Эдуард Бояков. Как новые территории изменят Россию и почему Баста лучше Shaman'а
Н. Фридрихсон:
- Всем здравствуйте. На волнах Радио «Комсомольская правда» программа «Диалоги». И сегодня у нас суперособенный гость - Эдуард Бояков, театральный режиссер. Здравствуйте.
Э. Бояков:
- Здравствуйте.
Н. Фридрихсон:
- Ваши беседы с журналистами, которых сегодня в России считают иноагентами. Помимо того, что вы им доносите свою мысль, вы какую-то цель для себя ставите, чтобы они передумали, например?
Э. Бояков:
- Конечно, мы все меняемся. Эти журналисты, включая иноагентов, на самом деле это очень разные люди. Среди этого списка иноагентов есть люди, которых я уважал и буду уважать. Если мы должны говорить, что они иноагенты, хорошо, давайте я еще раз скажу, они иноагенты, но я их уважаю, хотя я категорически не принимаю их точки зрения, потому что я верю в их искренность. А есть люди, которые действительно просто для меня ниже какого-то плинтуса и даже, в общем-то, и говорить нечего.
Н. Фридрихсон:
- Кого вы уважаете из иноагентов?
Э. Бояков:
- Я не буду говорить, произносить фамилии, потому что какая-то большая часть моих слов связана с политической повесткой. Поэтому я не хочу расширять эту линию. Я не политик, мне неинтересна политика как практику. Мне интересна политика как гражданину, как творческому человеку. Я говорю то, что говорю. Как только начинаешь называть фамилии, как только начинаешь пользоваться, оперировать, сразу возникает ситуация политической повестки: кому это выгодно? Ну, а мне очень сложно в этой ситуации все это просчитывать, потому что я действительно не интересуюсь, я стараюсь себя выключить из политической повестки. Я наблюдаю за ней и говорю только тогда, когда я готов к каким-то обобщениям, или когда есть какой-то личный момент. Но то, что у меня много раз в доме пел Борис Гребенщиков.
Н. Фридрихсон:
- Иноагент.
Э. Бояков:
- А на следующее утро звонил и говорил: «Эд, я тысячу лет не давал концертов, квартирников, это лучший квартирник за последние десять лет». Это факты, понимаете? Это было. И это часть моего духовного опыта. Я никогда не забуду. Я никогда не скажу, что Гребенщиков – бездарь. Или Ваня Вырыпаев, которому я передавал созданный мною театр «Практика», которого я приглашал в этот театр работать, которого я считал и считаю талантливейшим драматургом, но который сегодня служит злу. Это безусловно.
Н. Фридрихсон:
- У вас есть свой ответ, как получилось, что такие люди, как БГ, коего я, например, тоже, будучи еще школьницей, студенткой, обожала, такие талантливейшие люди, как солист группы ДДT, и многие-многие другие сегодня не на стороне России. Как это произошло?
Э. Бояков:
- Это естественно. Вы задаете вопрос, и я слышу в нем отношение к этим событиям как к чему-то экстраординарному.
Н. Фридрихсон:
- А вы считаете, СВО это не что-то такое, выходящее за пределы?
Э. Бояков:
- Нет, СВО – это другое.
Н. Фридрихсон:
- Так я это имею в виду. Они не поддержали.
Э. Бояков:
- Мы сейчас говорим об отношении. А Великая Октябрьская революция, как ее называли большевики, это не экстраординарное событие?
Н. Фридрихсон:
- Конечно, но СВО действительно всколыхнуло.
Э. Бояков:
- Ну как - всколыхнуло? А Алексей Толстой, а Сергей Прокофьев?
Н. Фридрихсон:
- Подождите.
Э. Бояков:
- Да зачем ждать?
Н. Фридрихсон:
- В прошлом мы сейчас утонем.
Э. Бояков:
- Мы не утонем. Мы утонем, если мы не будем разбираться в естественности, если мы не будем видеть естественности этого конфликта. Понимаете? Эта жизнь так устроена. Сколько из ваших знакомых судится со своими родственниками по поводу квартир каких-нибудь, недвижимости? Сколько из ваших знакомых разводится с мужьями или женами?
