Эдуард Бояков: Ксения Собчак - единственная, кого можно пригласить после Бузовой
С. Мардан:
- Всем здравствуйте. Я – Сергей Мардан. Сегодня мы общаемся с художественным руководителем МХАТ им. Горького Эдуардом Бояковым. Здравствуйте, Эдуард.
Э. Бояков:
- Привет.
С. Мардан:
- Надеюсь, мы обойдемся без всяких комплиментов, и попробуем обсудить те вопросы, которые людей по-настоящему интересуют, когда они с себя снимают маску интеллигентов, обладателей диплома о высшем образовании и пр. Начнем с пандемии. Целый год театры находились в совершенно ненормальной, на мой взгляд, ситуации, когда их ограничили 50% посещения. Я пытаюсь себе представить наполовину пустой зал, что должен при этом испытывать артист на сцене, насколько это его выводит из себя.
Э. Бояков:
- Прекрасный вопрос, очень важный. С радостью на него отвечу. Три вещи хочу сказать. Во-первых, это, конечно, катастрофа, это стресс. Второе. В нашем случае этот стресс преодолевается с помощью великолепнейшей архитектуры нашего зала. Видишь ли, он настолько уютен, притом, что это самый большой театральный зал в центре Москвы, тем не менее, он спроектирован как некая коробочка, и здесь есть ярусы. Поэтому 50% в нашем зале это совершенно другая картинка, нежели 50% в зале, где, например, рассадка, как в ДК.
С. Мардан:
- Я представляю себе партер МХАТа и представляю, что он наполовину пустой.
Э. Бояков:
- Нет ограничений, 50% вообще. Поэтому здесь можно хитрить, не нарушая.
С. Мардан:
- То есть, как все в России, все обернулось чистой воды профанацией?
Э. Бояков:
- Нет никакой профанации. Мы соблюдаем эти правила.
С. Мардан:
- В партере через человека сидели люди?
Э. Бояков:
- Конечно. Но некоторые люди покупают по 3 билета, и они сидят вместе, рядом. Потом идет дырочка и потом два. И получается, это больше, чем 50%.
С. Мардан:
- По поводу ограничений, которые вводились на уровне власти, я понимаю. А люди вообще ходили в театр или боялись? Проблема была с реализацией?
Э. Бояков:
- Вот это третье. Это самый главный момент и важнейшее событие, которое произошло для меня в нашем театре. Стресс, в котором театр оказывается, любой стресс… Я не хочу сейчас сравнивать ситуацию, в которой мы оказались, со страшной ситуацией блокадного Ленинграда, где исполнялась известная симфония Шостаковича, и Мравинский дирижировал, и в театрах события происходили, но, тем не менее, даже такой относительно небольшой стресс заставляет всё по-новому пересобирать. И нашему театру, как это ни парадоксально звучит, этот стресс понадобился. Мы собрались, мы почувствовали что-то совершенно новое, что-то, выбивающее театр из привычной такой колеи. Но мне как худруку, как программисту это нужно было. Этот стресс помог нам в чем-то, безусловно, я совершенно точно в этом убежден.
С. Мардан:
- А люди боялись в театр ходить или нет?
Э. Бояков:
- Нет.
С. Мардан:
- То есть кто ходил, тот и ходил?
Э. Бояков:
- Нет. Пошли два потока. Кто-то боялся, кто-то на волне вот этой новой рекламной политики, на волне наших серьезных деклараций такого содержательного, смыслового свойства манифестов проявил интерес. И возникла абсолютно новая ситуация в зале. Я боюсь сейчас в какой-то пафос впасть, но я, правда, чувствовал, слышал по акустике аплодисментов то, что люди перестали хлопать за то, что их порадовали, за то, что их повеселили.
С. Мардан:
- А за что они хлопают?
Э. Бояков:
- Они начали проявлять солидарность. Особенно это чувствовалось в самые тяжелые моменты пандемии. Понимаешь, поход в театр превратился для людей в поступок.
С. Мардан:
- В декларацию независимости.
Э. Бояков:
- Не просто независимости, а еще и в декларацию: вам, ребята, тяжело, мы вас поддерживаем, мы рискуем, но мы вас поддерживаем. Потому что если мы не придем в театр, вас вообще на фиг закроют.
С. Мардан:
- По поводу рисков. Болел кто-нибудь в труппе?
Э. Бояков:
- Конечно. Как и все.
С. Мардан:
- Сколько людей болело?
Э. Бояков:
- Бог миловал, никаких таких страшных эпидемий не было.
С. Мардан:
- Вы потеряли кого-нибудь?
Э. Бояков:
- Да, мы потеряли, но это было хроническое заболевание.
С. Мардан:
- Ну, как это, собственно, и описывается, и объясняется.
Э. Бояков:
- Ну да. Это было серьезное хроническое заболевание.
С. Мардан:
- А «корона» просто триггером стала.
Э. Бояков:
- Да.
С. Мардан:
- То есть в основном труппа жива-здорова и все в строю.
Э. Бояков:
- В основном – да.
С. Мардан:
- По поводу деклараций, смыслов и новой рекламной политики. Мы об этом тоже поговорим, но начнем с самого важного на самом деле – конечно же, с появления во МХАТе Ольги Бузовой.
