Гузель Яхина: Когда писала «Эшелон на Самарканд», старалась посмотреть на голод в Поволжье глазами тех, кто его устроил и кто его проживал
Ю. Грымов:
- Добрый вечер. Мы начинаем нашу программу «Культурный код». Сегодня мы будем говорить о том, что такое писатель. Помните, у нас было много писателей, и я очень рад, что сегодня согласился к нам прийти уникальный писатель, как все, которые приходят в нашу программу, человек, которого я знаю, человек, которого я читаю. Я очень рад, что она приходит к нам в театр «Модерн», на наши спектакли, на наши встречи со зрителями. Это очень приятно, потому что я называю это таким опылением. Когда я чего-то читаю, когда кто-то смотрит у нас чего-то. Это очень важно, когда мы находимся в каком-то постоянно общении. Вот как мы сейчас с вами на Радио «Комсомольская правда».
Сегодня мы поговорим о литературе, о том, как рождаются произведения и от чего зависит, насколько долгую жизнь они проживут. У нас сегодня в гостях прекрасный писатель Гузель Яхина. Добрый вечер.
Г. Яхина:
- Здравствуйте, Юрий. Спасибо, что пригласили пообщаться.
Ю. Грымов:
- Очень рад вас видеть. На ваш писательский взгляд, ну и вообще на самом деле за вашу практику писательскую, были ли случаи, когда, например, был случай в чем-то признаться, я, например, всегда считаю, что хорошо, когда человек признается честно, что он, может быть, у кого-то что-то заимствовал, или другие авторы заимствовали? И вообще, хорошо это или плохо? Потому что у меня есть такое ощущение, что сейчас мы живем в какой-то период референсов. Я постоянно слышу - это как у того, это как у того, а сделай, как у них. Мы говорим про запад, да. А вот у них было, а мы не хуже. Вот заимствования для авторов, писателей, в частности, для вас, что это такое? Где эта грань с плагиатом?
Г. Яхина:
- Действительно, вопрос актуальный. Давайте я про себя расскажу. Я на самом деле когда готовлюсь к написанию романа - я вот написала три романа и все они исторические - они требовали достаточно серьезной работы с матчастью. Погружения в материал. Конечно, я каждый раз читала много разного, я читала много архивных документов. Это не обязательно работать в архивах, так же можно брать в библиотеке сборник архивных документов. А читала газеты тех лет, я читала какие-то мемуарные книги, смотрела фильмы. И все это вместе образовывало некое поле информации, ощущений, эмоций, которые позволяли мне почувствовать то время, о котором я пишу, и почувствовать те ситуации, которые я описываю. Если мы говорим о последнем романе моем «Эшелон на Самарканда», из-за которого и разгорелся такой достаточно интересный и неожиданный для меня спор, то здесь действительно я старалась понять все, что касается голода в Поволжье с очень разных точек зрения. Я старалась посмотреть на эту тему глазами тех, кто этот голод провоцировал, кто был его причиной, а потом так же с ним боролся. Глазами органов. Изучая документацию ВЧК, ОГПУ, НКВД. Я старалась посмотреть на голод глазами тех, кто этот голод проживал, читая тексты самих голодающих людей. Пыталась посмотреть на голод глазами тех, кто боролся с детской беспризорностью. То есть, сидя в архивах и просматривая, читая, изучая документы по детским домам. То есть, я пыталась с разных сторон зайти в эту тему и, что называется, заимствование - мне здесь не очень понятно. Я пыталась почувствовать то время. Включала ли я какие-то цитаты в свой текст, цитаты из документов? Нет. Включала ли я какие-то кусочки правды в свой текст? Конечно, да. Подсмотрев в какой-то книге, например, в мемуарной книге подсмотрев сюжет о том, как мальчика пытаются эвакуировать и при этом он не расстается со своим ножом, единственным другом, я этот сюжет включаю в книгу, к примеру. Или подсмотрев какую-то реплику беспризорного ребенка в газете 20-х годов прошлого века, я эту реплику включаю в книгу.
