Эдуард Бояков: Репрессии? Конечно нужны!
С. Мардан:
- В эфире Радио «Комсомольская правда». Я – Сергей Мардан. Я сегодня не один. Со мной в студии Эдуард Бояков – режиссер, продюсер, глава Русского художественного союза.
Э. Бояков:
- Привет!
С. Мардан:
- Начнем сразу про войну. Не будем терять время. У нас же нет другой повестки. С твоей точки зрения, то, что началось 24 февраля 2022 года на Украине, ты ждал этого или нет?
Э. Бояков:
- Я надеялся на это. Я надеялся на то, что произойдет, побыстрее бы произошло то, что произошло 21 февраля, когда признали ЛНР и ДНР. Но если говорить о войне, конечно, не 24-го все началось. И не в 2014-м все началось. Началось все намного, намного, намного раньше.
С. Мардан:
- Почему такой большой слой образованного российского класса оказался совершенно к этому не готов и был шокирован? Я не даю никакой политической окраски, как они это восприняли. Они просто оказались не готовы к войне, в широком смысле этого слова.
Э. Бояков:
- Я думаю, потому что Путин блестящий стратег. И в 2014 году, и операция в Крыму была, с одной стороны, предсказуема, с другой стороны, совершенно неожиданна. Даже те люди, которым я доверяю, говорят, что и международные эксперты, международные политики были шокированы такой остротой того удара, который мы нанесли в 2014-м. Вот эти пресловутые «вежливые люди», действительно, они были неожиданными. Точно так вот это собирание войск на границе с Украиной воспринималось как часть торговли – такой геополитической, тактической. Давайте отожмем у Запада, отодвинем сроки вступления Украины в НАТО. А оказалось, что нет, это подготовка другого. Действительно, кто-то не ожидал.
С. Мардан:
- Я не о том, что не ожидали, что Путин посмеет. Этого мало кто ожидал на самом деле. А почему вот такая острая реакция, как будто небо упало на землю?
Э. Бояков:
- Потому что они враги. Они этого не просто не ожидали, они этого страшно, страшно, страшно боялись. Они не могли поверить, что это все-таки произойдет. Они все время ждали отката. Они не могли поверить, что Путин в мюнхенской речи действительно заявил о геополитических притязаниях России. Он действительно заявил о намерении России вернуть статус великой державы. Поэтому, когда пришел Медведев, когда началась реформа, возникла тема с модернизацией, возникли всякие вот эти послабления, мы еще как бы начали… такая синусоида, этот шаг в сторону Запада, - все вроде бы ожили.
Когда Медведев прощался с нацией политической, со своей президентской биографией, это было обращение к Госсовету, меня позвали в Кремль, я был удивлен этим. И вот там триста или четыреста человек в кремлевском зале. Кого я там увидел? Я увидел там Наташу Синдееву в числе этих трехсот сенаторов, депутатов и прочих. Я увидел Лену Гремину покойную, создателя «Театра.doc», - моего близкого в прошлом товарища и такого оппонента последние годы ее жизни. Потому что она была откровенно на либеральных позициях. То есть они были чаще там. Они встречались с Медведевым чаще меня.
Так что здесь ничего удивительного нет в том, что произошла вот эта потеря. Ну, действительно, было уже практически все решено. Действительно, русская культура представляла из себя какие-то страшные, с моей точки зрения, обломки. А с их позиции – их поляна.
С. Мардан:
- А вот если вспоминать события, которых ты коснулся, и того, что происходит сейчас, Ходаковский недавно у себя в Telegram-канале написал очень осторожно следующую вещь. О том, что главная война идет не на окраинах Мариуполя, главная война идет в Москве.
Э. Бояков:
- Именно так.
С. Мардан:
- Соответственно, вот кто победит здесь, тот и определит стратегическую линию. Что произойдет на стратегической линии Коростень – Умань.