Н. Фридрихсон:
- Иногда грязно даже.
Э. Бояков:
- Ну да, иногда грязно, со скандалами. Это жизнь. Поэтому то, что Гребенщиков и Вырыпаев совершенно с другой стороны, нежели я, это жизнь. Нельзя сказать, что это приятно, нельзя сказать, что это красиво, нельзя сказать, что я рад этому, но и нельзя говорить, что это что-то экстраординарное.
Н. Фридрихсон:
- Просто, когда страна проходит такой непростой период, давайте так, специальная военная операция она непроста. И экономические санкции, и в обществе сложные процессы, и много всего другого. И когда такие культовые фигуры для многих, и для моего поколения, и для вашего, и для разных других, говорят: нет, мы не с вами, и не просто мы не с вами, мы, по сути, против вас.
Э. Бояков:
- Да.
Н. Фридрихсон:
- Возникает вопрос: что и когда мы упустили, почему мы пришли к этой точке?
Э. Бояков:
- Прекрасно. Вот это уже интересно. Вот этот вопрос, что мы пропустили, почему мы пришли к этой точке, мы должны задавать, прежде всего, себе. Этим людям, которые уехали в Верхнем Ларсе, которые, я не знаю, на Кипре, в Белграде, в Германии, в Берлине, в Америке, бог им судья. Мы должны себя спросить, как мы довели нашу страну до такой ситуации, в которой мы находимся, где корни этого зла. Есть ли корни этого зла, остались ли они в сегодняшней России? И, наблюдая за культурной политикой, наблюдая за нашей популярной культурой, наблюдая вот этот список людей, которые выступают и присягают в своей верности и лояльности нынешнему президенту нашему, я понимаю, что это зло. Это зло, может быть, даже больше, нежели какой-то иноагент. Кто-то сдуру, кто-то там, я не знаю, перепил или что-то там, перепринимал каких-то веществ, и просто свои мозги уже привел в такое состояние, что не может Родину чувствовать и не может слышать логос. А то, что в нынешней России, в нынешней Москве полно вот этих самых скрытых иноагентов, это очевидно. И именно из-за них, из-за их коррупции, из-за их продажности происходили те процессы, которые и привели нас к этой трагедии, когда русские убивают русских.
Н. Фридрихсон:
- Почему вы считаете, что те деятели культуры, которые сегодня, как вы сказали, присягают нашему президенту…
Э. Бояков:
- Многие.
Н. Фридрихсон:
- …что они большее зло, чем отдельные иноагенты?
Э. Бояков:
- Потому что среди них очень много циников, очень много людей, которые просто молчат. Я знаю, огромное количество руководителей московских театров, которые совершенно точно не поддерживают СВО, которые точно не поддерживают нашего президента. Это абсолютно точно. Они просто не вылезают, они не высказываются. И в этом плане, в этой системе координат я Чулпан Хаматову уважаю больше.
Н. Фридрихсон:
- Да, вы говорили это в одном из интервью, что она хотя бы честно обозначила, что она думает и ощущает по поводу происходящего. Я правильно понимаю, что поэтому так называемая Z-культура, как ее стали называть, у нас и не складывается глобально?
Э. Бояков:
- Конечно.
Н. Фридрихсон:
- Если брать таких музыкантов знаменитых, как, например, Shaman. Вот в его искренность вы верите?