Ю. Грымов:
- Вот вы говорите про архивы, а можно ли сказать, что для «Эшелона на Самарканд» вы использовали какие-то данные из архивов закрытых? Или все-таки это открытые архивы? Или это то, что никогда не открывалось, а только вам открыли?
Г. Яхина:
- Нет, только ради меня, конечно, никто бы не стал ничего открывать. Я говорю не об архивах, я говорю об архиве. Это национальный архив республики Татарстан, куда можно записаться, прийти и посмотреть то, что тебя интересует. Соответственно, там я очень много интересного нашла. Кроме архивов, есть так же еще архивные документы. Это те документы, которые задолго до нас историки профессиональные собрали в сборники и напечатали. Есть много таких сборников, некоторые из них достаточно страшные. Есть сборники внутренней документации ВЧК ОГПУ НКВД. Есть сборники писем, которые писали люди друг другу или в газеты, к примеру. Такой сборник называется «Голос народа». Ну и так далее. То есть, есть готовые сборники, листая, читая, погружаясь в которые можно точно так же очень многое понять о том времени.
Ю. Грымов:
- Вот вы заговорили про эти факты, они на самом деле понятно, что страшные, и, знаете, вот я когда снимаю фильмы или готовлюсь к какому-нибудь спектаклю, я поступаю примерно точно так же и иногда я ловлю себя на мысли, что это очень страшно. Ну, то, что я читаю, это очень страшно. И я все время думаю - имею ли я право вот так жестко рассказать? Я сколько раз говорил о том, что мне не нравятся современные российские фильмы о войне, потому что они не жесткие, а война - это жестко. Вот у нас идет спектакль «Человек с глазами Моцарта» - это жесткий спектакль. Правда о семье, о любви на фоне войны. Вот был ли у вас какой-то тормоз, что вы открываете архивы, читаете, погружаетесь и думаете - нет, я немножко сделаю помягче.
Г. Яхина:
- Это был даже не тормоз. Это было, я бы сказала, очень много тормозов, которые визжали совершенно. Потому что тема массового голода - это нечеловеческая тема, она совершенно антигуманная. И этот массив информации страшный, он отторгается здоровой психикой. Все время читать об убийствах, самоубийствах на почве голода, о том, как матери своих детей убивают, о том, как дети убивают друг друга - это невозможно. В какой-то момент наступает просто предел, когда ты понимаешь, что, либо ты больше не читаешь вообще про это ничего, либо ты к этому привыкаешь. Вот я к этому постепенно как-то привыкла, но я понимала, что этот страшный материал нельзя просто так взять и вернуть читателю. То есть, вот это все в таком виде имеющемся взять и просто швырнуть читателю со страниц книжки в лицо мне показалось неправильным. Потому что, во-первых, это будет очень жестоко по отношению к читателю. Во-вторых, это все равно будет вызывать очень сильное отторжение. И я хотела написать тот текст, который можно будет прочитать. Я могу вспомнить, к примеру, фильм, в котором очень много правды, не документальный, но воссозданный по воспоминанию режиссера, фильм, который наверняка многие смотрели, - «Иди и смотри».
Ю. Грымов:
- Да, прекрасный фильм. Это Элем Климов. Один из моих любимых фильмов. Очень жесткое кино.
Г. Яхина:
- Да, очень жесткое кино, которое нужно смотреть, отдавая этому душевные силы. Потому что я вот смотрела его дважды и я не очень уверена, что смогу третий раз посмотреть. Это кино, которое требует сил и требует мужества, чтобы его смотреть. Не каждый может его досмотреть до конца и не каждый возьмется его пересматривать. Мне хотелось создать другое, мне хотелось создать книгу, которую можно будет прочесть до конца и даже не остаться вот в этом состоянии ужаса и непонятности, что делать дальше, как дальше жить. Мне хотелось написать текст, который все же расскажет об этой теме, о страшной теме голода, но при этом не оставит читателей с ней один на один. Чтобы книга все же имела внутри что-то светлое. И я старалась очень, выстраивала все в тексте так, чтобы, с одной стороны, уважение соблюсти к этой теме и рассказать о ней серьезно. А с другой стороны, все же дать читателю возможность эмоционально одолеть эту тему. Это был для меня ключевой вопрос.