С. Мардан:
- Это важное и для вас, и для нас.
С. Мардан:
- Я понимаю. Я от лица простого русского народа и говорю сейчас.
Э. Бояков:
- Мы это прекрасно осознаём.
С. Мардан:
- Настолько взорвать это болото, заросшее ряской, это нужно было иметь смелость. Не страшно было бросить упаковку дрожжей в этот нужник под названием российская культура?
Э. Бояков:
- Не страшно. Во-первых, искусство не должно бояться скандалов. И это совершенно не означает, что я сейчас говорю, что искусство существует ради скандала, ради хайпа. Ничего подобного. Некоторые люди увидели даже в моих репликах такую ошибочную позицию. Ничего подобного. Скандал – это то, что может сопровождать искусство. Есть огромное количество примеров, когда выход романа или фильма сразу автора этого произведения закидывал наверх, у него был бешеный успех, и есть огромное количество примеров, когда был грандиозный провал, когда были дикие скандалы.
И этому скандалу… Даже если трактовать это как скандал, хотя это никакой не скандал, это другое. Нужно учитывать, что благодаря этому «скандалу» сотни тысяч людей узнали, где находится МХАТ им. Горького. Давайте осознаем этот факт. Это жлобы, это нЕлюди, это овцы, раз они не знали, где МХАТ им. Горького? Да, не знали. Социология показывает. Реально люди не знали. Они ходили по бульварам, они выходили на Пушкинской площади из метро, проходили мимо этого здания и знали, где расположен ТАСС, и знали, где расположен магазин «Армения», потому что на том и на другом написано: магазин «Армения», ресторан «Пушкин». А проходя мимо этого невероятного саркофага, все шутили по поводу того, что это саркофаг, это крематорий. Притом, что возникновение этого театра точно так же сопровождалось грандиозным скандалом в 70-х годах, о котором мало кто сейчас знает, когда часть архитектурного и культурного сообщества считало это здание шедевром... Я убежден, что это шедевр, я знаю, что это здание будет во всех учебниках архитектуры второй половины ХХ века. Это грандиозный пример рождения этой модернистской, постмодернисткой… Не было слова «постмодернизм», а факт произошел. Это величайший архитектор, один из главных того времени – Кубасов. А часть людей считали, что это ужасное здание. Но и те и другие, кстати, сейчас, в XXI веке, уже перестали распознавать это здание.
В Москве есть такие загадочные здания. Знаешь, на углу Столешникова и Дмитровки есть невероятное здание Государственного архива. Я всегда ходил и думал: о боже, какая это красота. Это какой-то такой мейерхольдовский конструктивизм, какие-то братья Веснины или это Брежнев, или что это такое. Все специалисты знают, что это памятник, но люди не понимают, что это такое. Потому что это закрытая какая-то штука. Таких примеров много.
Благодаря Бузовой вот это произошло. И слава богу. И спасибо дорогой коллеге, спасибо дорогой Бузовой, которая отлично сработала, она выполнила свою задачу, миссию.
С. Мардан:
- Давай сразу проясним. Она будет в новом сезоне играть?
Э. Бояков:
- Конечно.
С. Мардан:
- Слава богу. Я совершенно серьезно говорю.
Э. Бояков:
- Мы будем играть этот спектакль. В этом спектакле у нее нет замены. Она, может быть, будет, кстати, эта замена. То есть это театр…
С. Мардан:
- А на подмену кого можно было бы взять, как ты думаешь?
Э. Бояков:
- Знаешь, театр это такая интересная вещь, что не стоит дублировать приемы. Очень часто я, делая составы… Вот, например, ты видел спектакль «Лавр». И у нас в роли Иннокентия, старца, выходит прекрасный, блестящий наш артист Михаил Сиворин. Это артист нашей труппы. И он делает все на высшем уровне. Он молодой, сухой, он выглядит, как старец такой. Но я надеюсь, что мы доделаем нашу работу с Андреем Бледным, солистом «25/17», и он выйдет в этой роли православного старца. Я уверен, что он спектакль не испортит, но это будет совершенно другое. Поэтому вряд ли я после Бузовой буду звать…
С. Мардан:
- Ну, предположим. Мне просто интересно.
Э. Бояков:
- Да нет, ты пошути, а я засмеюсь.
С. Мардан:
- Ну, не знаю. Я бы пригласил Ксению Собчак, например.
Э. Бояков:
- Прекрасно.
С. Мардан:
- Вообще идеально, мне кажется.
Э. Бояков:
- Да, это было бы идеально. Это был бы концептуальный ход.
С. Мардан:
- Она бы еще могла и доплатить. Ей можно было бы не платить актерские. Отличный пиар. Она все время в конкуренции с Бузовой. И Бузова-то круче в два раза.
Э. Бояков:
- Ну, в чем-то Бузова круче, а в чем-то Собчак, безусловно, является такой прародительницей, что ли.
С. Мардан:
- Вот этого жанра.