Э. Бояков:
- Не знаю. Потому что все-таки, знаете, я общался, я избалован общением и даже дружбой с большими художниками, с большими музыкантами, и я привык судить из общения. Я режиссер, мне важно наблюдать человека, мне важно его чувствовать, мне важно его не видеть в какой-то продукции, в фотосессии какой-нибудь Shaman или там у него пять или шесть фотографий. Они какие-то прям такие детские, безвкусные, с дредами, с крестом. Без креста, но с дредами, без дред, и так далее. Но, тем не менее, чувство высокомерия и снобизма у меня, конечно, по отношению к Shaman прорывается. И очевидно такое, но осуждать его и говорить, что он не искренен, я, скорее, не буду. Это не очень качественная, если говорить про стандарты музыкальной индустрии, музыка, это попса. Это не самая лучшая попса. У какого-нибудь Басты, просто достаточно включить ту ту же Яндекс.Музыку и увидеть, сколько там прослушиваний в месяц у Басты, и сколько у Shaman, и вы увидите, что это несравнимые совершенно аудитории, в несколько раз у Басты. Потому что у Басты есть продакшн, у Басты есть объем. Понимаете, у Басты есть корни, у Басты есть связь с этой самой индустрией. Хотя, как вы могли бы заметить, Баста очень, так сказать, осторожно себя ведет и никаких высказываний ни в одну сторону себе не позволяет. В этом отношении, конечно, Shaman – это конъюнктура. Это очевидно. Это конъюнктура, это не оскорбление сейчас, это констатация. Это такая пропаганда. Это такая пропагандистская музыка. И она нужна. Хорошо, что есть Shaman, безусловно. Это очень хорошо, что он есть.
Но проблема в другом. Проблема не в Shaman. Проблема в том, что в нашей музыке, вот в такой вот государственно-пропагандистской, нет ничего, кроме Shaman. Нет людей в других вообще категориях, в других лигах. И поэтому ровесники Shaman предпочитают слушать Моргенштерна.
Н. Фридрихсон:
- Иноагент.
Э. Бояков:
- Или что-то подобное, понимаете, там Скриптонита. Скриптонита же не иноагент?
Н. Фридрихсон:
- Кажется, по-моему, не иноагент.
Э. Бояков:
- Но давайте мы всех называть иноагентами.
Н. Фридрихсон:
- На всякий случай.
Э. Бояков:
- Но, понимаете, Скриптонита и Моргенштерна вот эти 30-летние 25-30-летние люди слушают намного больше, чем Shaman. И это моя проблема, это моя боль. И это опасность огромная, в том числе и для политического контекста.
Н. Фридрихсон:
- Вы сказали, что в этом кроется огромная опасность. Расшифруйте, что вы имеете в виду? В чем заключается эта опасность?
Э. Бояков:
- Говоря о суверенной России, говоря о суверенитете, мы должны понимать, что дело не только в военном суверенитете. У нас есть атомное оружие, у нас есть развитые военные технологии, у нас есть огромный опыт политического, внешнеполитического противостояния, у нас есть опыт холодной войны, у нас есть опыт победы в крупнейшей мировой войне в середине XX века. Мы - военная супердержава. У нас есть другие суверенитеты, включая продовольственный, например, или отчасти технологический и так далее. Совершенно верно. Я вижу вашу мимику.
Н. Фридрихсон:
- 30 на 70.
Э. Бояков:
- Да. Мы с вами на радио. Но, в общем-то, она очень говорящая. Совершенно точно, у нас есть. Но без культурного суверенитета, не знаю, есть такое слово, но оно очень научное, бранное, может быть, для какой-то части аудитории, без семиотического суверенитета, понимаете, без такой вот своеобразности, своеобычности каждого элемента культуры, начиная от самых высоких проявлений до быта, суверенитета никакого не может быть. Военный суверенитет без этого не имеет смысла. На расстоянии пяти или десяти лет мы можем защитить свою страну ракетами.
Н. Фридрихсон:
- Но к нам можно подлезть через культурный код.
Э. Бояков:
- Но через 20 лет эти ракеты сгниют, проржавеют и просто превратятся вообще в мусор, а на их месте будут стоять какие-то американские ракеты, которые...
Н. Фридрихсон:
- Не дай бог.
Э. Бояков:
- …в какой-то момент американцы просто нажмут кнопочку и выключат. Если у нас не будет вот этого самого семиотического, знакового культурного суверенитета, который... Вот Китай, или Япония, или Индия. Представьте просто, вот я сейчас говорю «Китай», и моментально вы представляете китайскую кухню, китайское жилище, китайский коврик, китайские палочки, китайскую музыку, китайские костюмы. Вот просто на самом бытовом уровне. Японская забегаловка какая-то - это японская забегаловка, японская еда - это японская еда. А на этой базе стоит огромная имперская высочайшая культура, аристократическая, поэтическая традиция. Были эпохи, были династии в китайской истории, когда там по полторы тысячи поэтов, понимаете, великих, признанных императором, как великие поэты, существовали в Китае.