Ю. Грымов:
- Да, но, смотрите, когда перед вами лежит белый лист бумаги, карандаш, вы сочиняете, вы черпаете вдохновение и ту же информацию из архивов, да. Кино - вот тот же фильм «Иди и смотри» - оно, бывает, очень сильно может прибить к стенке и размазать зрителя, и с этим надо жить. Скажите, вот вы могли бы привести пример литературного произведения, где вот так наотмашь человек получает в лицо - и живи с этим. Вот есть такое произведение, которое так прямо - бах - и читателю тяжело?
Г. Яхина:
- Есть такое произведение. Я очень много о нем думала, когда писала свой роман. Есть роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы». Вот это именно то, что я называю… вот для меня фильм Элема Климова это такой выстрел в голову. То есть, зритель приходит в кинозал и ему стреляют в голову - и все, без шансов выжить. То же самое с текстом «Благоволительницы». Это тоже страшный текст. Который берет читателя… вот меня этот текст взял и совершенно перевернул. Я утонула в этом материале и я совершенно не знала, что мне дальше с этим делать, как дальше после такой книжки писать и жить?
Ю. Грымов:
- Для меня всегда очень важно, когда есть возможность вот так пообщаться с автором, для меня очень важно, что мы сейчас можем услышать автора, мы сейчас с ним разговариваем и это очень ценно, я бы очень бы хотел поговорить с авторами, которых я экранизировал, но у меня была только одна такая возможность, Люся Улицкая, по книге которой я делал фильм «Казус Кукоцкого». Мы с ней на кухне много спорили, разговаривали, а все остальные авторы, к сожалению, уже ушли и нет такой возможности общаться. Сегодня мы общаемся с Гузель Яхиной. Вот у меня вопрос - вот вы милосердный автор, вы думаете об этом. Но помните, когда совсем недавно вышла экранизация, сериал «Зулейха открывает глаза», да. И я читал сам очень много разной критики, причем, я под словом «критика» имею вообще реакцию. Зрительскую реакцию. Помните, я вам позвонил и сказал - Гузель, это нормально, не берите близко к сердцу. Но - как, это было больно слышать, когда люди, не досмотрев, может быть, даже до конца первой серии или даже, может быть, до конца какой-нибудь сцены, уже рвали и даже оскорбляли? Вот как переживала Гузель Яхина реакцию на свою экранизацию?
Г. Яхина:
- Ну, что сказать, конечно, это было не так чтобы очень просто. Было очень много эмоциональных реакций действительно, со всех сторон они шли и сегодня невозможно от этого закрыться даже если ты хочешь. Я не очень-то и хотела, но все же социальные сети позволяют написать автору все, что любой читатель и зритель думает. И что-то похожее происходит, кстати, и сейчас с новым романом «Эшелон на Самарканд». Для меня было удивительно, что и сериал, и сегодняшний актуальный роман «Эшелон на Самарканд», они вызвали примерно один и тот же спектр эмоций. Это был спектр очень широкий. От обвинений в очернении истории до обвинений в обелении истории. То есть, я слышала упреки, порой диаметрально противоположные. Кто-то сказал, что история Зулейхи - это история счастья, которое героиня обретает в системе ГУЛАГа и поэтому книга просталинская. Кто-то наоборот сказал, что она, конечно, антисталинская, антикоммунистическая. И то же самое я слышу сейчас по новому роману. Я думаю, что люди используют просто фильмы и тексты для того, чтобы, скорее, высказываться об истории, о своем отношении к советскому прошлому и для них это просто повод высказаться лишний раз. То есть .мы спорим не столько о Зулейхе, сколько о том, как мы относимся к нашему прошлому советскому, о том, как мы относимся к раскулачиванию, о том, как мы относимся в конце концов к фигуре Иосифа Сталина. Мы спорим не столько о романе «Эшелон на Самарканд», сколько о том, как мы относимся к фигуре Дзержинского и так далее. То есть, вот так я понимаю ситуацию.