Э. Бояков:
- Конечно, этого жанра, этого самого «Дома-2». Об этом можно много говорить. Конечно, Бузова во многих вещах идет вслед за Собчак, соглашается она с этим или не соглашается. Она может отрицать, они могут ненавидеть друг друга, они могут любить друг друга, мне до этого нет никакого дела. Я-то, должен признаться, не видел в своей жизни ни одного сюжета «Дома-2», клянусь тебе, продолжительностью более 15 или 20 секунд. Я включал эту картинку, я знаю, что это такое, я знаю феномен, я знаю важность. Я не ненавижу этих людей, я не считаю их быдлом. Мне просто невозможно это видеть. Я включаю, сканирую, понимаю, разбираюсь, анализирую и перехожу к другим вещам. Для того чтобы понять «Дом-2», надо смотреть не «Дом-2», надо читать Бодрийяра, других прекрасных философов. Или хотя бы смотреть немецкие, голландские, американские ток-шоу, которые были прообразом, которые были импортированы с Запада и насаживались на нашу почву. Люблю я это? Нет.
С. Мардан:
- А, собственно, почему нет?
Э. Бояков:
- Потому что это убивает русскую культуру. Ненавижу я этих людей, осуждаю? Конечно, нет. Это наша реальность. Я много чего не люблю. Я не люблю мобильные телефоны, но я ими пользуюсь.
С. Мардан:
- А если дальше двигаться по этому пути деланья театра актуальным, интересным, хотя бы известным для гигантских масс людей, которые вообще с театром незнакомы… Если, допустим, переосмысливать классические пьесы, которыми МХАТ всегда славился, в какую-нибудь новую форму, идея, которая мне пришла в голову, допустим, поставить Михаила Шатрова, забытого сейчас. Или какую-нибудь его пьесу переложить, чтобы вместо Ленина там был Навальный. Такое возможно или нет?
Э. Бояков:
- Конечно, возможно. Во-первых, я об этом думаю. Во-вторых, пока не очень это интересно, потому что слишком близко, и стёб выйдет на первый план. Даже если мы будем ставить искренне, серьезно, с сочувствуем, сопереживанием таких драматургов, как Гельман, Шатров, я боюсь, что близость этого времени и неизменное наше высокомерие, стёб по отношению к этим героям все-таки вылезут на первый план. Что, безусловно, не означает нашего внимания, это то, что мы с Захаром Прилепиным обсуждаем в последнее время много, интереса к драматургии и к литературе 20-х и 30-х годов. Вот там много интересного.
С. Мардан:
- Это было сто лет назад. Насчет актуальности – с большой натяжкой…
Э. Бояков:
- Неужели ты думаешь, что Леонов менее актуален, чем Шатров? Для молодой публики…
С. Мардан:
- Я Шатрова к примеру привел. Публика вообще не знает фамилии ни одного драматурга.
Э. Бояков:
- Да, ни того, ни другого.
С. Мардан:
- Я имел в виду некий сюжет. Шатров в конце 80-х годов стал театральной звездой и сделал театр актуальным, потому что вытащил на сцену Владимира Ильича Ленина в каком-то новом прочтении, новом видении.
Э. Бояков:
- Да, Калягин играл эту роль.
С. Мардан:
- Я и говорю, что та же самая бессмысленная «Диктатура совести», которую сейчас никто не будет смотреть, если вместо Владимира Ильича Ленина там Алексей Анатольевич Навальный выходит и толкает какую-то речь, а в финальной сцене его под руки уводят псы режима, это же успех какой был бы. Я понимаю, что для федерального театра вряд ли, конечно, но интересно было бы вот такой сюжет разбирать?
Э. Бояков:
- Нет, так неинтересно. Интересно создание художественной ткани. Делая спектакль о Сталине, мы все-таки пытаемся почувствовать его душу, его тонкие процессы, те вещи на ментальном, духовном, эмоциональном уровне, которые привели к этой удивительной, невероятной, для кого-то великой, а для кого-то зловещей роли в советской истории. Мы занимаемся душой. Театр занимается духом.
С. Мардан:
- А Сталина выбрали по какому критерию? Потому что это такая неоднозначная трагическая фигура.
Э. Бояков:
- Потому что это величайший политик, это настоящий герой. Не в смысле восторженного отношения к нему, а в смысле драматургии. Это человек, который определил судьбу России, так же как определил судьбу России и Петр I, Алексей Михайлович, устроивший раскол, Александр III, развернув Россию… Даже нет, я думаю, Александр III меньше, чем Сталин. Во всяком случае, то, что Ленин, Сталин, Петр I, Алексей Михайлович и Иван Грозный – это одинаково великие фигуры, это безусловно. Так что о Навальном невозможно… Вот о Горбачеве можно. Я, к сожалению, не смотрел, но обязательно посмотрю спектакль Театра наций с Мироновым в роли Горбачева. Вот Горбачев – это эпическая фигура, это эпос. Для кого-то это трагедия, для кого-то это счастье. Для меня скорее первое, но, тем не менее, это эпическая фигура. И, конечно, о нем нужно делать спектакль.
