Михаил Швыдкой: С русской культурой ничего плохого не случилось
С. Мардан:
- Всем здравствуйте. Сегодня мы будем разговаривать с Михаилом Швыдким, специальным представителем президента России по международному культурному сотрудничеству. Это официальная должность. А неофициальная должность – Михаил Ефимович много лет во многом и олицетворяет лицо российской власти внутри культуры. Михаил Ефимович, спасибо, что вышли к нам на связь.
М. Швыдкой:
- Спасибо. Не преувеличивайте.
С. Мардан:
- Да, а что тут преувеличивать. Это ж правда на самом деле.
Хорошо, давайте обсудим самые острые темы. Итак. Четвертый месяц идет специальная военная операция. В ней принимают участие сотни тысяч солдат с обеих сторон, протяженность фронта 2,5 тысячи километров. Повторять банальности о том, какие последствия это имеет сейчас и будет иметь в будущем, мы, наверное, не будем. Давайте поговорим о последствиях для культурной ткани русского мира, в который, без всякого сомнения, Украина и входила десятки и сотни лет. По вашему мнению, эта ткань разорвана теперь или нет?
М. Швыдкой:
- Вы знаете, это вопрос очень сложный. Потому что, когда мы говорим о русском мире, то многие считают это явлением, находящимся в границах Российской Федерации. А если мы говорим о мире славянском, то он значительно шире, чем традиционно близкие три этноса и три страны – Украина, Белоруссия и Россия, которые некогда являлись феноменом одной Киевской Руси или Древней Руси.
Я думаю, что ткань надорвана, но не порвана, потому что, вы ж должны понимать, что, скажем, на Донбассе живут и украинцы, и русские, и они в равной степени противостоят сегодня Киеву. Это тоже важно понимать. Специальная военная операция на Украине затронула очень многие чувствительные вещи, потому что элемент, скажем, гражданской войны в этом тоже существует. Потому что я, когда вижу имена Героев России, которые получают многие, слава богу, при жизни и немногие – посмертно, то там много и украинских фамилий. И это тоже важно понимать.
Но при этом это люди, которые хотят говорить на русском языке, это люди, которые хотят жить самостоятельно, так, как они понимают этот мир. И важно понимать, что и в вооруженных силах Украины есть люди, которые этнически так или иначе связаны с Россией. Все это достаточно сложно.
И вам скажу так, с 2015 года я занимаюсь таким проектом, который под душе, собственно, был выбран, он называется «Минская инициатива». Это проект, который объединил научную, творческую интеллигенцию Белоруссии, России и Украины. И еще в феврале этого года мы встречались в Петербурге, молодые художники трех стран, и мы с 2016 года выпускали альманах литературный на трех языках. Потребность друг в друге все равно сохраняется, она никуда не исчезнет. И я думаю, что просто надо будет эту ткань воссоздавать и реставрировать очень тщательно.
Хотел бы отметить только, что в России никто не отменяет украинскую культуру, и это тоже очень важный момент. Мы не выступаем против засилья украинской песни или украинской поэзии, или литературы в русской культуре. Вот наш подход в этом смысле иной. Поэтому, да, такого рода переломы всегда драматичны, трагичны, если угодно. Но я думаю, что эта ткань, если говорить об исторической перспективе, она не порвется, конечно.
С. Мардан:
- Многие говорят о том, что, и последние восемь лет некоторые замахиваются на ретроспективу поглубже и говорят о том, что Россия своей мягкой силой либо не пользовалась вообще, либо ее имитировала, либо ее в принципе не было. Ссылаются, в том числе, на разную социологию, ну, даже если вот абстрагироваться от нее, вот что происходит сейчас. Миллионы украинцев, действительно, поддерживают там какие-то совершенно безумные решения местных или федеральных украинских властей о переименовании улиц, фактически о запрете русского языка, об изъятии русских книг из украинских библиотек и т.д. Возникает такое ощущение, что вот этот налет условного братства – политического, культурного, этнического, как угодно назовите, - оказался либо очень тонким, либо неощутимым.