Э. Бояков:
- Именно так. Абсолютно правильно. Все умные люди, все глубокие патриоты понимают и опасаются этой войны. Мы с тобой даже перед началом эфира уже посмеялись по поводу того, проигрываем ли в мягкой силе. И мой близкий друг Александр Казаков, многолетний соратник и помощник Александра Захарченко, недавно рассказал анекдот. Сидят уставшие и не очень довольные два танкиста на Крещатике, курят. И говорят: ну да, Киев мы захватили. А вот информационную войну все равно проиграли. Когда я услышал этот анекдот, я засмеялся. И через несколько секунд перестал смеяться. Потому что это грустный анекдот.
С. Мардан:
- Так это же правда. С этим надо смириться.
Э. Бояков:
- Надо понимать, что вот эти два танкиста через пять лет уже будут не шутить, а, может быть, снова окажутся не на Крещатике, а в окрестностях Омска или Брянска. Вот в чем дело. То, что эта плесень никуда не денется. Это сложнейшие процессы. Действительно, происходящие не в таком геометрическо-математическом измерении: отрезал, убрал, изменил какую-то фигуру. Нет, это ризома. Вообще западное постмодернистское сознание часто сравнивают с грибницей, с такой системой захвата горизонтального. Это сеть. И эта сеть и информационная культура западная постмодернистско-либеральная – это страшная сеть, это онкология, это опухоль. Вроде бы мы вылечили, вроде бы все. Раз – опять ремиссия. И это будет возвращаться, эта гадость. До тех пор, пока мы не почистим самую сердцевину, самую суть свою.
А она, конечно, расположена в Москве. Это вопросы к Москве. Ходаковский это понимает. Осталось понять это тем, кто действительно отвечает за идеологию в этой стране. Осталось понять политикам.
С. Мардан:
- А кто отвечает за идеологию в этой стране? Тут мы выходим на главный вопрос – в ней никто не отвечает за идеологию. Ты знаешь это лучше меня.
Э. Бояков:
- Это катастрофа. Я никогда не буду радоваться такой победе, даже если она будет оформлена какими-то там флагами на Крещатике или открытием железнодорожного сообщения Симферополь – Харьков – Белгород – Воронеж – Москва – Макеевка и так далее. Нет, нет. Эта война началась в 90-х годах. Я ее наблюдал очень подробно, очень заинтересованно, очень честно. Я крещен на Украине, мои родственники оттуда. Могу много всяких историй личных рассказать про то, как я себя в возрасте этак, наверное, 45 лет однажды обнаружил, что я хохол. Я этого не знал. Потому что у дедушки была смешная фамилия – Пироженко. Редкая такая. Когда я первый раз в возрасте шести лет оказался в Черкасской области, в деревне родовой дедовской, увидел вот этот памятник советский, обычный сельский мемориал, где выбиты фамилии всех жителей этой деревни, я увидел дедовскую фамилию трехкратную, и у всех было то же отчество, которое у деда – Никитич. Я осознал в шестилетнем возрасте, что это его братья. И это было страшно. Я испытал какой-то ужас. И с этим ужасом жил. Но остальные-то фамилии были русские.
Оказалось, что моя бабушка Яковлева, не поменявшая фамилию, когда вышла за деда, в 90 лет мне рассказывала некую историю из своей жизни. Отвечает на вопрос: бабушка, ты же жила с дедом, очень хорошая семья, мир да любовь. Ты почему не поменяла фамилию? Я думал, что это некий постмодернистский оммаж. Деда звали Яков, а ее фамилия была Яковлева. Я говорю: ты так любила деда, что решила оставить фамилию, чтобы подчеркнуть свою принадлежность Якову? Она говорит: нет, Эдик, я не могла сменить эту фамилию. Это очень важная и святая для меня фамилия. 1928-1929 год, раскулачивание. Бабушке 12 лет. В три часа ночи забегает к ним сосед и говорит, что пришел отряд карательный, и они в списке. А этот сосед в сельсовете подсмотрел. И он предупреждает бабушку и родителей, родственников об этом.
Они прыгают на подводу и начинают убегать в сторону Дагестана, где я через сорок лет родился. Доходят до Ставрополья. Останавливаются подводы. Смерть двух бабушкиных братьев от тифа. Но они доходят до ставропольской деревни, где тоже страшная эпидемия тифа. И половина деревни вымерла. И глава этой деревни говорит: дом на окраине, селитесь, там все Яковлевы померли. Вас приблизительно такое же количество людей, я вас запишу Яковлевыми. И эта фамилия бабушку спасла. Она находилась всю жизнь в стрессе, понимая, что нельзя назвать свою фамилию. Я ее спросил: как фамилия наша настоящая? Бабушка говорит: у отца – Уляшко, а у матери – Нидилько. Вот такие кубанские казаки жили в России.