С. Мардан:
- А соображение хайпа в данном случае включается? Неважно, выбираешь ли ты сюжет про Сталина или про Горбачева. Сталин, безусловно, круче. Учитывая, что театр находится в культурном поле, в котором принято Сталина ненавидеть как абсолютное зло…
Э. Бояков:
- Но это же глупость. Мы же понимаем, насколько это глупо. И насколько это результат всех этих западных политтехнологий. В XVI веке все это работало, в XVII, XVIII, XIX веках это все работало на уровне лексики, когда Ивану Грозному… По-русски – Иван Грозный, по-английски - Ivan The Terrible. Просто ужасный. Ну, о чем говорить? Это маркируется человек, который разворачивал Россию в сторону от западных влияний, которые начали появляться. 1551 год – Стоглавый собор принимает решение, декларацию о том, что, ребята, не берите эту моду, перестаньте креститься тремя перстами, вы не вздумайте. Он посылает сигнал псковским, новгородским и киевским ребятам: алё, вы там поосторожнее. Это за 100 лет до раскола.
И вот когда погружаешься… А мы сейчас думаем о спектакле с невероятно важным для МХАТа названием – «Царь Федор Иоаннович». Это первый спектакль, это спектакль, с которого начался МХАТ. Это спектакль огромного успеха, который, кстати, вполне сравним с успехом чеховской «Чайки». Просто советской интеллигенции очень удобно было Чехова взять и начинать так любить, он такой милый, такой драматический, такой ностальгический, такой депрессивненький, такой оправдывающий все эти интеллигентские мерзости. Этим трем сестрам мы все так сочувствуем, а Наташу мы, конечно, осуждаем, потому что она жлобиха какая-то, лимитчица, приехавшая в Москву, а мы такие несчастные, каждый из нас что-то делает, кого-то любит, кого-то недолюбливает, никто не имеет детей и пр.
Нет, я очень люблю Чехова, но история его возвеличивания, история деланья культа из него, история вот этого резонанса, с которым мы попали вместе с Западом, потому что Чехов такой же культовый. Это точно так же, как мы все мечтали о таких же джинсах на животике с кубиками у Высоцкого с его «Мерседесами» и его, типа, западной такой джинсовой блатничковой модой, точно так любили и Чехова. И мы с этим совпадали. А параллельно были другие процессы, параллельно есть другая Россия. Она и сейчас есть, вот эта Россия другая, она была во времена раскола, она была во времена XIX века и во времена Чехова. Это Россия более глубокая, более хтоническая, менее официальная, но она решает судьбу этой земли. И приходит время, когда она делает, например, события типа революции 1917 года. Как бы мы сюда не зашли сейчас вместе с нашими театральными экзерсисами и вместе с нашей культурной политикой, которая на самом деле скорее заключается в отсутствии оной.
С. Мардан:
- У нас нет культурной политики?
Э. Бояков:
- У нас нет культурной политики. Это трагедия.
С. Мардан:
- Я предлагаю поговорить про культурную политику. Тем более что как-то новостей после ухода Мединского почти что никаких нет со стороны Минкульта, новый министр сидит тихонечко, и первую скрипку играют какие-то совершенно нелепые персонажи типа Общественного комитета. Вот эта немного нашумевшая инициатива о том, что нужно ввести обязательно цензуру в театрах. И в ряду обоснований, почему ее надо ввести, упомянули достаточно старый спектакль в «Современнике», там же упоминается и МХАТ, упоминается уже подзабытый «Гоголь-центр», который не продлил контракт с Серебренниковым. Не странно ли тебе…
Э. Бояков:
- Ну, ты воспроизводишь все эти западные либеральные ярлыки. Тут речь не о цензуре.
С. Мардан:
- Там сформулировано было о необходимости введения цензур. И проверить соответствие репертуарной политики театров национальным интересам России.
Э. Бояков:
- Путин выступил с доктриной, которая посвящена безопасности. В этом документе сказано о культурном суверенитете, о необходимости сохранения традиционных ценностей. Про цензуру там не говорится. Там говорится о том, что государство должно заботиться. И в этом отношении я, конечно, за цензуру.
С. Мардан:
- Какого рода? Как она должна работать, кто ее должен…
Э. Бояков:
- Не репрессивную. Которая должна очень четко работать в двух направлениях. Во-первых, всегда была, есть и будет цензура, которая режет все, что касается содомитов… То есть очевидных вещей, которые попадают под законы не Министерства культуры, а то, что есть. Если президент говорит, что семья это союз мужчины и женщины, не надо делать спектакли, где проповедуется другое. Не надо. Точка. В этом отношении я за цензуру. Это цензура такая, регуляторская, что ли.
Есть цензура, которая очень условно является цензурой (может быть, и словечко должно быть какое-то другое, более глубокое, более точное), которая связана с государственным заказом. И президент в своем документе говорит об этом. Надо поддерживать те спектакли, те фильмы, те инициативы, которые борются с той технологией, которую мы наблюдаем, мы пользователи, мы попадаем под это влияние. Мы знаем, что Запад так работает. Это та самая мягкая сила. Еще раз повторяю, это было и в XVII, и в XVIII, и в XIX веке. Это всегда было. Это было во времена Льва Толстого, когда с помощью величайшего писателя расшатывалась эта церковь, разрушалась наша церковь. Когда это было жизненно необходимо Западу, который устраивал невероятную пиар-кампанию. Почитай книгу «Пророк бесчестия» совершенно потрясающего автора, священника. Или просто документы почитай, статистику тиражей Льва Толстого в тот момент, когда выходил роман «Воскресение». Одновременно во всех странах миллионными тиражами, с невероятной кампанией. Это была кампания против корневой России. Это факт. Сейчас эта война продолжается. Я не хочу, я боюсь, что ты и слушатели будете меня воспринимать как какого-то оголтелого мракобеса. А с другой стороны, наплевать.