Н. Фридрихсон:
- У России тоже есть узнаваемые культурные бренды все-таки.
Э. Бояков:
- Так вот эти культурные бренды очень сильно связаны с нашим прошлым. Они неактуальны, они не акцентированы, они не аффектированы, они не присвоены миром. Понимаете? Для того, чтобы состоялся русский стиль, русский бренд, он должен быть присвоен миром. Тогда, как в случае с Дягилевым, с Шостаковичем и так далее, с русским балетом. Вот русский балет – это русский балет. Матрешка – это матрешка. Символ Олимпиады 1980 года, этот Shaman не может. Shaman выглядит как обычный какой-нибудь, ну, вот, я не знаю, из Словении. Просто поменяйте чуть-чуть язык, и это будет обычный такой певец из Латвии какой-нибудь, или из Словении.
Н. Фридрихсон:
- Поняла. При этом, как говорят, щедра русская земля. И сейчас у нас появились, как мы их пока называем, новые регионы. Я знаю, что вы часто ездите тоже в Донбасс. Для вас это не просто какое-то слово, не просто точка на карте. Вы хорошо понимаете, что это за земля и какие там люди.
Э. Бояков:
- Конечно. Это место силы.
Н. Фридрихсон:
- Я, кстати, с вами соглашусь, это место силы. Правда, Донецк для меня больше место силы, чем, например, Луганск. Я больше как-то себя к донецким отношу. С луганскими сложнее.
Э. Бояков:
- Они разные, вы правы.
Н. Фридрихсон:
- Они очень разные, это прямо ощущается. Более того, до событий 2014 года донецкие и луганские друг друга не очень, давайте тоже честно. Ну, это ладно, канула в Лету. Вот с учетом всех тех проблем, которые мы имеем даже на уровне континентальной России в рамках общества, на ваш взгляд, как у нас идет вообще интеграция с нашими новыми регионами? Эти люди вообще вливаются в Россию, ощущают себя частью России?
Э. Бояков:
- Еще неизвестно, кто в кого должен влиться - они в нас или мы в них. Дело в том, что те события, которые разворачиваются в Новороссии, в новых территориях, они нами пока еще не осмыслены до конца. Это война, это кровавые события, это очень тяжелые события. Огромное количество людей просто закрыты. Я вчера буквально разговаривал с человеком, родители которого живут буквально на границе военного противостояния. Я разговаривал с парнем, которому 30 с лишним лет. Его две сестры и мама живут в Запорожской области буквально на этой ленточке, что называется. Ну, конечно же, он, представляете, разговаривает по телефону, и они моментально удаляют номер. Я говорю: звонишь? Звоню, но только удалять номера нужно. И мы ничего не говорим друг другу. То есть уровень закрытости, уровень замороженности, недоверия пока огромный. Поэтому на ваш вопрос серьезно отвечать пока еще рано. Что дадут нам эти события русской культуре? Что получит русская культура? Вопрос открытый. То, что эти люди живут как герои, это совершенно точно.
Я буквально месяц назад, наверное, был в Донецке и был в театре. Представляете, там, опера «Богема». Пуччини в оперном театре. А я хорошо помню время, это совсем недавно, когда рядом, как у всякого оперного театра, перед оперным театром есть площадь, и вот стоит оперный театр, он целый, а рядом огромная воронка. Или какая-то часть заднего фасада просто побита осколками. Так как в любом театре, как правило, большая машинерия и очень серьезные сваи стоят, это же специальная механика у сцены, поэтому это, как правило, огромные подвалы в театрах. И в оперном театре было такое важное, чуть ли не главное в районе бомбоубежища. И вот сейчас в этом театре, в котором совсем недавно вот такое происходило, сейчас играется спектакль по опере Пуччини. И это потрясающе, это чудо, это счастье.
Но если говорить о культурных процессах, то пока эти люди сохраняют. Там закрыт музей, естественно. А это очень интересное явление - Донецкий музей. Там нельзя приехать на гастроли. В Луганск можно, слава Богу. Мы сейчас обсуждаем с партнерами, собираемся.
