлечены прогнозом погоды. Это тоже как-то меня пока не трогает. Видимо, суставы не болят пока по метеосводкам.
М. Баченина:
- Но ты уже сменил место жительства, ты стал ближе к земле и стал политикой интересоваться.
С. Стиллавин:
- С возрастом. Человек живет и преодолевает какие-то этапы, мне кажется.
М. Баченина:
- С этим согласна.
С. Стиллавин:
- И со временем мне это стало интересно. Но, опять же, не политика, а те вещи, которые меня волнуют.
М. Баченина:
- Война тебя волнует?
С. Стиллавин:
- Да. В конце концов, меня стали волновать вещи, которые больше относятся к поколению моих детей, новому поколению, чем к моему поколению, если честно.
М. Баченина:
- Я про войну все-таки хочу услышать. Я несколько раз встречала и у тебя строчку в соцсетях. Я сажусь каждый день в эфир, и сначала все говорили: слушайте, это бред, никакой войны не будет. Потом потихонечку, знаешь, как из пипетки, начали капать: если что, мы ответим. И пришли мы к тому, что из этой пипетки наполнилась чашка под названием «а завтра будет, скорее всего, что-то».
С. Стиллавин:
- Ну, это изображение воды в чашке.
М. Баченина:
- Это образ, это аллегория, но тем не менее. Ты имеешь в виду, она прозрачная, и ничего на самом деле нет? На твой взгляд, ничего не будет?
С. Стиллавин:
- Я убежден. И к своим 48 годам я убедился в следующем. Все, что происходит в публичном поле, особенно назойливо и навязчиво, не имеет отношения к магистральной настоящей линии. Я уверен, как и многие люди говорят, связанные с комментариями какими-то, аналитикой, что в любом шумном процессе надо искать тех, кто сейчас остался в тени. Это мое глубокое убеждение. То есть речь не идет ни о России, ни об Украине, и даже не об Америке. Какая-то гадина сидит в тени и оттуда дергает за нитки. Мы сможем проверить это лет через 10.
М. Баченина:
- Ты начал наш разговор с воспоминания о том моменте, когда Крым присоединился к России. Я уверена, тебе много раз задавали этот хрестоматийный вопрос: чей Крым?
С. Стиллавин:
- Знаешь, ни разу.
М. Баченина:
- Да ладно!
С. Стиллавин:
- Более того, я уверен, что и сегодня этот вопрос не прозвучит. Но я как человек, который находится в базе «Миротворца» за то, что на недостроенном до середины Крымском мосту мы с моим другом Рустамом Вахидовым снимали тест-драйв автомобиля, за это ваш покорный слуга внесет в этот список. Причем внесен в 2018 году, по-моему. Хотя в 2015 году у нас уже был армейский проект как раз в Крыму, и вот этот проект люди проигнорировали, а тест-драйв машины на Крымском мосту набрал несколько миллионов просмотров, и только тогда те, кто составляет эту филькину грамоту, обратили внимание. Но если говорить серьезно, то если брать… Это не попытка оправдаться или объяснить, но по факту. Крымский мост, он имеет длину. И как раз не была построена центральная секция, где корабли проходят. Мы катались по мосту, который до центральной секции. То есть, условно говоря, это не крымская территория, а территория РФ. Тем не менее, я все равно оказался в этой базе, поэтому я вопроса о том, чей Крым, даже уже не жду. Что его ждать, если ты уже в базе?
М. Баченина:
- Ты сказал «информационная журналистика». Я считаю, что ты находишься в информационно-развлекательной все-таки части журналистики. Но это сейчас не принципиально. Ты уже лет 25 в ней находишься. Скажи, на сегодняшний день можно сказать, что шутить стало труднее, что цензура? И вообще, у тебя есть цензура, о чем бы ты не стал шутить сегодня?
С. Стиллавин:
- Я могу сказать следующее. Во-первых, выступить с заявлением. Я никогда не шутил. Дело в том, что сейчас, к огромному сожалению, утрачено (особенно ребятами, которые сильно младше) чувство иронии. Ведь при помощи иронии, интонации, какого-то модулирования голоса можно сказать гораздо больше, тоньше и глубже, чем пафосно кричать, что этот плохой, этот хороший. Ирония – то, что не передается эсэмэской, в мессенджерах, это невозможно прочесть в тексте.
М. Баченина:
- Ну, гифки придумали для этого.
С. Стиллавин:
- Это тупо, это чужие эмоции, это чужая ирония.
М. Баченина:
- Ты же про молодежь говоришь.
С. Стиллавин:
- Ирония – это когда ты чувствуешь в живом разговоре интонацию голоса.
М. Баченина:
- Я согласна, модуляция, ты сказал.
С. Стиллавин:
- Так вот, мне не стало сложнее говорить те вещи, которые мне хочется сказать, потому что я использую ироничную интонацию. И те люди, которые меня слушают, знают и чувствуют мой голос, они прекрасно понимают мое отношение к тем или иным вещам, о которых, допустим, есть какое-то официальное мнение, такое или сякое. Потом у меня есть самоирония. Я не воспринимаю себя как какой-то столп, или заслуженный, или еще какой-то.
М. Баченина:
- С этим я согласна, что у тебя есть самоирония.
С. Стиллавин:
- Это позволяет мне немножко быть человечнее, чем в принципе человек в СМИ.
М. Баченина:
- А цензура? Ты цензурируешь сам себя?
С. Стиллавин:
- Естественно, сверху не спускает никто ничего. Мне никогда не говорят о том, что, Сергей, вот не надо об этом.
М. Баченина:
- Я подумала, что тебе, наверное, просто повезло. Помнишь этот скандал жуткий на «Маяке» с программой «Болячки»? Тебя просто не было волею судеб в эфире, тебя заменял Леша Веселкин.