Вы, как бывший министр, как бывший глава федерального агентства, какое-то чувство вины испытываете за то, что так все повернулось, или нет? Вообще Россия занималась когда-нибудь тем, что американцы называют мягкой силой?
М. Швыдкой:
- Я вообще не очень люблю этот термин, честно скажу, «мягкая сила». Потому что либо сила, либо мягкая. Этот термин придумал замминистра обороны Соединенных Штатов Америки в свое время. Вообще силой заставить любить – это насилие, как вы знаете. Поэтому насильственная любовь всегда имеет свои пределы.
Американцы, они работают системно. Скажем, только в Армении у американцев 5000 НПО и у западных европейцев. Мы ориентируемся на наши исторические связи, исторические отношения, которые разные были, разумеется. Была любовь, была и некая внутренняя неприязнь. Но я вам хочу привести один пример, самый простой. При том, что, как известно, советская власть боролась с так называемым буржуазным национализмом, и пострадали в 30-е годы многие выдающиеся представители украинской культуры, тем не менее, уже в послевоенное время на аптекарских весах взвешивали, сколько украинской литературы, сколько русской литературы, какие соотношения русского и украинского в украинской культуре, и никогда не давали - все помнили статью Владимира Ильича Ленина «О национальности гордости великороссов» и всегда считали себя несколько виноватыми перед обделенными культурой национальными республиками. Это все взвешивалось на аптекарских весах.
И, в принципе, отношения, когда распался Советский Союз, то, скажем, из 10 книг, которые выходили на Украине, экономика так подсказывала, 8 были на русском языке. Потому что была потребность в русской литературе, Левобережье говорило по-русски. Мы ориентировались на несколько вещей, которые были ошибочные там 30 лет назад. Потому что фраза «а куда они денутся?» была слишком часто употребляемой.
Я занимался отношениями с нашими бывшими республиками, начиная с 1993 года, достаточно активно и много, и мы все-таки понимали, что недостаточно ориентироваться на прошлое. Потому что общее прошлое не всегда помогает общему будущему. Особенно когда речь пошла о молодежи. Там были очень сложные процессы. Много лет я говорил украинским нашим коллегам, что, ребята, вы делаете колоссальную ошибку. Наличие русского языка и русской культуры на Украине – это богатство, а не проблема. Они всегда считали, что это проблема, а я всегда им говорил, что это не проблема, а богатство, и что украинская нация – это нация, которая состоит из этносов русских, украинских, ряда других.
Но, к сожалению, вот такое мононациональное государство, которое строилось, они строились везде. Речь идет не только об Украине. Это было и в Центральной Азии, это было и на Кавказе, мы все это достаточно отчетливо понимаем. Естественно, что проблема наша была в одном. У нас слишком было богатое прошлое, на которое мы понадеялись, не думая о том, что надо по-новому выстраивать совершенно наши отношения с новыми государствами. И это оказалось серьезной проблемой. Мне приходится много этим заниматься, я еще представляю Россию сейчас в правлении Межгосударственного фонда гуманитарного сотрудничества СНГ, в Совете по гуманитарному сотрудничеству СНГ, и понимаю, насколько остры сегодня эти проблемы.
Вы спросили. Вина, безусловно, есть.
С. Мардан:
- Михаил Ефимович, в предыдущей части вы, отвечая на вопрос, так и не успели ответить, мы ушли на перерыв, по поводу чувства вины. Я почему именно в такой формулировке его вам задал? Вы ведь покинули высокий пост уже после первого украинского майдана, когда все было понятно, что вот идет что-то не так, а, главное, что нужно очень многое менять. Почему не успели? Или не смогли? Или не стали ничего менять?