Но мы все, конечно, должны осознать, что эти слова нашего президента о том, что мы один народ, одна нация, это не просто политический лозунг. Генетики подтверждают невероятную близость наших генных кодов и всех соответствий. Это гражданская война, это страшно.
С. Мардан:
- И тут мы переходим к самому непонятному. У тебя есть эмоциональная связь, у меня есть очень похожая эмоциональная связь. Поэтому для меня тезис «один народ, это наша земля» - некая данность, которую смешно было бы даже обсуждать. На том и стоим. Мы свое забираем. Тем не менее, для меня тоже вполне очевидная вещь, что тридцать лет, а уж тем более последние восемь лет там люди не зря свой хлеб ели. Есть очень монолитная украинская элита в самом широком, правильном смысле этого слова. И деловая, и политическая, и интеллектуальная. Все эти бессчетные активисты, участники чат-ботов, которые бесплатно восемь лет вели информационную войну. Со всей этой публикой, с этой политической нацией, которая бы точно не согласилась бы с тезисом про один народ, с ней что делать? Словечко «денацифицировать» - это хорошо.
Э. Бояков:
- Но оно попахивает карательными какими-то функциями. И это заведомо проигрыш. Мы никогда ничего не сделаем, если будем использовать только танки. И здесь даже ты этим заражен. Это ошибка. Это страшная ошибка – думать, что, действительно, вот этот анекдот про двух танкистов на Крещатике – веселый прорусский анекдот. Это антирусский анекдот. Это анекдот про то, как мы в очередной раз можем все просрать. Только мягкая сила. Только выводы из того, почему мы вынуждены были начать эту войну. Мы должны ответить на вопрос: почему мы ее начали? А мы ее начали, потому что мы проиграли другую часть войны. Мы ее полностью проиграли. Полностью! На Первом канале, в театрах, в кино, в интеллектуальном поле, в дизайне, в кириллических практиках. У нас нет ничего. У нас нет этой мягкой силы. У нас нет символического пространства, у нас нет символического капитала, у нас нет символического поля, которое люди собственно и защищают, когда выходят с автоматами.
У нас есть «Бессмертный полк» и у нас есть эта советская инерция. Она, слава богу, остается. И мы на этой инерции что-то еще тянем. Мы поэтому выигрываем войну. И выиграем, конечно, эту операцию, безусловно. Об этом речи нет. Это неинтересно. Так же неинтересно говорить, что мы поддерживаем президента. Я поддерживаю полностью, безоговорочно. Точка. А теперь давайте разбираться, что происходит. И мы, действительно, проиграли.
В 90-х годах мы не заметили этой потрясающей, умнейшей английской, американской нечисти, которая зашла на Украину, которая начала работать через мозги, через детей, через детские эстрадные конкурсы. Вот эти люди, которые защищают Россию, спасают Россию, эти люди, эти солдаты имеют детей. И эти 5-7-летние дети в детском саду, приходят родители и снимают эти фотографии, снимают эти отвратительнейшие, пошлейшие песни, под которые эти дети трясут задницами. А песня про что? Да не обращайте внимание, это чепуха какая-то. Нет-нет, подождите, подумайте, возьмите, разберите эту песню. Разберите ее на составляющие, услышьте, что мелодический конструкт этой песни антирусский. Поймите, что ценности, которые несут: я лучше всех… крутил-вертел, - это текст. Соответственно, это попадает в детей. Из них вырастают индивидуалисты, из них вырастают постмодернисты, из них вырастают либералы. Это страшно. Мы проигрываем в этой войне.
С. Мардан:
- Ты сейчас говоришь про то, что мы проигрываем здесь. А я бы хотел в прикладном смысле поговорить. Ну вот, смотри, на поле так называемой Украины шли очень схожие процессы, западный образ жизни, плюс докручено, доделано, что князь Даниил Галицкий, мы – Европа, а эти были под монголами.