С. Стиллавин:
- Нет, мне не повезло. Я настаиваю на том, что мы были в командировке с Рустамом, и уже несколько дней. А ребята, которые остались на замене, как-то у них получилось так, что не получилось. Сказать о том, что мне повезло… Смотрите, мое же имя всегда привязывают.
М. Баченина:
- Конечно.
С. Стиллавин:
- Почему?
М. Баченина:
- Ну, потому что это твое эфирное время.
С. Стиллавин:
- Это бред. Это все равно, что сказать, что какой-то скандал произойдет на Первом канале, а отвечает, например, Малахов или еще кто-то, какое-то лицо яркое этой радиостанции или этого канала.
М. Баченина:
- Они заменяли тебя в твоей программе.
С. Стиллавин:
- Это неважно.
М. Баченина:
- Тогда что ты хочешь сказать, почему тебя сюда привязывают?
С. Стиллавин:
- Меня привязывают, для того чтобы очернить. Потому что человек, который читает и думает, что в программе Стиллавина его друзья, какие мерзавцы, надругались. А потом в конце мелким шрифтом: Стиллавина в этот момент в эфире не было. Ну, потому что надо начинать сначала. Стиллавин уехал в командировку, и люди, которые его заменяли, облажались. Но суть в том, что я не воспринимаю твою фразу «тебе повезло». Если бы я в эфире был… Ну, при мне были такие скандалы когда-нибудь? Я человек все-таки, который… Я понимаю, что тогда произошло с ребятами.
М. Баченина:
- Да их понесло просто.
С. Стиллавин:
- Да, их понесло в отсутствие лидера. То есть среди них не было человека, который бы на себя взял руководство. Знаешь, это как подростки или как дети, когда взрослый вышел из комнаты, они начинают в истерике смеяться…
М. Баченина:
- В общем, перестали себя контролировать.
С. Стиллавин:
- Поэтому всегда нужен центральный человек, который может сказать «нет», «стоп» или повернуть в другую сторону. На тему, кстати говоря, диктатуры и демократии. Это была стопроцентная демократия, когда действительно не было ни одного человека, который мог бы остальных остановить. То есть все были абсолютно на равных. И вот к чему это приводит.
М. Баченина:
- То есть ты за диктатуру где-то внутри себя?
С. Стиллавин:
- Я всегда был диктатором в моем коллективе. Потому что я понимаю, что людям свойственно зарываться.
М. Баченина:
- Это по поводу субординации и дисциплины на работе.
С. Стиллавин:
- Потому что у меня есть внутренняя самодисциплина, и это я знаю. На мне есть ответственность, она у меня внутри сидит. Я не могу перед микрофоном вести себя, как панк или кто-то еще. То есть, если этого требует формат, то да. Работа ведущего заключается в том, что ты в прямом эфире разговариваешь обычным языком, как в жизни, не манерно, не по бумажке, не по сценарию, у меня нет никаких мониторов с текстами, и люди говорят (это для меня, кстати, похвала): «А чего он делает на радио? Поболтал, посмеялся - пошел, бабки получил». Потому что это и есть высший профессионализм, я считаю, для радиоведущего, что ты производишь впечатление человека, который просто разговаривает. Но на самом деле ты не только время отсчитываешь каждую секунду, сколько у тебя там до рекламы, еще что-то, но ты контролируешь каждое свое слово. Потому что ты за него отвечаешь, потому что тебя как только ты скажешь что-то не так, сразу подтянут. И тянуть будут в три стороны – начальство, конкуренты и оппозиция тому мнению, которое я выскажу. Поэтому вот на такой растяжке работают люди в прямом эфире. Работать на телеке, где всё записывается, а потом можно подрезать и 5 раз переписать, это все не то.
М. Баченина:
- И все-таки я тебя верну к диктатуре. В XXI веке, меня не покидает ощущение, что мы все ищем врагов снова. Почему наша история не научила наших земляков?
С. Стиллавин:
- Я возвращаюсь к моей юности, опять, получается, к политике. Я прошел через разные этапы в своей жизни. Я воспитывался как советский человек, в 18 лет мне сказали, что спекулянты – это на самом деле бизнесмены, и они должны не сидеть в тюрьме, а уважаемые люди. У меня перевернулся мир. Вот я вырос до сознательного возраста, и мне сказали, что все наоборот. От этого мое недоверие и критический взгляд на все в этом мире. Не то, чтобы опасения, но я критически смотрю на все, я анализирую. История такая. На моих глазах мы попытались (и это было искренне, я помню, в моих личных ощущениях и в ощущениях людей), мы реально были готовы дружить взасос с американцами.
М. Баченина:
- Да не дружить. Это не тот глагол.
С. Стиллавин:
- Нет, народ-то хотел, мы были очень открыты к людям. Они приезжали с выставками, мы дискутировали. Народ был очень открыт и распахнут. И потом я увидел, что ситуация в следующем. Нас отымели, а потом объявили нас проигравшими. То есть мы-то это воспринимали, как мы распахнули объятия…
М. Баченина:
- А нас предали.
С. Стиллавин:
- Нет, нас поимели. Потом сказали: поскольку вы проигравшие, а не просто доверившиеся, а мы вас именно победили, вы – люди третьего сорта, поэтому мы с вами не будем ни о чем договариваться, вы будете делать, что мы хотим. И отсюда, мне кажется, и сейчас все современные желания в подсознании диктатуры. Потому что вот это: мир, дружба, жвачка, мы со всеми хотим дружить – не проканало ни разу. То есть этот урок, мне кажется, он глубоко въелся.
М. Баченина:
- Да я про врагов внутри нашего общества.
С. Стиллавин:
- Это и есть история.
М. Баченина:
- Ты сталинист?