М. Швыдкой:
- Ну, это очень трудный вопрос. Я ушел служить в Министерство иностранных дел в 2008 году. Это когда закрылось Агентство по культуре, уже тогда было понятно, что надо искать какие-то новые пути, и новые механизмы, и новые отношения, тем более, что надо было разговаривать с молодежью, которая уже не жила в Советском Союзе. Вот сложность, я думаю, последних 15 лет состоит в том, что мы по-прежнему ориентируемся очень часто в нашей работе на советское прошлое, а надо ориентироваться на некоторые другие вещи. Потому что молодежь, которая живет в постсоветском пространстве, это люди, которые уже не жили в Советском Союзе.
Есть такая программа, называется она «Культурные столицы СНГ». Вот Каракол в этом году является культурной столицей СНГ. Мы там проводили большое мероприятие, и министр культуры новый, ну, молодой человек абсолютно, у него, я думаю, если он там 35 лет, то это уже серьезный возраст, - не жил никогда в Советском Союзе, у него другие представления о том, что нужно делать. И таких очень много. Сегодня они находятся и бОльшей частью получают информацию из блогосферы, и никакие традиционные механизмы и простые такие ходы не работают с ними.
Я к тому, что сегодня, действительно, мы имеем то, что имеем. И имеем очень большую активность наших западных недавних партнеров, ныне - недружественных стран, огромную активность, что было понятно, и они системно довольно работают. И в этом смысле, конечно, нам нужно сегодня не то чтобы заново все осмысливать, потому что все равно история существует, да. Есть общие вещи, даже общее советское прошлое, есть общие вещи и, прежде всего, самая высокая, может быть, объединяющая ценность – это Великая Отечественная война и победа в ней. И это, действительно, играет большую роль, хотя, как мы знаем, скажем, на Украине по-другому многие украинские граждане относятся ко второй мировой войне, к Бандере и т.д.
Я говорю об этом только потому, что да, все усложнилось, мир усложнился, мы никогда не работали в медийном пространстве так, как сегодня приходится работать, я имею в виду, в интернет-пространстве. Все это требует новых инструментов, новых усилий, новых людей, это требует денег. И автоматизма нет. Я еще раз повторю, когда распадался Советский Союз, многим казалось, что будет приблизительно так же, только на других основаниях. Ан нет. Все стали строить свои государства, и получили мы то, что получили. Это совсем непростая новая история.
Моя ситуация крайне сложна и проста одновременно. Я работаю по записной книжке. До сих пор. Вот то, что было накоплено за последние там 40 или 45 лет, это просто записная книжка. Я могу позвонить и в Берлин, и в Варшаву, и в Будапешт, и в Ереван, в Азербайджан, и везде есть люди, с которыми меня связывают просто личные отношения. И даже в Лондон и в Париж. Просто личные отношения, которые мы поддерживаем, несмотря ни на какие сегодняшние сложности.
Но это неправильный путь. Потому что нужна система, а не отдельные полевые даже не командиры, а просто пехотинцы, как я, понимаете. Это значительно все сложнее. Сейчас, скажем, есть замечательные дома российской культуры и науки, где работают прекрасные люди в Россотрудничестве. Но ресурсов не всегда хватает. И это большая проблема, я считаю.
С. Мардан:
- Михаил Ефимович, я вас хотел спросить относительно современной российской культуры. У многих людей складывается ощущение, что многие ее представители, причем из самых разных сфер – театр, кино, литература – оказались нелояльны российской власти, не поддерживают на самом деле политику. Трудно понять - почему. То ли они чувствуют себя пострадавшими, то ли они страдают от того, что граница с Европой закрылась, то ли это такая еще унаследованная с советских времен привычка к диссидентству, такому принципиальному, демотивированному. Вы как оцениваете? Российская современная культура поддерживает украинскую кампанию или нет?