С. Мардан:
- Нет, неплохо быть мракобесом как охранителем. Вот что напрягает даже меня, мракобеса и пропагандиста.
Э. Бояков:
- Да. И это охранительство необходимо. Я еще раз повторяю, госзаказ, государственная политика, поддержка реальных художественных инициатив, поддержка талантливых людей, которые не снимают бездарные, ужасные фильмы про Крым.
С. Мардан:
- Но ведь снимаются бездарные и ужасные фильмы про «Крым».
Э. Бояков:
- Придумайте тогда действительно конкурентную культурную среду.
С. Мардан:
- Как? 25 лет это не работает, не заработало и не заработает.
Э. Бояков:
- Не заработает, потому что талантливых художников не призывают. Потому что Oxxxymiron, Моргенштерн – талантливые люди? Безусловно. А нам, охранителям, нечем ответить. А эти люди разрушают российскую государственность, разрушают русский культурный код. Но я уважаю их, они талантливые. Я их уважаю как ремесленников. Я их не уважаю как художников.
С. Мардан:
- Для того чтобы эту тему с цензурой попытаться закрыть или, скажем так, не тратить на нее слишком много времени (не будет все равно никакой цензуры). Представь себе прикладную ситуацию. Если цензором работает Бояков, как цензором работал Тютчев или Островский, я представляю себе эту цензуру, я не беспокоюсь в принципе за нее. Но ведь в цензоры пойдут белоглазые упыри. Реальные упыри.
Э. Бояков:
- Почему?
С. Мардан:
- Потому что в России всегда так.
Э. Бояков:
- Если Островский пошел в цензоры, и не только Островский, но, извини меня, если Пушкин согласился на предложение Николая стать его доверенным лицом, скажем так (даже не просто доверенным лицом, а служить у него)… Ты же помнишь, что сказал Николай.«Давай я буду твоим цензором», - сказал он Пушкину. Пушкин был неимоверно счастлив. Я не говорю про того же Сталина, который читал 400 страниц в день текстов и был тем самым цензором и Пастернака, и Булгакова, и Платонова, и Мандельштама, и Ахматовой, и т.д. Плохо или хорошо, но это факт. И это был высокого уровня цензор.
С. Мардан:
- Слушай, очевидно, что Путин ничьим цензором сегодня не будет. И даже ближайшее окружение Путина, им тоже не до этого.
Э. Бояков:
- На моменте «ближайшее окружение» надо поставить точку, остановиться и подумать об этом. И сказать очевидную вещь. Если эти функции не появятся, то мы потеряем Россию. Я не боюсь этих громких заявлений. Мы перестанем существовать как государство. Никакое вооружение, никакие новые даже экономические победы, никакое Сколково, никакие технопарки, никакой Хуснуллин, никакие транспортные артерии, ничего не спасет Россию, кроме культурного суверенитета. Мы его в настоящее время теряем. Это счастье, что мы сохранили свои границы. Я как человек, который родился в Дагестане, знаю, что сделал Путин. Я родился там, буквально в двух шагах от Хасавюрта, в 20 километрах от Хасавюрта, от Кизляра и т.д. Я понимаю, что если бы эта кампания не началась с приходом Путина, то я не знаю, что было бы. Ну, границы России точно были бы другие, значительно ближе к Москве. Но, к счастью, он этот ужас предотвратил. Потом была мюнхенская речь, потом был Крым. То есть это великие события. И слава богу, что у нас есть такой президент.
Но сейчас повестка другая. Повестка заключается уже не просто в сохранении границ, хотя и они рухнут, если мы ничего не сделаем. У нас в Крыму прекрасная дорога новая, у нас прекрасный мост, может быть, не самый лучший в мире, но хороший, крутой мост. У нас в Крыму даже отели есть, которые премию взяли как лучшие отели в мире по рейтингу. У нас великая архитектура Севастополя и т.д., у нас там парады, красоты неимоверной корабли идут. И дальше что? Ты можешь назвать хоть один культурный проект в Крыму, хоть одно событие, хоть один фестиваль? Я не буду называть молодежные фестивали, на которые зовут выступать Шнура.
С. Мардан:
- А в этом есть необходимость? Зачем усложнять логистику, зачем людей приглашать ехать в Крым, если фестиваль проще провести в какой-нибудь Костроме или Перми?
Э. Бояков:
- Потому что фестиваль в курортных местах, где невероятная природа, на всяких Лазурных берегах и пр., это всегда хорошо. В Авиньоне есть дворец Папы Римского. Важно, что Канны – это не только кинофестиваль, но это шикарные пляжи, набережные и т.д. И поэтому Крым, конечно, имея вот эту невероятную значимость для культурного русского кода, это место, где Русь крестили, это место, где Гражданская война заканчивалась (как к ней ни относиться) и т.д. То есть это святая земля. И на этой святой земле нет культурных символических событий.
С. Мардан:
- Ты практически ответил и на мой вопрос по поводу того, кто же будет цензорами. И в принципе ты сам ответил на свой риторический вопрос, почему там ничего нет. Потому что посмотри, кто продолжает управлять Крымом, на биографии этих людей, и задай вопрос: а что-то может измениться?