Ю. Грымов:
- Ваш роман был такое преломление, да, такое как бы стеклышко, через которое проходило личное отношение читателя, а потом зрителя, такое преломление, но, смотрите, вас иногда обвиняют в татарофобии, потом проходит время - и начинают обвинять в русофобии. И вот для меня абсолютной дикостью звучит то, что я сейчас говорю. Мы находимся в 2021 году и обвинять кого-то в этих вещах - мне кажется, что это какой-то бред. Но в чем эти корни, почему все время мы ищем вот эти татарофобию, русофобию… Мы как-то делали программу на подобную тему и как раз мы говорили, что… вот у меня во дворе было такое количество друзей разных национальностей… грузины, татары, евреи… а потом, когда стало это все раздуваться, я вдруг стал ловить себя на мысли, что действительно они той национальности. Я раньше об этом даже и не думал. Поэтому вот где корни этой проблемы? Где, как вы считаете, это произошло, что кто-то стал обращать на это внимание?
Г. Яхина:
- Понятия не имею, где это случилось и, конечно, эти вопросы лучше, наверное, обращать к тем, кто эти упреки выдвигает. Для меня тоже странны эти упреки. Для меня тоже с самого детства вопрос национальности не первый, не второй и даже не двадцать пятый. У нас тоже в Казани были дети самых разных национальностей и мы дружили, совершенно не задумываясь о том, кто татарин, кто русский, кто чуваш, кто мордвин. Это было совершенно без разницы. И в общем-то этот же подход, мне кажется, он у всех нас более-менее, людей, пришедших из СССР, сохранился. Поэтому не знаю, где эти корни. Я надеюсь, что в своих книгах я все же говорю не только о национальных вещах и не столько о них, сколько об общечеловеческих. Так я, по крайней мере, для себя формулирую. И особенно в последней книге, в «Эшелоне на Самарканд», я специально избегала даже того, чтобы называть по имени взрослых героев. У меня взрослых героев двое, они под фамилиями фигурируют весь роман - это Деев и Белая. И когда меня стали журналисты спрашивать, а как их зовут, я не назвала, потому что это совершенно неважно. Неважно, кто они - чуваши или русские, или татары - совершенно неважно. Важно, что это люди, которые спасают детей. Книга вот об этом, она об общечеловеческом. А вовсе не о том, кто какой национальности. Поэтому да, вот то, о чем вы говорите, для меня это тоже несколько странно.
Ю. Грымов:
- Да, но вот смотрите, у вас прекрасное воображение. То есть, какие-то знания о мире… вы через себя это пропускаете. Но у вас есть какая-то красная стоп-линия, когда вы говорите стоп своему воображению? Вот вы прочитали архивы, вы погрузились в тему, воображение включилось, да. Вы ставите себе линию - стоп, я дальше не буду воображать, я работаю только с реальностью?