Э. Бояков:
- Анти-Россия.
С. Мардан:
- Они жили в том же постмодернистском тренде, но при этом за тридцать лет сформировалась национальная идентичность, национальное сознание и монолитная национальная элита. В отличие от России, где нет ничего подобного. То есть вот российская элита в моем представлении – антинациональная в массе своей. Доминирующее сознание – нет. Отречься. Есть западный мир. Вот мы сейчас отступили от базовых ценностей. У людей мир рушится на глазах. Вокруг меня, а я не в гей-клубах время провожу, не с людьми, которые предаются оргиям, нормальные русские люди. Нет, ни фига, у них рушится мир.
Э. Бояков:
- Они смотрят бесконечно американские сериалы.
С. Мардан:
- Хохлам как удалось это сделать? И что нам с этим делать?
Э. Бояков:
- Так хохлам удалось это очень просто сделать. Хохлам Европа это сделала. Европа сказала хохлам: приходите, пожалуйста, ко мне, я вас приму.
С. Мардан:
- Как украинцев?
Э. Бояков:
- Да, как украинцев, но украинцев – европейцев. Это во-первых. Во-вторых, идея анти-России – это очень мощная идея и очень перспективная идея, в смысле строительства самостоятельной нации, самостоятельной идентичности.
С. Мардан:
- Это очень простой и яркий политтехнологический ход.
Э. Бояков:
- Абсолютно, да. Это как форма. В любом богословии есть апофатическая и катафатическая. Есть форма рассуждения, которая ведет либо к отрицанию. Бог непознаваем. Или: что такое кирпич? Кирпич – это не камень, не пластик, не дерево. Можно определять через что-то. И это определение через «не» очень перспективное. И Украина, естественно, под патронажем европейского политтехнологического гения американского она это сделала.
С. Мардан:
- Хочется закончить тему, как переформатировать в будущем, после победы, которая не за горами, Украину, с перепрошитыми мозгами. Что делать? И предлагаю обсудить, что делать с нами самими. У нас тут задача еще сложнее.
Э. Бояков:
- Неправильный вопрос. И отвечать на него нельзя. Потому что вопрос, нарушающий логику. Ты спрашивает: что сделать с Украиной, как переформатировать Украину? А потом – что сделать с Россией? Ровно наоборот. Переформатировать Украину, спасти Украину мы сможем, только переформатируя Россию. Сперва Россия, а потом Украина, как окраина, как следствие. Проблема нынешнего времени и нынешней победы, и очень скорая победа, мы начнем совсем скоро, не надо быть великим футурологом и прогнозистом, я уверен в том, что сейчас говорю. Как только закончится военная кампания, возникнет вопрос: а что мы в России из себя представляем? А кто мы такие? А почему, действительно, у нас это право? Что мы сейчас будем спорить?
Да, действительно, я сплошь и рядом слышу эту дурацкую формулу о том, что Киев – мать городов русских. Это уже очевидный факт считается. Конечно, Киев – никакой не мать городов. К моменту поднятия Киева на этой территории было уже очень много городов. И не будем напоминать, откуда пришли. Новгород, Псков и так далее. И чьи князья были.
Если говорить о русском эгрегоре, это, прежде всего, Волга. Вот этот закрытый водный бассейн, удивительно герметичный. Как Тибет. Когда все внутрь. С Волжского бассейна вся вода течет внутрь. Поэтому Россия – это территория вокруг Волги. А Украина с удивительным этим переходом. Днепр где начинается? Тверская область. И вот район Брянска – это место, где Днепр становится судоходным. И вот эта территория – это Украина. Украина – это некий рупор, который из русского сердца, из русской такой самой самости расположен в сторону Византии. Но есть еще и другое – в сторону Балтики. Был и в сторону Урала и так далее.