Э. Бояков:
- Ну, мы же привыкли уповать на царя-батюшку. И часто это словосочетание «уповать на царя-батюшку» используется в плохом каком-то смысле. Но на самом деле, может быть, и не в плохом. Может быть, Путин и начнет обращать на это внимание. Я не знаю. В свое время я много слышал историй из первых уст. Я не специалист в цифровой экономике, в дигитализации, но я слышал истории про прекрасные преобразования в голове нашего президента, когда он вдруг почувствовал, что интернет и цифра, дигитализация, оказывается, это круто, это необходимо. До этого он, типа, вообще не рубил в смартфонах и пользовался кнопочной Nokia, типа, а потом ему кто-то рассказал, он поверил и как человек талантливый очень быстро в это погрузился, и наша цифровая экономика получила какой-то импульс. Я слышал эти истории. Может быть, и с культурой это произойдет.
С. Мардан:
- Коль ты так многословно рассказал про Путина, меня не покидал следующий вопрос. Я глядел на всю эту историю, связанную с таким условным противостоянием между Бояковым и надзирающими органами, проверка прошла и т.д. Год назад ты был в этой студии, мы разговаривали, ты выступал за поправки к Конституции, как мало кто на самом деле из известных людей, из деятелей культуры, сжег все возможные мосты. Хотя ты их сжег еще в 14-м году, порвав, так сказать, со своим либеральным прошлым. А в прошлом году ты как бы зафиксировал, сделал контрольный выстрел в голову условной либеральной тусовки. В общем, ты такой настоящий певец путинского режима от культуры, главный, наверное.
Э. Бояков:
- Нет. Я, наоборот, говорю, что не никакой…
С. Мардан:
- Вопрос у меня возник.
Э. Бояков:
- Я певец государственности.
С. Мардан:
- После всего этого тебя начинают как руководителя МХАТа мочить со всей дури – с проверками, телевизионными шоу, вытаскиванием опять Дорониной, ее письма.
Э. Бояков:
- Сергей, дорогой, нам же не 16 и не 18 лет, чтобы расстраиваться. Мы же немножечко знаем историю. Ну, чему удивляться? Это обычный совершенно сюжет. Присягая государству, я, конечно, готов, что найдутся КГБшники, милиционеры, гаишники или еще кто-то, кто испугается того, что слишком много Бояков или Бояков с Прилепиным. Это же обычный сюжет. Мы начали с чего? Со скандала про Бузову. Я сказал, что это самая обычная ситуация. Есть героизм, есть великие фильмы, которые сразу признаются великими. А есть премьера «Весны священной» Стравинского в Париже, которая сопровождается таким скандалом, до которого МХАТу очень далеко, чтобы публика несколько раз прерывала представления, улюлюкала и чуть ли не морды друг другу била. Это парижская публика, это театр Шатле, но при этом это ужасный скандал. А у Вагнера какие были скандалы и т.д. Это совершенно обычно.
Также совершенно нормально, когда человеку, который лоялен к идее государственности… Я сейчас говорю не про президента, хотя я его доверенное лицо на последних выборах, и я этим дорожу, я горжусь этим, это совершенно нормально. Но то, что я критикую отсутствие культурной политики, я не перестану это делать, это моя совесть так мне говорит. Это совершенно нормально.
И совершенно нормально, когда какие-то башни начинают воевать между собой. Это наша история. И обычно в истории России как раз свои своих-то и мочили. И Булгакова мочили свои, Пастернака мочили свои. Пастернака мочили не белогвардейцы, никто его не отравил, Бунин не заказал цианистого калия. Пастернака, который писал… Что, теперь какие-то либералы-идиоты, если они так скажут (я надеюсь, что не все они идиоты), что это неискренность, он специально писал стихи, восхваляющие Сталина, Мандельштам… Мандельштам кричал, он хотел быть с государством, он искал этой возможности, он хотел быть с социализмом, он верил в социализм. А потом его Сталин репрессировал. Это нормальный сюжет. Художник всегда должен быть готовым.
С. Мардан:
- То есть ты готов, что тебя репрессируют?
Э. Бояков:
- Да ради бога. Господи, мне 57 лет, я готов ко всему.
С. Мардан:
- То есть пожил уже?
Э. Бояков:
- Я абсолютно готов ко всему. Я не боялся этого ни в 90-е годы, когда занимался нефтью и был совсем рядом с самыми первыми перестроечными моментами. Нашу сделку утверждал Авен, бывший министром внешнеэкономической деятельности (сейчас, кажется, нет даже такой позиции).
С. Мардан:
- Давно уже нет.
Э. Бояков:
- А тогда я ездил в это здание МИД и узнал, что это не только МИД, но это еще и Министерство внешнеэкономической деятельности. И тогда я был к этому готов, и когда я «Золотую маску» придумывал, замкнув на себе ненависть всего позднесоветского и раннероссийского театрального истеблишмента. И дрался с ними чуть ли не в одиночестве. Да и сейчас, в общем-то…
С. Мардан:
- А ты сейчас чувствуешь одиночество? Тебя эта культурная клоака вся ненавидит или есть какая-то группа сторонников?