Г. Яхина:
- На самом деле, я работаю только с реальностью. Я с ней очень много работаю. И та правда, которая есть в романе «Эшелон на Самарканд», ее достаточно много и порой даже она настолько фантастическая, как нам кажется из нашего сегодняшнего третьего тысячелетия, что некоторые принимают ее за авторский вымысел. А это правда все. Если там какие-то картины, к примеру, беженцев, среди которых встречается человек, одетый в бочку, это не авторский вымысел, это не просто какая-то кинематографическая деталь для развлечения читателя, такое действительно было в документах, люди не имели одежды и некоторые были одеты в бочки. Если первый эпизод большого романа разворачивается во дворце, во дворянском собрании, где валяются дети на полу, не имя кроватей, чтобы лежать, это тоже не воображение, это тоже совершенно реальная деталь. Казанский эвакоприемник №1 располагался в бывшем дворянском собрании. Ну и так далее. Я работаю с правдой в общем-то. Я соглашусь, что, конечно, в моих текстах есть мифологический пласт, и он достаточно сильный, я его специально порой наращиваю, но мне всегда кажется интересно совместить вот эти две реальности. Совместить реальностью вечную, правдивую, историческую и мифологическую. Чтобы один и тот же герой, или один и тот же, может быть, сюжетный поворот, какой-то сюжетный кусок, отсылал бы к мифу, но при этом был бы совершенно реалистическим. Например, вот есть герой Железная Рука, такой начальник ссыпного пункта под Урмарами, у него протез, у него действительно рука из металла. Такое могло быть на самом деле? Конечно, могло. Были протезы железные у тех, кто руку потерял, но при этом понятно совершенно из текста, и я надеюсь, что имеется в виду так же и символ - это железная рука государства, которое это зерно у крестьян забирает. Таким образом я стараюсь, чтобы и герои, и какие-то сюжетные ходы все же существовали в двух измерениях - в мифологическом и в реальном. Поэтому я здесь воображению не ставлю границы. Пожалуй, я ставлю границы именно реальности. То есть, если есть какие-то факты, сферы целые большие, которые мне кажутся слишком жестокими, я их не включаю в текст, я не писала в тексте, например, о детской наркомании, она обозначена в прозвищах, в ситуациях каких-то, в репликах. Но я не пишу об этом, я не смакую это. Я не пишу о детской проституции и т.д. Вот об этих грехах детских я не писала осознанно.
Ю. Грымов:
- Выбирая тему для романа, вы выбираете тему для романа или тема выбирает вас?
Г. Яхина:
- В случае с последним романом, тема голода победила и я сдалась, я стала писать об этом. Хотя изначально совсем о другом хотела писать.
Ю. Грымов:
- То есть, тема все-таки вас повела и вы изменили даже концепцию?
Г. Яхина:
- В случае с третьим романом так оно и случилось, да.
Ю. Грымов:
- Сегодня многие писатели становятся заложниками своего образа, стиля, проблем, социальных проблем, которые они поднимают в своих романах. И вдруг писатель пишет комедию или смешную мелодраму. Вы не становитесь заложником собственного стиля? Не хочется ли вам влево? И написать какую-нибудь такую – ха-ха-ха, жу-жу-жу?
Г. Яхина:
- Это смешно, забавно. Я бы хотела. Не очень получается. Для меня комедия – очень сложный жанр. Я стараюсь работать с теми жанрами, которые мне подвластны больше или меньше. И прислушиваюсь к прекрасному совету драматурга Валерия Печейкина. А совет такой: у автора есть ведущий жанр, не нужно его стесняться. Нужно ему отдаваться полностью. Я это стараюсь делать. Я понимаю свои ведущие жанры. В общем-то, в книгах, в романах стараюсь переплетать их. Надеюсь, что романы все же достаточно разные. Я старалась их писать по-разному. Я старалась, чтобы они не были похожи один на другой. Да, их объединяет время действия, их объединяет интерес к советской эпохе. Но все же, повторю, надеюсь, это немножко разные или много разные книги. И в них сплетением разных жанров.
Если бы я могла написать блестящую комедию, я бы это сделала. Другое дело, что у меня это совершенно точно не получается. Когда мне удается в книге придумать хоть какой-то комический эпизод, я уже счастлива. Я им страшно горжусь. Есть там один эпизод в «Зулейхе», который мне кажется достаточно смешным. Есть пара моментов в романе «Дети мои». И есть, конечно, в «Эшелоне на Самарканд» тоже пара моментов, где можно улыбнуться. Но это, пожалуй, все, на что я способна в комическом жанре.
Что касается в принципе такого выхода за рамки, то, наверное, его можно делать, если такая потребность есть. Мне пока интересно в советском времени, в раннем советском времени, в первых двадцати годах советской власти. Мне очень интересно разбираться в нем, погружаться в него и что-то оттуда доставать. Мне кажется, что я выхожу оттуда не с пустыми руками, из тех времен. Поэтому пока так. Зарекаться не буду. Пока нет идей для будущей книги. Но вполне возможно, я надеюсь, что она все-таки состоится, четвертая книжка. Вполне возможно, она будет тоже о том же времени.