Мы должны со своей идентичностью разбираться и понимать, в чем наши секреты, в чем наша идентичность, в чем наша русскость. Как ее сохранять. И тогда украинцы почувствуют. Украинцы очень чувствительные люди. У них потрясающая чувствительная, тонкая, лиричная, иногда это выражается в том, что они поныть любят, а иногда выражается в том, что песни прекрасные, не только у Меладзе, Лободы и прочее вот эта вот шушера, которая сейчас уехала, я надеюсь, не вернется, киевская эстрада. Это же тоже факт совершенно потрясающий. Половина вот этого списка «Голубого огонька» - это украинские исполнители, которых продюсируют доверенные лица Тимошенко. Это ужас что творится у нас на Первом канале.
Этот инцидент, который был, это просто верхушечка айсберга. Там все такие. В московском театре 90 процентов людей готовы выйти с вот таким плакатом. Они просто трусы, циники. И я их уважаю намного меньше, чем Лену Ковальскую или какого-то там Диму Быкова. Они-то хоть свою позицию честно доносят.
С. Мардан:
- Ну ладно, коль так все повернулось, мы незаметно вышли на партию предателей, или потенциальных предателей, и чего с ними делать? Вчера читаю очень патриотического журналиста, который абсолютно искренне пишет: нам самим главное – не скатиться в украинство, обойтись без этой непримиримости. Мы – великий, великодушный народ, бла-бла-бла. Вся эта интеллигентская блевота, которая меня доводит до полного изумления. Потому что я сразу вспоминаю первую часть «Архипелага ГУЛАГ», где Солженицын пишет о том, что товарищ Сталин учел все ошибки, совершенные императорской Россией, и не повторил их. И всех своих врагов извел на корню, включая членов семей.
Э. Бояков:
- Да. Репрессии, безусловно, нужны, но, спешу я сказать, чтобы не вырезали меня и не процитировали ограниченно этой фразой. Репрессии, безусловно, нужны, но мы живем в XXI веке, и 2022 год – это год, где не надо никого посылать в ГУЛАГ, чтобы сохранить…
С. Мардан:
- ГУЛАГа, к сожалению, нет. Система разрушена.
Э. Бояков:
- Нужно очень правильно выстроить, переформатировать эту систему кормушки.
С. Мардан:
- Что это значит? Представь, ты возглавляешь комиссию по репрессиям в Центральном федеральном округе. С чего начнем? Я согласен пойти к тебе работать.
Э. Бояков:
- Во-первых, нужно избежать крайностей и понять, что кого-то действительно надо посадить в тюрьму. Это безусловно. Потому что это преступление. Я сейчас не буду называть, но мы видим огромное количество людей, которые просто предатели. Если человек воюет, при этом он какой-нибудь знаменитый певец, но он воюет, стреляет в русских солдат из настоящего автомата, конечно.
С. Мардан:
- Это не репрессии. Мы про другое.
Э. Бояков:
- Кого-то надо просто, действительно, сказать: ребята, да, это… Помочь им уехать. Совершенно нормальная ситуация.
С. Мардан:
- В район Вологды, там есть чем заниматься. Зачем им куда-то уезжать? Пусть едут и работают.
Э. Бояков:
- Нет, не надо. Это ни к чему хорошему не приведет. Пусть они там поживут. И половина из них приползет назад. Я не хочу сказать, что какой-нибудь Станиславский приполз назад или Прокофьев приполз назад. Но у них были серьезные соображения о том, чтобы остаться. И все-таки Станиславский вернулся, а с ним вернулся и весь Московский художественный театр. И все-таки Прокофьев вернулся. И многие люди. А Вертинский? Уехал из Москвы, Петербурга в Киев. Потом в Стамбул, потом в Польшу. Я не помню точно. Потом в Берлин. Потом в Америку. Чарли Чаплин, Мэри Пикфорд, все звезды, все друзья. И из Америки на Кавказ, в Китай, в Японию. И вернулся, обогнув всю Землю, в Россию. При этом бесконечно писал Сталину письма с огромными слезливыми просьбами разрешить вернуться.
Пусть едут, если хотят. Но большая часть, конечно, должна подвергнуться какой-то элементарной санитарной обработке. Мы должны, действительно, этих людей спасать. Среди них наши родственники, среди них наши дети, среди них наши одноклассники, однокурсники. Не только Украина попала вот в это страшное пространство, этот морок, в эту пандемию, но и Россия. Мы – одна нация, мы одно ментальное поле. Они это сделали. Мы болеем совершенно одними и теми же болезнями.