С. Стиллавин:
- Ты знаешь, я обращаю внимание, что люди, которые определенным образом негативно относятся к Сталину и к Ивану Грозному, по другим позициям у меня с ними не сходится.
М. Баченина:
- Методом исключения работаешь?
С. Стиллавин:
- То есть это маркер такой: вот Сталин и Иван Грозный как тебе? Я знаю, что мало знаю о том времени, я его последние лет 5-6 очень плотно изучаю, стараюсь со всех сторон брать какие-то лекции, книжки читать интересные, понимать, что тогда происходило. Но вот это вымазывание…
М. Баченина:
- Черным или белым?
С. Стиллавин:
- Конкретно черной краской одного человека, а все остальные пушистые… Забыли про стукачей, про всех остальных. И вот один человек все сделал. Я из чего исхожу? Я вижу, как работает непосредственно мое руководство, например. И когда спускается сверху какое-то распоряжение что-то сделать, я вижу, с какими проволочками, с инерцией какой-то все воспринимается, как это медленно работает. Я к тому, что либо человек, который руководил, отвечал за нескольких людей, каждый из которых делает какой-то конкретный кусок дела, сталкивался с тем, что это очень сложно – продавить свое решение даже на 10-15 человек, я уж не говорю, что на 50. Многие решения, которые принимает шеф, они вязнут иногда в таком немом, тупом саботаже, иногда в некомпетентности и т.д. Поэтому в сказки о том, что возможен царь, условно говоря, который сказал, и все делают так, как он сказал, не верю в это, технически не верю. Это командная история. Да, есть лидер как образ и как вдохновитель, но очень нужна выстроенная большая система. Мне нравится фраза, на экскурсии, по-моему, мне это сказали в Сочи, на сталинской даче, где Сталин подвел своего сына к портрету и говорит: «Ты думаешь, я Сталин или ты Сталин? Он Сталин». И Сталин показал на свой портрет на стене. То есть в том смысле, что…
М. Баченина:
- Образ.
С. Стиллавин:
- Да.
М. Баченина:
- То есть ты говоришь о том, что система тебя обрадовала бы, будь она идеальной, наверное, или стремящейся к идеалу.
С. Стиллавин:
- Люди делятся на две категории. Первые люди представляют себя в жерновах системы. То есть они исходят из того, что меня же могут замочить, зажевать и выкинуть. Вторые (коллективисты) относятся так: ну и хорошо, что мы лишних разжуем. То есть человек мысленно себя представляет в группе либо тех, кого будут жевать, либо кто.
М. Баченина:
- А ты кто?
С. Стиллавин:
- Я слишком большой индивидуалист в этом смысле.
М. Баченина:
- Ты любишь выделяться. Поэтому ты на радио и попал.
С. Стиллавин:
- Я индивидуалист. Хочется верить, что если ты честен, если ты делаешь все, как надо, то тебя не разжуют.
М. Баченина:
- Но это наивно.
С. Стиллавин:
- Хочется верить.
М. Баченина:
- Про то, что «не разжуют». На прошлой неделе гремела история, и ты про нее высказывался, про уволенную учительницу, которая читала 10-классникам Введенского, Хармса. Твое отношение к этому?
С. Стиллавин:
- Потом, правда, выяснилось, что она еще и сидела или под следствием была за что-то. То есть вбросили через пару дней подробности ее собственной биографии. И что она фамилию сменила из-за этого.
М. Баченина:
- Я даже не про нее. Я про то, как, на твой взгляд, нужно изменить ситуацию в системе образования, чтобы учитель… Во-первых, чтобы им не прилетало на ровном месте, чтобы они не были просто такими машинами по выдаче знаний. И, как ты написал, чтобы они перестали быть поставщиками образовательных услуг. Что нужно сделать? Потому что мы с тобой люди одного поколения, и мы тогда учителей или ненавидели, или любили, или боялись.
С. Стиллавин:
- Ну да, нынешние чувства к учителям мне непонятны.
М. Баченина:
- Да, мне эта свобода тоже не нравится. Потому что без дисциплины не продвинешься. А что нужно сделать?
С. Стиллавин:
- Это же с Фурсенко началась, по-моему, история о том, что мы готовим квалифицированных потребителей, это они провозгласили.
М. Баченина:
- Кстати, я не могу сейчас поддержать тебя или опровергнуть.
С. Стиллавин:
- Кто-то наверху провозгласил, что образование – это поставщик квалифицированных потребителей. Понятное дело, что сейчас, когда на смену детям рейганомики… Рейганомика, как я понимаю, заключается в том, что надо все больше и больше потреблять на кредит, чтобы развивалось производство. Потому что капитализм – это система, которая не может стоять на месте, у нее нет равновесия, или она расширяется, или она падает. И нас 40 лет, с начала 80-х годов (ну, сначала их, а потом уже и нас, когда мы немножко оклемались от 90-х), начали приучать к тому, что мы должны все время потреблять. Я никогда не забуду рекламу 2000-х годов, которая впервые вызвала у меня какой-то диссонанс. Было еще совершенно свободное время…
М. Баченина:
- Да, тогда можно было делать все, что хочешь.
С. Стиллавин:
- Не было впереди ни 2008 года (Грузии), а тем более Крыма, никто об этом даже не думал. Оно было абсолютно кисельное, и была такая растерянность: ну как же так, что мы увязли в этой бытовухе, нет никакой идеи. Не было раскола в обществе, кстати говоря, абсолютно никакого, все были, как аморфное болото.
М. Баченина:
- Нет, болота не было. В моей жизни не было. Ты еще был в Санкт-Петербурге.
С. Стиллавин:
- Нет, это уже Москва была. Знаешь, все плавало в таком теплом киселе.
М. Баченина:
- Ну, и кайфовали все.