М. Швыдкой:
- Вы знаете, вообще такого понятия, как «современная российская культура поддерживает или не поддерживает», - культура живет своей жизнью. Как культура отреагирует на специальную военную операцию на Украине, мы поймем через два, три, четыре года, потому что будут создаваться фильмы, будут ставиться спектакли, писаться романы и т.д.
Деятели культуры отдельные? Ну, ведь пишут в основном о тех, кто уехал, кто высказался против этой операции, кто оказался не вполне лоялен, как вы сказали, решениям о ее проведении. Но я вам должен сказать, что вообще таких меньшинство. Значительное меньшинство. И, как вы видите, продолжают работать театры, продолжают работать филармонии, выступают артисты, их довольно много.
Первая реакция? Ну, первая реакция у деятелей культуры могла быть какой угодно. Потому что мы все-таки воспитаны в парадигме, что мир лучше войны. Даже худой мир лучше войны. Но бывают моменты, когда страна, чтобы отстоять свой суверенитет, свою независимость, принимает решения, которые иногда сложно воспринимаются частью общества. И к этому надо относиться тоже с пониманием, при том, что я считаю, что подавляющее большинство деятелей культуры остались в России и понимают, что в такие исторически переломные моменты нужно жить со своей страной. Даже если тебе кажется, что принятое решение не вполне отвечает каким-то твоим внутренним представлениям.
Еще раз повторю, это относится и к научной интеллигенции, к творческой интеллигенции, и в этом смысле, конечно же, средства массовой информации делают акцент на тех людях, которые уехали. Но культура – это ведь не всегда популярные медийные лица. Культура – это нечто более глубинное. И ответ, рефлексия по поводу происходящего будет, я думаю, серьезной, и не надо ждать ее незамедлительно.
Меня как раз пугает немножко другое обстоятельство. То, что сегодня этот судьбоносный, я не побоюсь этого слова, момент в жизни России очень важно не замылить такими дежурно-патриотическими произведениями. Потому что очень многие люди понимают: ну, вот сейчас надо писать срочно патриотические стихи, снимать патриотические фильмы и т.д. Но вот это опасно, потому что «патриотизм» слишком высокое слово, чтобы его так размотать, как некую ремесленную поделку.
Что касается всего остального? Ну, русская культура слишком великая. То есть слишком великой культуры не бывает, она действительно великая культура, и она, я уверен в этом, даст мудрый и достойный ее ответ художественный в конечном счете. Но я не сравнивал бы нынешнюю ситуацию с ситуацией, скажем, 1917 года, Октябрьского переворота, Октябрьской революции. Тоже были разные реакции. Почитайте, что писал Горький, например, в 1917-1918 году. Почитайте, что писал Бунин и т.д., да и кто только чего ни писал. Но я могу сказать только одно. Советская власть тогда очень старалась сохранить деятелей культуры Советской России. И это очень важный момент. Даже тех, кого они считали попутчиками, как Станиславский.
С. Мардан:
- Михаил Ефимович, если я правильно понял, «с кем наши мастера культуры» - будет ясно чуть позже, когда будут написаны книги, поставлены спектакли и сняты фильмы?
М. Швыдкой:
- Я уверен, что они со своей страной, со своим народом. Вот это очень важно. Подавляющее большинство людей, которые представляют культуру, со своей страной и со своим народом. Это очень важно.
С. Мардан:
- Позвольте уточнить. Мы живем в таком информационном, медийном мире, здесь каждое слово разносится миллионами каналов, и на самом деле от каждого более-менее известного публичного человека требуют, чтобы он свою позицию немедленно каждый день формулировал, о чем бы ни шла речь, тем более, если речь идет о таких трагических событиях, свидетелями которых мы стали. Но надо вам сказать, что многоголосья-то нет. Да, действительно, вы правы, мы слышим разрозненные голоса тех, кто категорически против, неважно, уехали они или остались, но вот слов в поддержку что-то вообще никак не слышно. То есть, никто не торопится сказать, что, слава тебе, господи, наконец мы этот нарыв вскроем и заживем в мире и братстве.