Н. Фридрихсон:
- Как вы считаете, они ненавидят москвичей?
Э. Бояков:
- Конечно, нет. Они любят Россию, они хотят.
Н. Фридрихсон:
- Я сказала - москвичей.
Э. Бояков:
- Ну да, да. А я и фразу, в общем-то, и строил таким образом, что я подведу, я понимаю интонацию и вашего вопроса, и, в общем-то, с ней, конечно, соглашаюсь. Да, есть проблема. Есть такое осуждение, и мне приходилось с людьми очень часто разговаривать, которые, услышав, что я живу на Патриарших прудах, сразу реагируют, что вот да, вот москвич какой-то, а что приехал, у вас же там типа весело, у вас же там хорошо, у вас же там… Ну, то есть все это в кавычках, естественно, произносится и с такой агрессией. Но все меняется. Мне кажется, и в Москве все больше и больше люди понимают, что это серьезно, эти события происходят с нами. Москва участвует в этих событиях. И если, опять же, где-то там на Патриарших вы окажетесь в пятницу или в субботу, пройдете и увидите вот этих разодетых дур, то это не значит, что вся Москва такая.
Н. Фридрихсон:
- Я-то с вами согласна, как коренная москвичка. Но при этом я понимаю эти нервы людей, кто живет, например, в Донецке. Мне последний раз говорили следующее. Ладно, черт с вами с москвичами. С вами все понятно. Голые пати. Объясните нам другое. Почему Мариуполю все, а нам, извините... Ну, дальше была матерное. Нам - ничего. Они имеют в виду, что мариупольцы не платили долгое время за воду, газ. Донецкие платили, находясь там под лютыми обстрелами. Они имеют в виду, почему Мариуполь почти восстановлен, он уже как новенький. Донецк, вы сами знаете, в каком состоянии. Что им говорить, я лично не знаю. А еще мне это говорили горловчане. То есть не только донецкие, и горловчане тоже задают ровно эти же вопросы. А Москва, как власть, федеральный центр, не дает понятных ответов.
Э. Бояков:
- Простите, но я опять возвращаюсь к примерам из истории ХХ века. Если мы вспомним, например, литературу военную, Виктор Некрасов, Андрей Платонов, огромное количество великой литературы и очень разных стихов, повестей, романов написаны о Великой Отечественной войне. Так же, как и у Шолохова, который писал по гражданскую войну. И там очень много про вот эту боль, про вот эту неустроенность, про подлых людей, которые воруют что-то, про вот этих прапорщиков, которые наживаются на чужом горе, про циников, про каких-то командиров, которые готовы жертвовать своим личным составом ради медалек, каких-то блестяшек. Опять же, это все было, так же, как и иноагенты были в 20-30-х годах ХХ века. Так же и эти проблемы были. То есть это жизнь. Она сложная.
Мы находимся в таком цивилизационном поле, в такой момент, и мы находимся внутри цивилизационного кризиса. Я сейчас не хочу выходить на совсем какие-то обобщения и из себя какого-то там праведника или проповедника строить. Но все равно, как отвечать на ваш вопрос, не вспоминая того, что мы занимаем первое место по абортам? Есть связь между этим? Для вас нет. Вы так глазами показываете, что какая связь. А для меня простая. Если люди в семье, если мы занимаем первое место по абортам и первое место по разводам, 70% браков, которые заключаются сейчас у нас в стране, распадаются.
Н. Фридрихсон:
- Как это объясняет горловчанину, что Мариуполю все, а ему ничего?
Э. Бояков:
- Объясняется тем, что если муж с женой не может договориться внутри семьи, то неужели вы думаете, что этот чиновник не будет воровать? Неужели вы думаете, что этот муж, который предает жену, который содержит любовницу, который врет своей жене, эта жена, которая изменяет мужу, - неужели вы думаете, что этот муж, предавая любовницу и жену, и еще там третью любовницу, неужели он пойдет на работу ночью? Он гадкий предатель, лгун, который погряз в блуде ночью, а с девяти утра он честный патриот. Такого не бывает. Понимаете?
Н. Фридрихсон:
- Но вы хотели наделить только мужчин избирательным правом, включая таких блудников.