С. Стиллавин:
- Да. И вдруг меня резануло, когда я увидел рекламу какого-то вшивого телефона, и там было сказано: «Прекрасный повод для гордости». Слоган такой был у телефона.
М. Баченина:
- Тебя тогда это удивило?
С. Стиллавин:
- Знаешь, я как-то находился в колесе этого так называемого шоу-бизнеса. Ну, мы с Геной прикалывались, веселились и жили в постоянном движении каком-то. И вдруг я смотрю по телеку эту рекламу – «Прекрасный повод для гордости». И тут меня как-то шибануло, и я думаю: ёлки, как можно гордиться тем, что ты можешь купить за бабки?
М. Баченина:
- Сергей, ты просто не изучал экономику. А экономтеорию и маркетинг (это о нем речь сейчас) придумали американцы.
С. Стиллавин:
- Это понятно. Но сама мысль, что…
М. Баченина:
- Статус.
С. Стиллавин:
- Но это была не статусная вещь, это был корейский телефон второго эшелона. Дело в том, что есть вещи, условно говоря, must have – надо, чтобы было, но гордиться чем-то, это же нереально. Я тогда впервые задумался, какая это в принципе ересь – гордиться вещами. И вот сейчас идет абсолютно в обратную сторону перекос, который связан с «зеленой» энергетикой, этот маразм, и который сопровождается еще и темой, что вы должны меньше потреблять, товарищи.
М. Баченина:
- Подожди, мне надо разобраться. Ты вроде как бы против общества потребления. А сейчас ты насмехаешься над этим.
С. Стиллавин:
- Нет. Смотри. Нам навязывали то, что надо потреблять, потреблять, потреблять. А теперь все это изменилось до того, что – ребята, не надо ничего потреблять. Мясо – нельзя, ешьте сверчков…
М. Баченина:
- Не перегибай, тебя люди ведь слушаются. Ты законодатель мнения…
С. Стиллавин:
- Нет, послушай, я к тому, что это флюгеры, понимаешь? То есть, те же самые рожи, которые говорили «потребляй», теперь начинают впаривать на глобальном уровне тему – нет, не потребляй, тебе не нужен лучший автомобиль, лучшие шмотки, ты вообще лучше сиди в виртуальной реальности… они ж теперь договорились до того, что теперь путешествовать не надо. Будешь все смотреть в наушниках искусственной реальности. Знаешь, это похоже вот на предательство. Ну, это демонстрация того, что в принципе, по большому счету, я неоднократно эту фразу свою использовал, потому что она не стареет со временем и она будет вечно, мне кажется, актуальна, - что наше общество, несмотря на все эти крики, что мы живем в 21 веке, мы не те, которые были раньше, мы ничем не отличаемся от рабов Древнего Египта. По статусу своему. Вот этот диаметральной противоположный поворот развития…
М. Баченина:
- Я тебя разочарую – в Египте не было рабов.
С. Стиллавин:
- Тем более. То есть, вот этот диаметрально противоположный поворот вектора развития показывает на то, что в принципе вот как было быдло – оно никуда не делось.
М. Баченина:
- Почему ты не рассматриваешь это с другой точки зрения? Просто люди тогда не думали об экологии, о зеленой энергетике.
С. Стиллавин:
- Я тебя обрадую. Ну, если ты почитаешь газеты столетней давности – вот 20-е годы – тогда тоже трындели про экологию. Они тоже тогда говорили, что надо поменьше потреблять. Понимаешь, весь цинизм заключается в том, что у человека, в силу его продолжительности жизни, очень короткая память, а читать о прошлом они не хотят. Потому что у народа есть такое мнение, такая позиция, что это было до меня, это неважно, надо смотреть в будущее. Все, что было в прошлом, это неинтересно. Так вот, если бы они почитали, они бы увидели, что вся эта повестка дня – и зеленая, и экономное, и повышение климата – кстати, они тогда тоже звенели об этом, о потеплении – это все уже было. Проблема в чем? Просто используются одни и те же штампы.
М. Баченина:
- Ты мастак, конечно, народ запутывать, потому что ты вот не погружаешься совершенно в проблему, например, того же глобального потепления – и про коров сюда же, и про то, и про се – но я не про это. Я про секс у тебя спрошу. Ты портишь демографию, на мой взгляд, очень серьезно.
Ты – законодатель мнений. Причем, ты выступаешь в Инстаграме, в Фейсбуке… и ты там клеймишь все то, между чем и словом «секс» можно поставить равно. Товарищи, вспоминаем Мадонну. Взрослая очень женщина.
С. Стиллавин:
- Чересчур.
М. Баченина:
- Да какая разница? Неважно. Хорошо, чересчур взрослая женщина. Сергей смотрит на ее откровенную, вызывающую, кто-то скажет вульгарную, пошлую фотосессию и пишет – вылитая проститутка. А теперь мы вспоминаем прекрасную актрису Монику Беллуччи. Сергей говорит, что это символ женственности. Но давайте по-честному. Мадонна – это по-прежнему секс. Моника Беллуччи – это символ женственности, да, просто Монику Беллуччи способен понять только искушенный, взрослый мужчина. Молодежный целебат превращается действительно в проблему демографии. Это не я сейчас придумала, это реально люди изучили, и была даже новость, что молодежь начинает, ну, гораздо позже, чем мы, вступает в отношения сексуальные. И из-за этого у нас демографические ямы образовываются.
С. Стиллавин:
- У них.