Ю. Грымов:
- Я не просто так спросил. Для меня всегда важный аспект, когда я только начинал снимать кино, мне все время очень большие, уважаемые люди говорили: Юра, нельзя снимать одно кино всю жизнь. Меняйся, развивайся, иди вбок, прыгай в сторону. Я про это. Поэтому я занимался кино, сейчас – театром. Пытаюсь менять жанры. Мы выпустили комедию и сатиру «Женитьба», хотя мне больше нравятся эпические большие вещи, как «Война и мир».
Всегда интересно читать, смотреть фильмы или спектакли режиссеров, когда они меняются. Я хочу в театры и вижу даже прекрасных режиссеров и думаю: ну я это уже видел. Он это сделал в том спектакле. И я уже скучаю, думаю, что человек просто собрал по-скорому этот спектакль. Я хочу пожелать себе, как читателю, чтобы автор, та же Гузель Яхина, вдруг сделала детскую книгу. Пусть даже про тот период. Я бы с удовольствием почитал.
А теперь более серьезный вопрос. Культурный код дополняется в течение жизни? Или есть момент, в котором этот код начинает распадаться?
Г. Яхина:
- Я не чувствую, что распадается мой культурный код. Скорее, он дополняется. И дополняется достаточно серьезно. Я бы сказала, что такой набор, формирование, закладывание этого культурного кода – это, конечно же, подростково-юношеский возраст. Для меня так, я так ощущаю себя. Тогда я слепилась, особенно в юношестве, до 20 лет. Потом, скорее, была достаточно серьезная пауза в использовании этого кода. Просто потому что были всякие социальные задачи, связанные в том числе и с семьей, с рождением ребенка, с воспитанием дочери. А сейчас как раз какой-то третий возраст наступает, когда этот код, по-моему, начинает опять как-то обогащаться и дополняться.
С возрастом мы становимся, я про себя скажу, я становлюсь аскетичнее. Я впускаю в себя гораздо меньше. Но то, что проходит через этот барьер, новый фильм, например, который потрясает, или новая книжка, которая потрясает, это уже внутри остается не то чтобы навсегда, но явно очень надолго. Это встает на такую внутреннюю полочку, очень серьезное, очень важное, очень нужное. И там очень долго находится.
Для меня такими в последние десять лет серьезными потрясениями, дополнениями культурного кода стали несколько вещей. Одну вещь я уже назвала – это «Благоволительницы» Джонатана Литтела. Это правда роман, который, если вдруг кто-то из слушателей наших не читал, я искренне советую, это литературный экстрим, я считаю. Дальше я бы назвала фильм Александра Сокурова «Фауст». Для меня это совершенно переворотная вещь. И она тоже заняла место очень важное какое-то в сердце. И, наверное, я бы еще назвала роман Джулиана Барнса «Шум времени» о Шостаковиче. Вот так примерно я обозначу какие-то крупные вещи. Есть, конечно, еще другие разные. Но по моим ощущениям, код дополняется, становится многограннее, но никак не разрушается. Пока я этого не чувствую. Может быть, еще рано?
Ю. Грымов:
- Это прекрасно. На территории театра и кино, если вы хотите спросить про хорошего актера, это надо спрашивать у самих актеров. Большой, хороший актер скажет: я знаю, вот это хороший, этот работает в том театре. А плохой актер, как правило, никого не советует. Он все время про себя думает.
В чем заключается ваша личная писательская этика? Чего вы себе никогда не позволите?
Г. Яхина:
- Я здесь пока затруднюсь сказать так жестко, чего никогда не позволю. Давайте я расскажу о тех вещах, о которых я думаю. И о тех границах, подвижных достаточно, но все же границах, которые я выстраиваю. Я уже рассказала, что я думаю о читателе и стараюсь его в чем-то оберегать. Но еще более важный момент – это, конечно, настоящие живые люди, о которых я пишу, и элементы судеб которых я использую. Это очень важно. К примеру, в романе «Эшелон на Самарканд» я использовала много ситуаций, реплик, биографий настоящих беспризорников двадцатых годов. Я их находила в разных мемуарных книгах, в газетах. И брала, использовала. И понимала, что я пишу о людях, которые когда-то жили.