М. Швыдкой:
- Ну, вы понимаете прекрасно, что это не совсем так. Потому что, если вы вспомните выступление и Володи Машкова, и Дюжева, и целого ряда других моих даже телевизионных коллег, Канделаки или Симоньян, то вы увидите, что это голоса, которые раздаются в поддержку операции.
Все время бить себя в грудь и говорить, что ты разделяешь линию партии и правительства, в этом тоже есть элемент такой некультурности. Люди живут, люди занимаются своим делом, люди работают, Большой театр дает концерты в пользу, в поддержку жителей Донбасса и Луганска, Женя Миронов ездит в Донбасс, занимаясь своими делами, это и есть ответ. Даже, извините, скромный мой, поскольку я еще по ночам руковожу Московским театром мюзикла, вот мы завершили гастроли в Сочи, сейчас едем в Ростов, мы определенную сумму средств выделяем, вернее, мы купили обувь для народных коллективов Донбасса, как нас просили они, и мы их передадим, и эвакуированные люди из Донбасса и Луганска будут у нас на спектаклях в Ростове, и военнослужащие будут. Ну, это бить себя в грудь и говорить – вот мы такие… В этом есть что-то…
С. Мардан:
- Фальшивое?
М. Швыдкой:
- Ну, делаем и делаем. И слава богу. И в этом смысле я думаю, что многие театры так поступают. Это нормальная работа. И к этому надо относиться с пониманием и с уважением. Понимаете, сам факт того, что люди живут в России, работают в России, занимаются нужным, важным делом это и есть патриотический ответ на предлагаемые обстоятельства. Я по-другому не понимаю. Можно каждый день говорить: мы поддерживаем! Когда так громко кричат, то чего-то хотят в себе заглушить совсем другое, как мне кажется. Чем громче крики, тем тут внутри что-то происходит, наверное, такое не самое лучшее. Все героические поступки совершаются молча, я так думаю.
С. Мардан:
- Вы, как человек, неравнодушный к театру, наверное, как идеальный человек, который сможет прокомментировать то, что происходит именно с театральной сферой. Это и история с Туминасом, ну, она, конечно, померкла на фоне ежедневных военных новостей, но театральный мир ее хорошо помнит. Это смена руководителей в трех московских театрах, которая тоже многими в Москве, по крайней мерее, рассматривается как нечто вообще невероятное: начало репрессий, вот конец Гоголь-центра легендарного и т.д. И вот Райхельгауза, наконец, тоже в отставку отправили. Что вы скажете по поводу всего этого и таких массовых отставок? То есть сменить руководство в трех театрах одновременно, понятно, что это такой не рутинный вопрос плановой замены, то есть что-то произошло. Что происходит в театральном мире?
М. Швыдкой:
- Вот мы сегодня с вами разговариваем, а там в «Современнике», насколько я знаю, часть труппы поддерживает перемены, часть труппы не поддерживает перемены, как в любом живом театральном организме.
Я думаю, что отъезд Серебренникова предопределил судьба Гоголь-центра, потому что это авторский такой театр. И отъезд руководителя, в общем, изменил всю конфигурацию его жизни, безусловно.
Что касается Райхельгауза, это проблема, которая для меня… я же с Иосифом учился, он помладше меня был немножко, но мы как бы театральную жизнь более чем полувековую провели рядом. Он человек талантливый, как, в общем, и Кирилл человек талантливый. Но каждый выбирает свое, и в данном случае Иосиф создал авторский театр. Это не просто замена одного режиссеру на другого, он сочинил, придумал этот театр - Школу современной пьесы. Поэтому мне это комментировать все достаточно непросто, как вы понимаете. Я думаю, что, в принципе, ну, можно было бы сделать поэлегантнее, поизящнее и по одному менять руководителей. Тоже вариант, между прочим. Ну, не всех сразу, что называется. Но это уже другой вопрос.