М. Баченина:
- У нас с тобой в стране, Сереж. Так вот, к чему я веду? Ты забиваешь в гроб их сексуальности даже пусть пошлый, развратный, на твой взгляд, но…
С. Стиллавин:
- Я тебе скажу так. Дело в том, что наше поколение, если ты причисляешь себя к моему поколению, выросло, слава тебе, господи, по крайней мере, до 18 лет – вот мне в 1991 году исполнилось 18 – в условиях. Когда в публичном пространстве, в открытом, не было тела женского. То есть, я сейчас с удивлением вот не так давно посмотрел фильм, всем рекомендую, 1974 года, «Осень» он называется, в котором пронзительно показан именно секс. Начинается вообще кадр с того, что в тамбуре поезда просто напропалую целуются мужчина и женщина – чего в советском кино не было… там много очень обнаженки, нагота, все это. И фильм просто обалденный – и с точки зрения взрослого мужчины, и отношений, и драматики, и под конец фильма просто взлет именно сценарный – ну, просто гениальный фильм! Реально. Так вот, не было чувственности в публичном пространстве. Она была в интимной сфере. То есть, интимная сфера от публичной была четко отделена. Наедине чувственность есть между мужчиной и женщиной – я все-таки за Конституцию! – а в общественной сфере ее нет. Это оттуда вот этот крик дикий бабы, которая кричала «В Советском Союзе секса нет» на телемосту Донахью и Познера. Ну, там фраза обрезанная, я не помню, как она заканчивалась, это просто вырванный из контекста кусок. Так вот, понимаешь, если человека постоянно пичкать… вот ты отъедь за МКАД, километров 30 проезжаешь и начинают баннеры висеть, где любой шиномонтаж, любая керосинка – обязательно тетка с ногами, с грудью – и они лезут отовсюду. То есть, рекламщики понимают, что секс продает. На Западе, может, оно уже и поменьше, потому что у них столько появилось новых сексов, я имею в виду гендеров, что в принципе уже только женщинами продвигать товар – это уже неполиткорректно. Это даже неуважение к женщинам. А у нас это вот идет напропалую эти вот 30 лет постоянно обнаженка. И я понимаю, что ребенок, который вырос и дорос до 18 лет, ему в каждом фильме это показывают с обложек, с экранов. Причем, они там все отретушированы. Ну, мальчик же понимает. Он смотрит на своих ровесниц, девчонок – ну, нет в жизни таких, как в кино. И он перекормлен, ему это неинтересно уже.
М. Баченина:
- Подожди, у тебя две причины. Либо мальчик перекормлен, либо он разочарован, что он хочет, как на картинке, но в жизни такого нет?
С. Стиллавин:
- Понимаешь, его возбуждает картинка, а реализовать не с кем. Нет таких.
М. Баченина:
- Так вот в чем проблема демографии?
С. Стиллавин:
- Послушай, ты вспомни, какие образы были на обложке журнала «Крестьянка» или «Работница». Девчонки в платке, задорная улыбка, красивые зубы, пухлые губы, настоящие, натуральные. Ну, она настоящая, на ней нет ни шилака на руках, никакой там гиалуронки. Она настоящая, она стоит у станка и она классная, она свежая, молодая, красивая. Я сейчас готов влюбиться в девчонку с обложки журнала. А сейчас что? А сейчас – мукла, как говорится. Кукла-мукла. И мильфы – тоже хорошее слово.
М. Баченина:
- А что это означает?
С. Стиллавин:
- Не очень приличные вещи. Ну, неважно, это значит женщина постарше, но еще хоть куда. В прямом и переносном смысле этого слова.
Так вот, человек видит, что то, что его возбуждает, оно фальшиво, секса слишком много. Это пункт номер два – секса слишком много в общественном пространстве – и он смотрит на своих ровесниц: ну а что я получу-то там? Ну, что? Какие-то неземные ощущения? Реклама ведь все равно не передает эти ощущения.
М. Баченина:
- Так мужик труслив пошел, получается?
С. Стиллавин:
- Да не труслив он. Тем более, плюс еще доминация женщин сегодня социальная, где надо обязательно сказать…
М. Баченина:
- Почему ты нас все время в этом обвиняешь?
С. Стиллавин:
- Посмотри, женщина все время говорит – я сильная женщина и мне нужен мужчина сильнее меня. А я – ты понимаешь, даже я, я уже не говорю о парне в 20 лет – я не хочу приходить домой и бороться за свое место.
М. Баченина:
- Слушай, я понимаю, что этот спор бесконечен, потому что…
С. Стиллавин:
- Я хочу приходить и чувствовать тепло. Вот почему мне нравится Моника Беллуччи, а не проститутка Мадонна.
М. Баченина:
- Но как ты же говоришь, покорная, набожная, скромная… но сейчас это непонятные слова – ты переводи. И еще – почему ты не отправляешь людей тогда, чтобы они все это понимали…
С. Стиллавин:
- Я отправлял. Знакомьтесь в храме.
М. Баченина:
- Идите к психологу!
С. Стиллавин:
- Нет, нет. Знакомьтесь в храме.
М. Баченина:
- Да, Сереж, с тобой мы демографию не поправим.
С. Стиллавин:
- А с виду Баченина очень, я бы сказал, женственная, да. Вот. А в голове сидит червь.
М. Баченина:
- Я двух детей родила, имею право говорить об этом. И еще не собираюсь останавливаться.
С. Стиллавин:
- А я, поскольку не родил, права не имею?
М. Баченина:
- Нет, ты тоже родил. Но меньше, чем я. Если ничего не поменялось… подожди, в 2017 году тебя признали сексистом года?
С. Стиллавин:
- Да.
М. Баченина:
- Об этом шумела вся пресса…
С. Стиллавин:
- Там, кстати, очень уважаемая компания. Те люди, которые были в предыдущем и в последующем годах, - очень уважаемые люди. Мне приятно было.
М. Баченина:
- А кто был там до и после?
С. Стиллавин:
- Надо посмотреть. Я не помню, но там очень приличные люди…
М. Баченина:
- Ты что тогда почувствовал, в свете того, что мы сейчас говорили, какие у тебя позиции жизненные – гордость, досаду? Может, тебя не поняли просто?