И это, конечно, сразу накладывает серьезный отпечаток. Потому что мне нужно рассказать о них очень бережно. Я не то чтобы не свободна, но я всегда связана вот этим ощущением ответственности перед живым ребенком, который когда-то вот так себя повел, который закричал эти слова. Пускай это даже была всего лишь одна фраза в мемуарной книге, из которой я вырастила потом целую главу. Но я понимаю, что я пишу о живом ребенке, о мальчике из-под Пензы, который сильно обморозил ноги. Он очень боялся укусов вшей. У него в кошмарах приходила большая вошь и за ним гонялась. И потом он сошел с ума от этих видений. Это реальная история, описанная в одной мемуарной книге профессионального борца с беспризорностью. Я написала об этом мальчике целую главу, назвав его, описав эти вошь. Я все время думала, что это настоящий живой ребенок. Я пишу и о живом ребенке тоже. Пусть от него осталась всего одна строчка в книге, где-то далеко в архиве Ленинской библиотеки лежащей.
Вот это ощущение ответственности перед теми живыми людьми, которые были, оно всегда есть. И оно меня всегда тоже держит. С одной стороны, поддерживает. Потому что я вроде бы о них пишу, голос им как-то даю. А с другой стороны, оно же меня немножко и связывает. Потому что я ощущаю, что я очень перед ними отвечаю.
Ю. Грымов:
- В одном интервью вы отметили, что лучше не впускать в себя чужие тексты. Они могут сильно на тебя повлиять.
Г. Яхина:
- Конечно. Прочитанные тексты влияют, по-любому. Мы не осознаем это влияние. Но в любом случае весь корпус литературы прочитанной из нас идет. Мы пишем, исходя из него. Но если перечитывать художественный текст или читать новый художественный текст на ту же тему, о которой ты пишешь сам, то это влияние будет очень сильным. Поэтому я стараюсь, чтобы голос чужой не заглушал свои голоса в голове. Стараюсь не впускать в себя чужие мысли, идеи, голоса перед тем, как писать свой.
Ю. Грымов:
- А теперь небольшой блиц. Любому творцу приходится чем-то жертвовать во имя искусства. Чем жертвуете вы?
Г. Яхина:
- Я думаю, что тем временем, которое могла бы уделять своему ребенку.
Ю. Грымов:
- Чего сегодня вы боитесь больше всего в отношении России?
Г. Яхина:
- Я бы не стала говорить о страшном и тяжелом. Этого я не чувствую. Я бы сказала, наоборот, скорее, о том, что прорвется, но это будет не страшное, это будет полезное. Мне кажется, что у нас впереди очень серьезный разговор о прошлом, о нашем советском прошлом. Потому что этот разговор не может завершиться всего лишь одним десятилетием дискуссионным девяностых годов, когда, действительно, мы очень горячо и критически обсуждали все, что происходило в Советском Союзе, в советское время, в раннее советское время.
А закончилось оно тогда за десять лет. И многое было не договорено и не проговорено. Я почти уверена, что такой разговор точно совершенно состоится еще. И это будет тоже, я надеюсь, важно для нас для всех – еще раз проговорить, может быть, переосмыслить те очень серьезные, трагические вещи, которые случались со страной в советское время.
Ю. Грымов:
- Сейчас я не чувствую некой открытости. Потому что даже некоторые архивы опять закрывают. По-моему, никто не собирается их открывать. И мы неоднократно говорили о том, что необходимо осмысление, оценка, переоценка того, что происходило в сталинский период. До сих пор лежит Ульянов-Ленин на главной площади страны. Мне кажется, сейчас возникает большая дистанция по отношению к архивам, к тому, что происходило в советском периоде.