Э. Бояков:
- Понимаешь, это какая-то наша проблема. Мы тихие. Но когда я так говорю, я не себя имею в виду, а тех, кого я очень сильно, глубоко уважаю. Вот Захар Прилепин не тихий. Но есть люди, которые, к сожалению, не привыкли… Боятся солидарности. Потому что либералы могут в стаи собираться, особенно когда речь идет о том, что кого-то надо замочить. А мы, патриоты, не можем, и мы начинаем друг с другом воевать. И в этом отношении есть очень много людей, которые завидуют нашим успехам, из такого патриотического позднесоветского лагеря. У них был кусочек какой-то, они кричали про то, что евреи, капиталисты, педерасты и американцы всё захватили. И у них была монополия на эти крики. Им даже давали чуть-чуть каких-то грантиков, чтобы они продолжали это кричать, притом, что это были какие-то мизерные крошки. А здесь возникает МХАТ, главный театр, вот он стоит, такой огромный, здесь Прилепин, Донбасс, Бояков. Я-то и на Донбасс ездил, и буду ездить. С гастролями нам не разрешат ездить – в отпуск буду, брать за свой счет буду и ездить.
С. Мардан:
- По поводу групповой солидарности.
Э. Бояков:
- Групповой солидарности нет.
С. Мардан:
- Этот последний такой попсовый сюжет с этим странным письмом Дорониной, которое в администрацию президента передавал, так сказать, однопартиец, соратник Захара Прилепина товарищ Миронов.
Э. Бояков:
- Это анекдот какой-то.
С. Мардан:
- Это что же за солидарность такая партийная? Или это из области: другу заточку в почку?
Э. Бояков:
- Я не знаю. Для меня это анекдот. Это смешно, но я об этом не рассуждаю. Когда я говорю про отсутствие солидарности, я, конечно, имею в виду больших художников.
С. Мардан:
- А Прилепин что говорит по этому поводу?
Э. Бояков:
- Смеется. Ну, не смеется. Улыбается. У нас с Прилепиным есть договор, мы политику не обсуждаем. Он знает мое отношение к этому, такое очень осторожное, очень настороженное. Но, тем не менее, я согласился, когда они позвали меня стать доверенным лицом партии. Я был на самом первом мероприятии в Музее истории (бывшем Музее революции), когда они объявляли о создании движения тогда еще «За правду». Я искренне желаю Захару успехов. Я верю в него. Я не могу сказать, что я верю в партию, но я ему верю, он пассионарий, он искренний человек. Я знаю, что он искренний человек. Это мужчина, которого я уважаю. Поэтому я надеюсь, что он не совершит ошибок, и надеюсь, что у него получится. Он рискует дико, конечно, я переживаю за него. Не знаю, что с этой политикой получится, и не хочется об этом говорить.
А то, что мы общаемся про Леонова и Есенина, который будет у нас в новом сезоне, это факт, это произойдет совсем скоро. То, что мы делаем фестиваль «Традиция», который 21 августа в подмосковной усадьбе Захарово пройдет…
С. Мардан:
- Он точно состоится или нет, учитывая ограничения какие-то?
Э. Бояков:
- Да, он состоится. Он очень усеченный, маленький. Да, у него много ограничений.
С. Мардан:
- Расскажи. Людям имеет смысл туда ехать?
Э. Бояков:
- Безусловно. Суперфестиваль.
С. Мардан:
- А какие ограничения будут?
Э. Бояков:
- Ограничения обычные – маски и все. Но это нормально, мы все привыкли к этому, и ничего страшного. Были проблемы с бюджетом. Нам очень срезали, Минкульт ничего не дал и т.д.
С. Мардан:
- Почему не дали? Это в продолжение всей этой истории…
Э. Бояков:
- Без комментариев. Это очень грустно и это показатель как раз отсутствия этой самой культурной политики. Я бы об этом говорил полчаса, если бы не о своем фестивале, я бы возмущался, конечно. Потому что кого, если не фестиваль «Традиция», поддерживать? Но сейчас без комментариев.
Тем не менее, возникла невероятная ситуация, очень русская. Действительно, когда жареный петух клюет куда-то (не знаю, в темечко или в задницу), что-то происходит с русским человеком. Так же как и с пандемией. Когда мы оказались в этом стрессе, театр не просто выжил, а театр получил новый творческий скачок, театр куда-то взлетел, это точно произошло. Так же и на этом фестивале. Возникли люди, возникли отношения, когда мы десятки писем получили от артистов о том, что нельзя терять фестиваль, это лучший фестиваль, на котором мы были, на котором мы выступали, и мы готовы выступать бесплатно, просто за логистику – довезите нас и поставьте нормально звук. И даже со звуком начало то же самое происходить. Там протоиерей Андрей Ткачев с одной стороны, с другой стороны – Елена Терентьева. Это оперная примадонна, одна из лучших наших певиц, участвующая в спектакле «Красный Моцарт», например, которая как никто поет, с одной стороны, Исаака Дунаевского, а с другой стороны, может рассказать и спеть про русскую тему в русской оперной классике. Это Бородин, Глинка, Даргомыжский, Мусоргский, Глазунов, Римский-Корсаков и т.д., до Стравинского, до Прокофьева и дальше. Это ведь великая традиция, и о ней тоже люди очень мало знают. Она будет петь, она будет рассказывать об этой музыке.