Повторю, я не считаю, что происходит что-то чрезвычайное. Это и так бывает. Дело в том, что мы часто не понимаем, и в этом смысле Москва, как город, который живет своей жизнью, происходит такой когнитивный диссонанс, потому что, с одной стороны, идет, как вы совершенно справедливо сказали в начале нашей встречи, серьезная военная операция, линия фронта которой более двух тысяч километров, а в Москве идет как бы своя жизнь. И вот такая праздничная, абсолютно не изменившаяся во многом с той, что была прежде. Люди радуются тому, что нет пандемии, и так далее. Праздничные люди на улицах. Этот момент, он очень непростой для психологического сопряжения, скажем так.
Я считаю, что, знаете, сейчас очень важно не делать, с моей точки зрения, никаких резких движений и никаких резких выводов. Потому что люди должны сосредоточиться, в том числе, люди культуры, на работе. Сегодня от всех граждан России требуется такая сосредоточенность. И мне кажется, что это в высшей степени важно. И делать какие-то резкие движения… вообще культура не терпит каких-то резких движений. Это же такой очень длинный процесс. Это же не сиюминутное все. Она живет более длинными линиями, чем медиа. И это тоже надо понимать. И надо понимать, что люди культуры эмоциональны, они могут иногда что-нибудь там и сболтнуть лишнего, а потом об этом будут жалеть. Ну, ничего нового, я думаю, я вам не сказал.
С. Мардан:
- Да, у меня был похожий разговор недавно с ректором ГИТИСа, и я задавал ему вопрос о таком очень локальном, не громко прозвучавшем скандале, там один из преподавателей ГИТИСа Голомазов 25 февраля выступил с флагом и сказал, что «нет войне» и все такое. В общем, все, что не нужно было бы говорить чиновнику. А преподаватель федерального вуза – это, конечно же, чиновник. И Заславский практически повторил ваши аргументы и сказал, что люди искусства, деятели культуры они эмоциональны, их нужно понять и простить. Люди не сориентировались сразу.
Я вот уже несколько дней переживаю этот ответ, слышу его от вас. И я вам задам повторный вопрос: а чем, собственно, деятели культуры отличаются от любого обывателя, который сейчас едет в автобусе по Москве? То есть каждый отвечает за свои слова. То есть чиновник, который работает в моем районном ЖЭКе, ничем не отличается от преподавателя университета или театрального института. Он так же получает деньги из бюджета, служит государству.
М. Швыдкой:
- Все служат государству. Просто, вы понимаете, для многих людей 24 февраля было некоторой, я думаю, что для большинства людей, все-таки достаточно неожиданностью. И вы поймите, что актеры, а Голомазов, если не ошибаюсь, актер, вернее, режиссер, они люди более эмоциональны, чем служащие в ЖЭКе. Поэтому они и занимаются этой профессией, потому что они эмоционально такие расторможенные ребята. Поэтому, в принципе, с ними, как говорили раньше, как говорил Михаил Михайлович Жванецкий, «с людями надо работать».
С. Мардан:
- По поводу фигуры Роднянского. Как так получилось, что человек, который всегда подчеркивал свою лояльность Украине, гражданин Украины, оказался членом такого очень узкого профессионального сообщества, которое во многом влияет на идеологию, на мировоззрение, на взгляды целой страны? 145-миллионой страны, учитывая, что отношения России и Украины с 2005 года были довольно проблематичные, мягко говоря.
М. Швыдкой:
- Вы знаете, я вообще не преувеличивал бы роль личности в истории, даже такой незаурядной, как Александр Роднянский. Дело в том, что, если вспомнить там 90-е и 2000-е, и нулевые, то между Россией и Украиной существовал довольно активный кинооборот. Совместное производство, совместный прокат, снимались многие сериалы. Роднянский, который успешно работал на телевидении украинском, а потом возглавил СТС уже в российском медиапространстве, он был далеко не единственным экспертом, который определял судьбу российского кино. Потому что рядом по-прежнему работали такие серьезные мэтры и, кроме того, серьезные производители. Я могу назвать и Сельянова, и Эрнста, и Никиту Михалкова, и целый ряд других людей, которые с 2008 года, по существу, заняли такие главные позиции в кинопроизводстве.