Г. Яхина:
- Я это оцениваю как откат маятника в противоположную сторону. Было десятилетие критическое, теперь наступило время, когда мы смотрим на советский период немножко зачарованно. Больше появилось этих влюбленных взглядов, скорее. Но мне кажется, что обязательно будет следующая фаза, когда маятник, по крайней мере, приблизится к некоему срединному, более спокойному состоянию. Когда, я надеюсь, мы сможем отрешиться и от ярости какой-то, от ненависти к советскому, и одновременно от влюбленности в советское и очарованности. И сможем спокойно, взвешенно все же поговорить о прошлом. И какие-то вещи назвать своими именами. В частности, голод двадцатых годов прошлого века назвать преступлением советской власти. Мне кажется, мы вполне созреем для этого. Может быть, даже очень скоро.
Почему я так говорю? Не просто потому что я сижу и фантазирую у себя в кабинете. Дело в том, что я получаю письма, и достаточно много писем, от тех людей, кто прочитали мои книги. и мне кажется, что вот эта боль – не проговоренная, не выговоренная, которую они иногда в письмах описывают, она не может просто так куда-то деться. Эта боль должна быть проговорена еще и многократно громче гораздо. И эта боль есть, я ее ощущаю. И мне кажется, что она найдет выход. И это будет то самое, что вскроется, те самые мозоли, которые скоро вскроются.
Ю. Грымов:
- Мне кажется, то, что вы пишете романы на эту тему, как раз это и есть разговор. Некая терапия. И поэтому мы видим, сколько реакции – негативной, положительной, просто эмоциональной, злой иногда. Это и есть та самая терапия. Мы должны через это выйти. Мы должны прокричать на эту тему, согласившись, или, наоборот, взбунтовавшись. Поэтому задача художника, писателя, режиссера и так далее в этом и состоит.
Что для вас является самым большим показателем или точным показателем признания публики?
Г. Яхина:
- Прямой контакт, прямая реакция. Когда мне написали письмо, когда мне написали письмо о сокровенном. Не буду приводить примеры. Но когда не просто пишут, что прочитали мою книжку, понравилось, спасибо, а когда делятся такими сокровенными вещами, что мне даже неловко это читать. Я благодарна безумно за эти вещи. Вот за это открытие, за это раскрытие. Такие вот вещи, прямая открытость в ответ на книжку. Если человек открывается в ответ на книгу, значит, наверное, как-то она попала в правильное место его души.
Ю. Грымов:
- Вы могли бы сказать, что уже написали главную свою книгу?
Г. Яхина:
- Я не буду загадывать. Могу сказать, что я написала три книги. Это факт. Я этому очень рада. Загадывать не буду. Не знаю.
Ю. Грымов:
- Вы считаете себя лидером мнения?
Г. Яхина:
- Нет. Я считаю себя автором трех книг.
Ю. Грымов:
- Есть ли у вас какой-нибудь талант, помимо писательского?
Г. Яхина:
- Я неплохо рисую. Мои рисунки на уровне окончившей художественную школу. Тем не менее, это для меня тоже отдых и успокоение души – немножко порисовать. Я человек визуальный.
Ю. Грымов:
- Должен ли сегодня писатель быть публичным?
Г. Яхина:
- Нет. Писатель никому ничего не должен.
Ю. Грымов:
- Мы живем в странное время, оно стало более прозрачным. Я имею в виду соцсети и так далее. И есть огромное желание общаться. Нас люди сейчас слушают – они же с нами общаются. В основном с вами, они слышат вас. Надо ли писателю раскрываться, открываться? Или просто: читайте мои книжки, я там все уже все написала. Или писателю поговорить хочется?
Г. Яхина:
- Я бы сказала, что это зависит от писателя. Мне лично… я бы предпочла писать тексты, не выступать в эфире радио, особенно в прямом эфире. Но иногда приходится это делать. Я делаю это с удовольствием, однако, если бы был выбор, я бы просто текстами разговаривала с читателями, романами.
Ю. Грымов:
- Вот так, мучаясь весь эфир, Гузель Яхина с нами общалась. Большое спасибо, что были у нас в программе.
Понравилась программа? Подписывайтесь на новые выпуски в Яндекс.Музыке, Apple Podcasts, Google Podcasts, ставьте оценки и пишите комментарии!