С. Стиллавин:
- Что я хочу сказать? Я написал в комитет, который меня премировал, желанием прийти на церемонию лично получить. Я думал, что у них какая-нибудь статуэтка… не знаю, как она должна выглядеть… ну, у «Золотой малины» есть статуэтка, может быть, и здесь какая-то история? Может быть, что-то неприличное… но… Они ничего мне не ответили. Я посмотрел на фотографии членов этого избиркома – и понял, что, хорошо, я все равно туда приду. С эстетической точки зрения мне было не очень просто это сделать, тем не менее. Они меня не позвали. Что касается самой номинации, я понимаю, что женщины даже феминизированные, они все равно не перестают оставаться женщинами в том смысле, что мы – мужчины и женщины – по-разному реагируем на одни и те же вещи. Принципиально. И они выделили мой пост. Я написал, что пришел в магазин мелдкооптовой торговли, а там рядом с шампунями развешаны средства женской гигиены. И я, поскольку человек-то ироничный, я ж пишу, на письме-то не видно, где я хи-хи, а где я не хи-хи… и я написал – требую, как в отделе табачных изделий, на кассе, закрывать ширмой, чтобы я, как мужчина, видя этот товар, не напрягался от того, что у меня стереотип. Я это вижу и у меня портится настроение, потому что эти предметы гигиены связаны с тем, что у женщин портится настроение и мне это неприятно. Я написал – спрячьте, пожалуйста, это. У меня было в тот еще масса сексистских постов по-настоящему, но они взяли именно этот по какой-то причине и сказали, что вот поэтому Стиллавин – сексист года.
М. Баченина:
- Ну, они правы. Ты, конечно, не года сексист, ты просто сексист всех времен и народов.
С. Стиллавин:
- Маш, но, согласись…
М. Баченина:
- Ты интеллигентный человек, с тобой, конечно, просто. Тебе морду не набьешь, ведь не захочется даже…
С. Стиллавин:
- Нет, дело в том, что во многих семьях действительно… ну, что, я разве Луну открываю или там Галактику…
М. Баченина:
- Ты ее приоткрываешь, ты не полностью ее открываешь.
С. Стиллавин:
- Нет, давай так. Началась вся эта бодяга с рекламы по телевидению. То есть, у нас в обществе в середине 90-х еще не говорили на тему секса так откровенно, а я как сейчас помню, в 1996 году пошла по телеку реклама тампонов. По телевизору. С этой синей жидкостью. Не знаю, почему не зеленой?.. То есть, по телевизору идет реклама, а в обществе молчат. И я был первым человеком, который на радио тогда еще в Ленинграде сделал программу «Аля брендятина» о проблемах, связанных с предметами гигиены, что там передаются некоторые заболевания, если там не вовремя что-то… я сделал эту откровенную передачу и меня вызвали к начальству на выволочку. Потому что половина коллектива радиостанции «Модерн», услышав это, разделилась на тех, кто говорит – об этом нельзя говорить вообще, в том числе, женщины из бухгалтерии. И половина – которые говорят: а что, нормально. А прикол заключался в том, что меня спасло только то, что у нас было два генеральных директора – они разделились. Они не пришли к единому мнению и меня оставили в покое. И вот это была революция на радио, некоторые не воспринимают это всерьез, потому что забыли те времена, но я-то помню, - когда об этом нельзя было говорить. Но я точно помню – первой была реклама.
М. Баченина:
- Подтверждаю. Бывали времена, когда ты не понимаешь… ну, если уж переводить на такую щекотливую интимную сферу, мы когда-то в эфире не могли говорить, допустим, слова Фейсбук, Твиттер – это были имена вроде как собственные и за это деньги должны платить, потому что это реклама. Сейчас это площадки для заявлений.
О стандартах двойных. Переносимся в наши дни. Российская фигуристка и допинговый скандал. Существует два мнения. Во-первых, я уверена, что ты на стороне…
С. Стиллавин:
- Я на стороне добра.
М. Баченина:
- Пиндосы проклятые и все такое…
С. Стиллавин:
- Нет, я вот сейчас ехал на интервью, и вот прозвучала отличная новая версия. Запрещенные вещества могли попасть от дедушки. Моя фантазия просто взорвалась, когда я представил, что делал дедушка.
М. Баченина:
- Ты написал такую фразу, что они хотят подорвать детскую психику. Но это верх цинизма, на мой взгляд. Потому что, когда ты ведешь за руку маленькую девочку на тренировку, жесточайшую, с падениями (кровь, пот)… Детская психика? Не веди ее на эту тренировку. Я исключительно за возрастной ценз в фигурном катании…
С. Стиллавин:
- То есть, пусть такие, как Мадонна, на коньках пляшут?
М. Баченина:
- Со мной не нужно перегибать палку – этот номер не пройдет. Тем не менее – при чем тут детская психика и взрослое фигурное катание и четверные прыжки? И вообще, как ты к этой ситуации ко всей относишься?
С. Стиллавин:
- Я так понимаю, общаясь постоянно с психологами – не в смысле меня лечат, а в смысле…
М. Баченина:
- В эфирах у тебя очень часто бывают, у вас даже есть постоянный эфирный психолог, да.
С. Стиллавин:
- Я понимаю, что только к 16 годам формируется эмпатия в человеке.
М. Баченина:
- Серьезно? Я этого не знала. Это любопытно.