Знаете, люди ведь очень зависят от предлагаемых обстоятельств. В одних предлагаемых обстоятельствах одни люди ведут себя по одному, в других – по-другому. Всяко бывает в этой жизни. Я уверен, что сегодняшний российский кинематограф должен как бы сосредоточиться и понять, чего мы хотим. Дело в том, что я всегда был противником нашего следования Голливуду. Вот это, знаете, когда мне говорили: ух, мы сняли кино, ну, прямо Голливуд. Я говорил: ребята, есть стихи Маяковского замечательные, которые, может быть, не вполне прилично звучат, но очень точно. «Дорогие поэты московские, советую, вас любя, не делайте под Маяковского, делайте под себя». У нас все-таки есть возможность делать под себя. Есть традиция национального кинематографа. Понятно, Сталин когда-то в начале 30-х годов говорил о том, что надо создать советский Голливуд, мы его создали, но Иван Пырьев и даже Григорий Александров не похожи на то, что делали американцы, не потому что это хуже, а потому, что просто другое. Другой опыт, другое ощущение жизни и т.д.
Кинематограф, понятно, как и любое искусство, более индустриален, чем другие искусства, поэтому он универсальнее. Но все равно надо делать было то кино, которое прославило в свое время Советский Союз. И фильмы Калатозова или фильмы очень разные Чухрая, Тарковского, они были не похожи на то, что делали, и не могли быть похожи, на фильмы того же Михалкова или того же Кончаловского. Поэтому я думаю, что сегодня что произошло, то произошло. Чего мы будем рвать волосы на голове? Одни люди ушли, придут другие люди. Очень много талантливых молодых ребят. Другое дело, что надо заполнить кинозалы. Вот это проблема.
С. Мардан:
- Да, если позволите, я тогда пошире вопрос задам. Как вы думаете, а почему же у постсоветского российского кинематографа не получилась попытка создать постсоветский Голливуд? То есть оказалась пшиком. Я вот буквально утром смотрел статистику по заполняемости крупнейших киносетей – там полная катастрофа. Люди не идут на российские фильмы. То есть без мейджоров голливудских кинотеатры опустели. Это финал? Нет?
М. Швыдкой:
- Вы должны понять одну вещь. Для того, чтобы заполнить кинозалы, нам нужно снимать самим. Нам нужно снимать, я думаю, не меньше 200-250 фильмов. Мы снимаем меньше 100. Это цифра малая. И без этого мы ничего не сделаем. Не бывает так, чтобы снимали… это как тоже Сталин хотел в конце 40-х годов: будем снимать 10 шедевров. Не бывает 10 шедевров. Это серьезные вложения государства должны быть. По-другому не получится ничего. И тут не надо строить никаких иллюзий.
Дело в том, что рост доли российского кино в последние годы был неплохим. Российское кино занимало приблизительно четвертую часть по сборам и по репертуару от общего репертуара кинотеатрального. Но без мейджоров, действительно, сложно работать. И я думаю, что, если серьезно говорить, если мы хотим сохранить сети, а их надо сохранить, потому что иначе не будет оправдываться российское кино, не окупаться, нужно думать о параллельном прокате, о принудительном лицензировании. Как угодно это можно называть, но это один из вариантов во всяком случае.
С. Мардан:
- Прошу прощения, параллельный прокат – это пиратский прокат?
М. Швыдкой:
- Не пиратский. Я сказал - принудительное лицензирование. Это когда показываются фильмы, отчисляются деньги, которые потом… Это как с нашим долгом: деньги есть, а брать не хотят.