Потрясающие поэты Мария Ватутина и Юлия Белохвостова будут рассказывать о своей родине. Алиса Тен, невероятный музыкант, удивительный, интереснейший, переосмысливающий, такой очень хипстерский, если говорить про стилистику, интересный переосмысливающий куртуазную музыку XVII века. Я недавно видел ее в прекрасных перфомансах то ли в Эрмитаже, то ли в Русском музее в Питере. Она даже в аудиогиды включена. И она выступает, совмещая эту французскую куртуазную романтическую музыкальную традицию с русским языком.
Казацкие песни в исполнении Виктора Сорокина, невероятный оркестр Росгвардии. У них реально очень крутой оркестр.
С. Мардан:
- Да, я знаю.
Э. Бояков:
- Сергей Старостин. Кадрили, хороводы, детские мастер-классы с вырезанием свежей свирели. Свирель нового урожая будет представлена на фестивале «Традиция». О том, когда нужно эту веточку срезать, будет рассказано и родителям, и детям. И плюс Захар Прилепин, выступающий вместе с Олегом Шишкиным, Павлом Зарифуллиным и Германом Садуллаевым в невероятном перфомансе «Беловодье-2077». Это будет такое хулиганство в их стиле, моделирующее не киберпанк, а солярпанк, как они говорят – как будет выглядеть Россия в 2077 году. Весело, по-нашему, мракобесно-патриотическому и…
С. Мардан:
- …посконно-квасному.
Э. Бояков:
- Да. И с капустой в бороде, но не ограничиваясь капустой в бороде, а не забывая про прекрасную поэзию, про французскую музыку XVII века, про тонкие, глубокие, эстетские традиции, которыми наполнена наша программа.
С. Мардан:
- А где будет проходить фестиваль?
Э. Бояков:
- Усадьба Захарово. Это Одинцовский район, Белорусский вокзал, 50 минут на электричке. Пять минут от электрички, потрясающая поляна. Захарово. Это потрясающее место, это место, где Пушкин инициирован был как ребенок, как мальчик, как подросток. Это место, где он проводил каждое лето с 6 до 11 лет, до отъезда в Царское Село, в Петербург. Это место, где он научился разговаривать по-русски. Он приехал к своей бабушке Марии Алексеевне, не зная ни слова по-русски. Это место, где он встретился с Ариной Родионовной. Это место, где он услышал первый раз русские песни. Это место, где он научился плавать. Это невероятно, и даже мистика, символика в этом во всем.
С. Мардан:
- Поскольку я на этом фестивале был, и не один раз, у меня всегда главный вопрос. Фуд-корты, еда, развлечения для семей…
Э. Бояков:
- Это святое. На первых фестивалях мы слышали какие-то замечания и пожелания в эту сторону. В последние два года нас очень благодарят. Действительно, там невероятные угощения, начиная с шашлыка, заканчивая потрясающими всякими кухнями. Очень много вкусностей – и пирогов, и еды, и отдельно фуд-корт. Конечно, отдельная поляна, для того чтобы можно было и с детьми погулять, порезвиться.
С. Мардан:
- Я так понимаю, что и в этом… Ну, прошлый год я не беру, это первый такой большой Open air, который будет.
Э. Бояков:
- Да.
С. Мардан:
- А как разрешили-то? То есть нашлись правильные люди, которые не побоялись разрешить?
Э. Бояков:
- Знаешь, у нас не будет большого Open air. Дело в том, что мы все равно прогнозируем количество, измеряемое не десятками тысяч…
С. Мардан:
- Это понятно.
Э. Бояков:
- Поэтому тех проблем, которые у фестиваля «Нашествие» или у фестиваля «Дикая Мята», у нас нет.
С. Мардан:
- Это не тот формат просто. Чтобы люди понимали, если кто-то боится, что народ столпился перед сценой, трутся друг о друга…
Э. Бояков:
- Нет, этого не будет. Эти площадки позволяют соблюдать дистанцию. Конечно, на Open air, на настоящем музыкальном фестивале, если это рейв или рок-фестиваль типа «Нашествия», конечно, люди обязаны там быть близко. У нас этого нет, потому что травка, расстояние, например, на главной музыкальной площадке достаточное, там социальная дистанция будет соблюдаться.
С. Мардан:
- Слава богу. Главное, чтобы была хорошая погода. Я надеюсь, никаких ни ураганов, ни дождей не будет, все пройдет хорошо.
Э. Бояков:
- 21 августа.
С. Мардан:
- Друзья, я всем рекомендую как старый товарищ, как старый участник и как не старый еще отец. Для детей, для семей это оптимальное место. Это то, что для меня объясняет, почему это «Традиция». Потому что «Традиция» - это место, куда можно пойти с семьей – женой, детьми, родителями. А на «Русский Вудсток» можно пойти только с пьяными друзьями.
Эдуард, спасибо тебе большое, что приехал, рассказал. Будем ждать, рассказывай новости, рассказывай про новые спектакли.
Э. Бояков:
- С радостью. Приходи на наши спектакли. Приглашаю наших зрителей. У нас потрясающий сезон. Мы 30 августа объявим, собираем журналистов. Скоро объявим о наших планах, они очень большие.
С. Мардан:
- Отлично. Спасибо.