С. Стиллавин:
- Да. И только к 23 годам формируется окончательно лобные доли, которые отвечают еще за что-то. Короче, процесс идет. Девочку, которой 15 лет, понятно, что ее нельзя назвать взрослым человеком, с чисто психологической точки зрения. Спорт? Ну, это же борьба человека с самим собой. Это как бы борьба силы воли и лени по большому счету. То есть, почему спортсмены, например, такие замечательные, которые, например, особенно в 90-е годы, были руководителями ячеек на местах по решению вопросов? Потому что спорт вырабатывает у человека волю. Спорт говорит ему, что не хочу, не буду, завтра – это убивается. То есть, убивается все то, что человека тормозит. Поэтому люди, которые вышли из спорта, они вызывают уважение своей силой воли, прежде всего, а не тем, что он прыгнул там или еще что-то. То есть, он сломал в себе ленивого вот этого человека, который размягчено может лежать на диване. Это одна история. Но это ж не значит, что ты должен быть при этом толерантен к подлости. А ведь то, что с ней делают, это подлянка просто. Подлянка. Я не знаю, кто там что ей подсунул или еще что-то, но вот эта история с тем, что в одном из комитетов говорят, что тормозить мы ее не будем, в другом требуют затормозить. Вот эта возня вокруг спорта, понимаешь. Она не о спорте, а вокруг него. К подлости человек в 15 лет, мне кажется, еще не готов. Я тоже был наивный Буратино в 15 лет. Я верил людям.
М. Баченина:
- О, да. Я хотела бы, чтобы человек никогда не был готов к подлости и не сталкивался с нею, а как ты относился – помнишь, были голосования, опросы, что на фига вообще на такую Олимпиаду ехать под белым флагом, давайте организуем что-нибудь свое. Вот когда это только начиналось, что ты говорил тогда в эфире? Что не надо ехать или надо ехать и всем задать?
С. Стиллавин:
- Я вот что понял из всей этой истории. Западники подходят к нам с точки зрения их психологии. Они за все эти не 30 лет, а за 300 или там 1000 лет, они не понимают нашу психологию. Для них очень важны символы. Они символисты. То есть, много это видно и в политике. Достаточно посмотреть на здание Европарламента, который сделан в форме Вавилонской башни недостроенной. Видела, как он выглядит? Они символисты. Для западного человека очень важны символы. Они полагают, что, если нет флага, герба, гимна – это человека раздавливает. Может, это куда-то к временам рыцарей восходит или нисходит, потому что герб какой-то…
М. Баченина:
- Чтобы узнавали друг друга из разных стран по каким-то…
С. Стиллавин:
- Нет, нет, для них важна вот эта символика, я так понимаю. Я знаю, что у нас нет этого в природе в крови, наверное, авторитета статуса. Понимаешь, вот какой-то принадлежности. Мы все-таки оцениваем людей личностно. Вот это наш человек и неважно, сколько у него звездочек на погоне или там какой у него шеврон или еще что-то. Я над этим смеюсь, потому что западники, они решили нас забанить с точки зрения символов, а эти символы – они не так впитаны в нашу ткань ментальную, как у них их. Они хотят нас обидеть, а мы видим своих людей, своих спортсменов.
М. Баченина:
- Вообще советский человек с тобой не согласится по поводу красного знамени…
С. Стиллавин:
- Ну, у нас сейчас и не советские символы… у нас сейчас не колосья на гимне…
М. Баченина:
- Но это впитанность символов внутрь себя…
С. Стиллавин:
- Нет, тогда мы понимали, что мы боремся за страну. Мы против всего мира. А мы прожили последние – условно говоря, до Абхазии в состоянии, что мы такие на расслабоне и со всеми дружим – а потом оказалось, что на фиг никому не нужны и нас считают рабами или проигравшими, и поэтому пшли отсюда вон! И опять начинается борьба, которую объявить открыто по каким-то причинам мы не можем. Так явно сказать – все, мы начинаем борьбу! Потому что в условиях глобализма мы, как часть мировой экономики, это будет достаточно проблематично сказать, что мы сейчас выпиливаемся. Может, они нас и выпилят в конце концов.
М. Баченина:
- А мне кажется, так оно и есть на самом деле. Это и происходит. Ну, если только мы выпиливаемся вместе с Китаем, Белоруссией…
С. Стиллавин:
- Нет, если вместе – то да, тогда мы образуем как бы фронт некий. А пока-то мы не выпилились, поэтому объявлять тотальную вендетту очень сложно.
М. Баченина:
- Рано.
С. Стиллавин:
- Понимаешь, вот эта недосказанность. С одной стороны, мы это понимаем, здесь мы не можем… другая совершенно ситуация. И символы – ты же знаешь, отношение к триколору, оно… ну, для меня, например, триколор – это Петр Первый. Это 18 век. Некоторые почему-то зацикливаются на Власове. Это власовский флаг, говорят. Блин, какой-нибудь урод возьмет ваш личный символ, выступит с ним и что – он, соответственно, права на него получит, что ли? Да пошел ты…
М. Баченина:
- Ну, это, если ты чист, к тебе грязь не прилипнет, даже я тебя буду обливать ею…
Я вот про Америку хотела спросить. Про движение MeToo. Учитывая твой статус такого домостроевца внутри, ну, в хорошем смысле слова…
С. Стиллавин:
- Мужского омбудсмена.
М. Баченина:
- Кстати, неплохо. Стал ли ты, допустим, после всех этих скандалов меньше уважать там Вуди Аллена, Кевина Спейси?
С. Стиллавин:
- Ну, Вуди Аллен-то извращенец, он же с падчерицей… Его-то, кстати, никто и не выпиливает…
М. Баченина:
- Кевин Спейси, Харви Вайнштейн. Мерлин Мэнсон. Какое твое отношение ко всему этому?
С. Стиллавин:
- Культура отмены вот этой?