С. Мардан:
- А как быть с той же пятой колонной? Ты говоришь про деятелей, условно, культуры. А такие же предатели или, скажем так, такие же нелояльные новому историческому этапу люди находятся во власти. Это чиновники, это предприниматели, это широкая масса российской элиты, которая осталась…
Э. Бояков:
- Это, действительно, сложные материи. Но это одна из самых страшных ошибок, которую мы совершаем. Когда даже в нашем разговоре априори подразумевается, что политики и бизнесмены выше культуры. С точки зрения экономического мышления, действительно, так. Потому что культура – по остаточному принципу. Что там достанется, кого позовут на корпоративы, тот и звезда. Топ-10 корпораций нашего списка. Я был на корпоративных праздниках, на юбилеях. Это катастрофа. Эти люди, которые воюют с Западом за экономическую власть, которые действительно в голове считают себя патриотами, так они же Шнура зовут в лучшем случае. А в худшем – тех же самых «Океан Эльзы». Может быть, в последнее время не зовут. А так они всех этих либеральных чудовищных людей, этих Дим Быковых они зовут. С выступлением «Гражданин Поэт» и так далее. Миша Ефремов – сколько он этим чесом занимался. Сколько его спонсировали, эту фронду, это просто катастрофа. У них в мозгах ужас.
Дело в том, что культура формирует те смыслы, те образы, те модели поведения, которые политик и бизнесмен реализуют в жизни. Это сложно понять, сложно в это поверить, но культура первична. И только в этом пространстве символического поля… Культура – это сейчас тоже опасное слово. Потому что я говорю «культура», а люди думают, что я имею в виду театры, музеи. Да нет, конечно, это не культура, это часть культуры. Это высокая культура. Культура – это содержание наших музыкальных программ. Это мультики, это то, как одеты куклы, в которые играются наши дети, то, как их зовут, то, какие истории разыгрывают наши дети, которые в три, в четыре года впервые задумываются о том, где мужчина, где женщина. У них еще ничего там не проснулось, никакого гормонального взрыва, но уже формируется гендерная политика.
И на Западе это знают. И в три-четыре года бедным детям в Дании, в Голландии, в Германии начинают вдалбливать, что это нормально, когда мальчик с мальчиком… Это нормально, когда девочка меняет пол и превращается в мальчика. Естественно, к семи-десяти годам эти дети уже настолько измордованы, что они думают: ну, почему бы мне не превратиться в девочку? А еще можно: а почему бы мне не превратиться в девочку-эльфа? А почему бы мне не превратиться в мальчика-дракона? А пусть у меня будет три пиписьки и четыре уха. Расчеловечивание. Но это происходит на наших глазах. Этот гендер разрушается. Разрушается семья, модели поведения разрушаются.
Когда мы говорим «разрушается семья», где она разрушается? Она разрушается не в том, что какой-нибудь болван-чиновник не дал благотворительной помощи кому-то или не поддержал дом престарелых. Она разрушается в том пространстве, что в наших фильмах нет того, что заставляет людей не посылать стариков в дома престарелых, а сохранять их в своих семьях. Не разводиться со своими женами и со своими мужьями, даже если возникают какие-то проблемы. Любить детей, воспитывать их внутри семьи. Этого нет на уровне государственной политики. А если и есть, то это только война с педерастами и прочими страшными западными проявлениями.
Да не воюйте вы, пожалуйста, с этими гей-парадами. Придумайте, какие мы свои парады можем сделать. А у нас нет парадов. У нас есть «Бессмертный полк», у нас есть великая история. Это наша сила, это инерция, это наш запас, это капитал, который мы проедаем. Если мы будем проедать дальше, будет катастрофа.
С. Мардан:
- Некоторые говорят о том, что происходящие в Европе, в России метаморфозы – это трагический сюжет. Люди, которые исповедуют в широком смысле либеральную идеологию, говорят о том, что Россия сама себя исключает из этого большого западного мира.
Э. Бояков:
- Слава богу!