Э. Бояков:
- Это глупость, абсолютная глупость, ничего подобного. Вы слышали не мое интервью, а разогнанную дешевую новостную шумиху, когда по семь раз Telegram-канал BRIEF обсуждал вот эту мою новость. Ничего подобного я не говорил. Я говорил, что голосовать должна семья.
Н. Фридрихсон:
- – Глава семьи - вы сказали?
Э. Бояков:
– Семья. По количеству людей. А кто опустит бюллетень – совершенно неважно. Просто один человек должен голосовать. Если у нас с вами один общий ребенок, мы должны получить три бюллетеня. Если у нас 10 детей, мы должны получить 12 бюллетеней. Вот моя идея. Я ее высказал именно таким образом.
Н. Фридрихсон:
- Простите, я смотрела, первоисходник, эта тема поднялась в интервью Екатерине Гордеевой, иноагенту. И там вы даже подводите, сейчас я вас совсем шокирую, говорите вы, и вот эта вот история.
Э. Бояков:
- Это вырезанная из контекста, понимаете, история. Ну что ж.
Н. Фридрихсон:
- Хорошо, ладно, не будем эту тему...
Э. Бояков:
- Конечно, не будем. А мы будем говорить о том, что я хочу сказать. Это совершенно естественная, нормальная, здоровая ситуация, когда голосует семья. Если мы говорим о прерогативе семейных ценностей, если мы говорим о семье как о ячейке общества, тогда и голосовать должна семья. И голосовать должны дети несовершеннолетние. Если у родителей, в данном случае у отца, совершенно нормально, захотели переоформить на мать, - переоформите, пусть мать будет голосовать. Но если естественно, просто как прийти и опустить эти семь бюллетеней. Я же говорю не о том, кто должен принимать решение. Решение должна принимать семья.
Н. Фридрихсон:
- А если я одна, например, у меня нет семья?
Э. Бояков:
- У вас один голос, и все. И совершенно нормально. Конечно, вы же гражданка.
Н. Фридрихсон:
- Вот я хотела это уточнить. Вам не кажется, что за последнее время наши с вами сограждане так коллективно привыкли к боевым действиям? Я помню, когда я первые свои репортажи публиковала из зоны СВО, какой был отклик. Люди к деталям внимание, энергия, какая-то эмоция. Сейчас я смотрю на реакцию даже на репортажи, где тоже люди, тоже герои, - вообще другое. Мы действительно привыкли к состоянию боевых действий. Так?
Э. Бояков:
- Есть такой фактор, он описан психологами, и людям нельзя предъявлять. Это свойство человеческой психики, действительно, привыкать к ужасам. Это было описано даже великим психологом и философом Виктором Франклом, который всю войну провел в концлагере. И его наблюдения описаны в книге «Человек в поисках смысла». Это великий человек, это великий гуманист, и он действительно описывал ситуацию, что люди ко всему привыкают.
Н. Фридрихсон:
- Насколько, на ваш взгляд, это опасная история?
Э. Бояков:
- Это опасно.
Н. Фридрихсон:
- И сплочение тогда растворяется?
Э. Бояков:
- Да. Да, конечно, это опасно. Это опасно - потерять связь с теми регионами. Это опасно, потому что по-прежнему там бомбежки реальные, пули настоящие. Это не учения. Артиллерия настоящая. Квадрокоптеры разносят смерть и сбрасывают ее, в том числе в огороды. Это действительно так, это опасно. И в этой ситуации очень многое зависит от нашей культуры.
Н. Фридрихсон:
- Но, тем не менее, приговор нашей культуре мы выносили буквально 15 минут назад. Вы говорили, что с этим есть проблемы.
Э. Бояков:
- Нет, это не приговор, это проблема. Россия переживала тяжелые времена. Она сейчас переживает непростые времена, когда я, в том числе в нашем разговоре, позволяю себе что-то критиковать, я все время вынужден оговариваться, что все равно общее отношение к нашей власти, к нашему президенту, в которого верит русский народ и я тоже, в предыдущий срок был доверенным лицом, мы все голосовали, семьей приходили и так далее. То есть в этом отношении никакой катастрофы нет, а есть проблемы, которые надо решать, которые очень опасны, которые могут привести к катастрофе.