С. Мардан:
- Да, потом заберете, когда захотите. А где взять цифровые копии-то для того, чтобы показывать?
М. Швыдкой:
- Я вас не буду учить плохому.
С. Мардан:
- Хорошо.
М. Швыдкой:
- Я еще раз повторю, если мы хотим думать о сегодняшнем развитии киноиндустрии, то нужно вкладывать в производство. Это необходимо.
С. Мардан:
- Нужно вкладывать в производство. А как вы думаете, прав был Никита Михалков, который 20 лет толковал о том, что нужно квотирование на иностранные картины вводить или там французский налог на иностранный прокат, в общем, всякого рода ограничения?
М. Швыдкой:
- Французский налог для нас был не спасением, он давал там 5 миллионов долларов в год при нашем кинопроизводстве. Это первое. И то же самое относилось к квотированию. Мы могли квотировать, но я просто, когда стал министром культуры, в стране было 150 современных кинозалов, которые не могли ни оправдать, ни окупить ничего. Когда мы уходили уже, когда закрылось Агентство по культуре и кинематографии, эта цифра подобралась к трем тысячам. Нужно было прокатывать американское кино, чтобы развивать киносети. И вот когда киносети развились, то и доля российского кино в 2008 году была тоже четверть. А это было уже немало. У нас не было кино просто. Просто его не было, поэтому тогда, в 2000 году, когда я стал министром, была договоренность с правительством: мы увеличиваем на порядок количество денег на производство. Правительство не хотело вкладываться в сети, а вот на производство - тогда я их убедил в том, что надо вкладываться. На порядок вложить больше денег.
С. Мардан:
- Михаил Ефимович, по поводу финансирования государством кино. Что вы думаете относительно такой концепции, что государство должно финансировать такое идеологически ангажированное, заряженное кино? Почему этого не было? И вообще, нужно ли это делать, как вы думаете?
М. Швыдкой:
- Я бы так сказал. Любое хорошее кино оно идеологически ангажировано. Любое плохое кино оно вообще никакое. Дело в том, что нужно снимать кино, на которое будут ходить люди. И потом, понимаете в чем дело, чиновники, которые говорят «мы знаем, какое кино нужно», это довольно опасная история. Какое кино нужно - никто не знает. Это только художники в процессе его создания могут что-то определить. Продюсеры, которые с ними работают. Потому что, если мы говорим «я знаю, что мне нужно», я снимаю то кино, которое снимали и 20 лет назад, и 30 лет назад, потому что я ориентируюсь на то, что было. А приходит молодежь, которой нужно что-то другое, – другой язык, другие интонации. Надо снимать, безусловно, но это должен быть язык, который воспримет молодежь, та публика, которая ходит в кинотеатральные залы.
Поймите, ведь так случилось, что основная часть публики, которая сегодня ходит в кино, это дети, подростки и молодежь приблизительно от 13 до 28 лет. Вот основной массив. С ними нужно говорить на определенном языке. А это непростая история. Это так кажется только, что вот мы сейчас скажем: давайте снимать кино про войну, про Великую Отечественную, про афганскую, про чеченскую…
С. Мардан:
- Достали уже этими фильмами про Великую Отечественную-то, вам не кажется?
М. Швыдкой:
- Я вам скажу так. Я могу смотреть «Летят журавли» или «Балладу о солдате» сколько угодно раз.
С. Мардан:
- Конечно, естественно. Я про современное кино. Про цветное, красивое, про наш российский Голливуд, от которого тошнит.
М. Швыдкой:
- Ну, бывает и такое.
С. Мардан:
- Но ведь деньги-то выделялись, выделяются и, видимо, будут выделяться?
М. Швыдкой:
- Я бы не ругал. Люди же всегда хотят хорошего, понимаете. Люди думают о хорошем.
С. Мардан:
- А получается не очень. Спасибо вам большое.