С. Мардан:
- Россия окукливается в себе. И вот это конец. Может быть, наконец, после тридцатилетия этой открытости, как в песне Высоцкого про дом без окон, без дверей…
Э. Бояков:
- Да это не открытость, это…
С. Мардан:
- Может быть, вот это окукливание России необходимо?
Э. Бояков:
- Мы на развилке. То, что мы порвали с Западом, это факт. Давайте сейчас исключим какую-то совершенно фантастическую и чудовищную вероятность возвращения… Дело в том, что, если Ургант вернется, он не вернется просто так. Он вернется либо, условно говоря, министром культуры или на место Эрнста, и тогда не будет вопросов, проводить или не проводить эти гей-парады и прочее. Либо мы должны сделать что-то свое. И окукливание – это слово, предполагающее как бы деградацию. Да, и это один из вариантов. Мы, действительно, можем закрыться от Запада и начать превращаться в страшную провинцию. Тогда мы изнутри разрушимся.
Россия может быть только империей, только свободной большой культурной империей. Она не перестает быть Россией, когда она не диктует Западу красивые какие-то вещи, когда нет модели поведения, когда нет великих художников. Вся академическая музыка ХХ века – это русская музыка. Шостакович, Прокофьев, Стравинский, Дягилев и так далее. Театр – это Дягилев и Станиславский. Кино – это Эйзенштейн. Литература – это Чехов, Толстой, если говорить про ХХ век. И Бродский, Солженицын. Где эти люди сегодня? Их нет. И дело не в том, что Константин Эрнст перекрыл каналы, а Иван Ургант не зовет в эфир Прилепина, а зовет Сашу Грей, порнозвезду, которая решила сняться теперь в артхаусном кино. Дело не в этом. Вернее, не только в этом. В этом тоже, безусловно.
Прилепин – грандиозный русский писатель. И он должен быть на этих каналах, а не только в своей локальной передаче на НТВ. Это понятно. Но культурной политики нет. И ее не будет до тех пор, пока мы не начнем наступать. Мы должны формировать нашу русскую культурную ойкумену. Мы должны формировать имперский культурный дискурс. Мы должны победить Америку на территории вот этой самой мягкой силой, а не только танками.
С. Мардан:
- Но танки-то все равно первичны.
Э. Бояков:
- Нет, здесь никакой первичности нет. Вопрос про первичность некорректен. Это все равно что спрашивать у ребенка: мама или папа лучше? Нельзя задавать этот вопрос ребенку. Когда-то папа первичен. А когда-то мама первична. Сейчас, в этот момент, в эту секунду папа первичен, поэтому танки первичны. Мужская сила, наша способность пробудиться. Вот этот русский медведь сегодня на повестке. Но он не может быть все время. Он на то и медведь, чтобы выйти, рыкнуть, что-то там раздербанить и опять уйти в лес, в малинник, к пчелам или в берлогу. Если медведь не успокоится, он превратится в шатуна. И его нужно будет отстреливать. Это страшная история, когда папа становится диктатором. Папа должен однажды сказать, хлопнуть кулаком, дать самому непослушному сыну по лбу ложкой. И после этого опять замолчать. А мама должна начать этих детей любить, петь им колыбельные песни, формировать любовь к папе, к себе, к дедушке, к бабушке, к двоюродным братьям и так далее. И это делает только культура.
С. Мардан:
- Культура должна управляться из какого-то центра? Либо культурой вообще невозможно управлять?
Э. Бояков:
- Культурой возможно управлять. И культура не должна управляться. Это такая диалектика, опять же, как мама – папа. С одной стороны, мы, конечно, должны иметь политику сверху, особенно в России. Всегда культурная реформа шла сверху. Это было и во времена Ивана III, когда женились понятно на ком и позвали понятно кого. И вот эти византийско-итальянские гении построили Кремль. Так было во времена Алексея Михайловича, и так далее. И во времена Сталина так было.
Сейчас культурной политики не хватает. Путин – гениальный международный стратег. Наши достижения в экономике, в военной промышленности, у нас есть продовольственный суверенитет – это прекрасно. Нам нужен культурный суверенитет. Мы должны перестать быть культурной колонией Запада.
С. Мардан:
- Спасибо!