Н. Фридрихсон:
- Время наше заканчивается, но у меня к вам еще два вопроса, которые я очень хотела бы задать. На ваш взгляд, что произошло с российским обществом, так массово, после 2010 года? Потому что, если там 2022-2012 годы русские показывали легкость и активность в плане сорваться на протесты, по поводу и без, были и по поводу, были и без повода, то сегодня даже западные аналитики уже пишут, что раскачать русского даже на пикет становится сложно. Прошло всего 14 лет, что, конечно, для общества не период. Что в нас поменялось и куда?
Э. Бояков:
- В сторону здорового консерватизма, в сторону здорового традиционализма. Русские осознали, в широком смысле слова, в данном случае, конечно, я говорю не о русском этносе, а о нашем государстве, включая дагестанцев, якутов.
Н. Фридрихсон:
- Россияне.
Э. Бояков:
- Да, да, да, россияне. Мы осознали, что Запад нас не спасает. Мы осознали, что та философия, тот уклад, те ценности жизни, которые в начале 90-х нам казались очень привлекательными, очень сладенькими, очень светлыми, они обманчивы. И мы начали движение к себе. Мы начали смотреть на себя, мы начали смотреть внутрь. Я думаю, что эти события 2011-2012 годов как раз связаны с тем, что какая-то часть общества, относительно небольшая, но, тем не менее, была Болотная, конечно, мы это все помним. Одна как бы взбодрилась. А другая сказала: чего мы хотим? Мы хотим очередной цветной революции? Мы хотим, чтобы с нами произошло то, что произошло с Прибалтикой? С Югославией? Нет, мы не хотим этого.
Н. Фридрихсон:
- С другой стороны, все-таки, не знаю, согласитесь или нет, но протест, если мы сейчас не берем какое-то внешнее финансирование, сам по себе протест – это определенный сигнал общества власти, что у нас нарушается диалог, нам что-то не нравится.
Э. Бояков:
- Конечно.
Н. Фридрихсон:
- Протест, по идее, это важный инструмент.
Э. Бояков:
- Конечно, конечно.
Н. Фридрихсон:
- Сегодня в российском обществе он что, пропал, исчез?
Э. Бояков:
- А просто фаза такая. Посмотрим, что будет через 10 лет. Мы выиграем войну, мы победим в этом противостоянии, мы выйдем на новый уровень внешней, внешнеполитической свободы, мы выйдем на новый уровень субъектности. И вот здесь возникнут вопросы, и вот здесь возникнет новая точка, новая развилка, которая приведет к тому, что кто-то скажет: ребята, что это такое? И появятся новые недовольные. Может быть, а может быть, не появится. Это будет зависеть от цивилизационной культурной политики, которой сегодня нашей стране, нашей культуре, нашей власти очень не хватает. Но это не значит, что мы не решим эту задачу. Мы решим. Процессы идут, они здоровые.
Н. Фридрихсон:
- «Весь мир — театр», сказал когда-то великий классик. Если бы специальная военная операция была спектаклем на сцене, как режиссер, вы бы как закончили этот спектакль?
Э. Бояков:
- Ну, классик… Во-первых, говорил не только Шекспир, но и греки об этом. Во-вторых, сама идея о том, что весь мир – театр, нами сейчас воспринимается как все неестественно. Весь мир – спектакль. На самом деле спектакль… На самом деле все сложнее. Театр не отражает жизнь. Театр эту жизнь моделирует. Театр влияет на жизнь. Если бы я был режиссер, я бы никогда не взялся за такую пьесу. Отвечать на ваш вопрос я не смогу, потому что речь идет о живых людях. Они умирают, они воюют, они жертвуют собой. У них есть родные, семьи. Поэтому представить себя в качестве Демиурга не могу. В качестве актера - да. Я делаю то, что я делаю. Если бы я был моложе, я был бы в окопах. Мне 60 лет, и я могу служить моей Родине и моей стране тем, чем я служу.
Н. Фридрихсон:
- Спасибо большое.
Подписывайтесь на наш подкаст, чтобы не пропустить новые крутые интервью