М. Баченина:
- Ну, через людей, как ты, через законодателей мнений, если мы будем к этому какое-то отношение выстраивать, то, возвращаясь к твоим высказываниям о советском кинематографе…
С. Стиллавин:
- Я тебе дам иллюстрацию. Смотри. Я не был женщиной. Хотя сейчас такие люди есть. И я не смогу быть в прошлом женщиной – я прожил бОльшую часть мужчиной. Так вот, если серьезно – смотри, мне неведомо, что происходит с кулуарах, условно говоря, наших киносъемочных павильонов, хотя иногда всплывают артистки, о которых, кстати, поговаривают, что они в принципе имеют большой опыт знакомства с голым телом режиссеров и продюсеров. Я тебе проиллюстрирую. Мы приехали снимать в Штаты. Это был 2013 год, это не началась вся эта MeToo и т.д. Мы снимали, как работает американский кинематограф в Лос-Анджелесе. Там есть Нью-Йоркская академия кинематографии, она находится почему-то в Лос-Анджелесе. Так вот, нас три дня учили – вот это камеры, вот так у нас кастинги проходят, вот здесь ребята учатся. Я познакомился со студентами – там были из России и из стран СНГ, они все учились сценической речи, натаскивали их хорошие педагоги. И все это вот крутится, крутится. И наконец за сутки до вылета на родину нас пригласили на Голливудские холмы в очень богатую виллу, которая находится, как висячие сады, на разных уровнях, большой красивый дом. Мы приехали, американцы, как всегда, с улыбкой… Отлично. Выпили, закусили. Я смотрю – а там по саду, который вот по горам идет, бродят одиноко классные девчонки. Каблуки там 10-метровые… и меня один американец подводит и говорит – а теперь посмотри, вот эта комната – и мне показали комнату в этом огромном доме – где мы проводим кастинги и решаем, кто из артисток будет работать в фильме.
М. Баченина:
- Да ладно?!
С. Стиллавин:
- Серьезно. Мы снимали даже это. Мы это даже снимали. Это был не режиссер, это был человек из кинематографической какой-то вот этой студии.
М. Баченина:
- Нет, ну, просто это не какой-то там ламповвинитель, который решил просто…
С. Стиллавин:
- Нет, нет, это очень богатое место, очень дорогое… Понимаешь, это вот в их культуре. Потому что, с чем они борются, это, видимо, очень глубоко въелось.
М. Баченина:
- Да. И тут как бы взбунтовались женщины.
С. Стиллавин:
- Ну, кто-то дал отмашку, что пора. Опять же, я никогда не верю в то, что такие вещи стечением обстоятельств происходят. Вот кто-то дал отмашку, что – а теперь давайте нагибать. То есть, пробили в этом месте, потом БЛМ, потом еще что-нибудь, там трансгендеры пошли. И понеслась вот эта кавалькада униженных и оскорбленных. А ведь это тоже не на пустом месте. Я читал такую статистику. Ты просто должна понять, до какой степени у них женщины находились в загоне вплоть до последнего времени. Нам-то это не понять. Мы-то освободились еще при Ленине. Вот все женщины стали уже свободными и равными, да. То есть, мы прошли вековую историю. А они только сейчас. Маленький факт. В Англии то ли 1976-й, то ли 1978-й год – женщине разрешили распоряжаться наследством своего мужа, не спрашивая разрешения остальных родственников. То есть, до какой степени люди были в тисках унижения, то есть, бесправности, как личности и вот эта пружина только сейчас начинает расправляться. То есть, родители тех девчонок, которые сейчас как я и еще младше, они еще были в этих тисках в западном обществе, где им не давали вообще проходу никакого.
М. Баченина:
- То есть, ты имеешь в виду, что это настолько глубоко и здорово накопилось в большом количестве, что…
С. Стиллавин:
- Ну, мы, как люди, которые уже там пятое-шестое поколение выросло там в условиях абсолютно других…
М. Баченина:
- Да, у нас гендерное равенство.
С. Стиллавин:
- А бабушка моя была гендерно равна, а прабабушка еще помнила царское время, условно говоря, а бабушка уже нет. Я видел дома этот гонор и всю эту свободу мыслей абсолютно. Так вот, понимаешь, нам на это смешно смотреть, мы просто не понимаем, насколько у них это вот реально недавно было еще.
М. Баченина:
- Ну, это накроет, по-твоему, Россию? Докатится до нас?
С. Стиллавин:
- Да нет, конечно. Нет почвы для этого.
М. Баченина:
- С другой стороны, жалко. Тогда, получается, мы беззащитные. Ты сильнее меня, ты меня обидел, а я не смогу доказать. Просто выйти и словами сказать – у меня нет аргументов. И тебя никто не уволит.
С. Стиллавин:
- Мне присылают десятки писем мужчины, которые рассказывают свои вот эти несчастные истории о том, как они оленями стали. Или люди, которых в принципе использовали и выкинули из семьи, они платят эти вонючие алименты, с детьми им не дают встречаться. То есть, на тему кто над кем там насилие психологическое устраивает – это такой риторический вопрос.
М. Баченина:
- Да, мы откроем новую страницу, а, точнее, ящик Пандоры… Думаю, какой тебе вопрос в финале задать?
С. Стиллавин:
- Хороший. Романтический.
М. Баченина:
- Давай про романтику. Ты за Шнура или за Собчак? Шнур – гад, опустившийся козел, пробил дно? Или все-таки на тему дня – сатира, ирония…
С. Стиллавин:
- Так получилось, что я ведь тоже ленинградец, как и они. Но я – лучше.
М. Баченина:
- Ладно. Закончили упражнение, как говорится. Телерадиоведущий… тебе не нравится слово телерадиоведущий? Нормально?
С. Стиллавин:
- Я просто публицист.
М. Баченина:
- Хорош. Публицист Сергей Стиллавин был сегодня в эфире «Комсомольской правды». Спасибо тебе, Сергей.
С. Стиллавин:
- Спасибо большое. И всем – здоровья.
