Юрий Поляков - о том, как чуть не закрыл «Комсомолку», отказался жать руку Горбачеву и послушал пришельца с «того света»
А. Гамов:
- Всем привет! Сегодня в программе «Непарадные портреты с Александром Гамовым» наш семейный писатель - наш с Любовью Моисеевой, журналистской радио «Комсомольская правда». Юрий Михайлович, Владимир Сунгоркин в свое время запретил вас называть Михайловичем, поэтому мы будем вас называть на «вы», но Юрий. У меня первый вопрос такой. Программа эта выйдет 12 ноября, когда вам исполнится ровно 70 лет. Скажите, пожалуйста, вот...
Л. Моисеева:
- Но он не выглядит на 70.
А. Гамов:
- А на сколько?
Л. Моисеева:
- Один читатель написал: на 57-58. Я согласна.
А. Гамов:
- Я согласен тоже. А почему мы сегодня в таком праздничном наряде? Потому что мы записываем эту программу накануне юбилея нашего любимого семейного писателя. Сегодня 7 ноября. И мы даже стихи читали про Ленина, про Октябрь.
Л. Моисеева:
- Красный день календаря.
А. Гамов:
- Первый вопрос, знаете, какой к вам Юрий.
Ю. Поляков:
- Какой?
А. Гамов:
- Вот почему вас так любит «Комсомолка» многие годы и десятилетия? Хотя однажды был такой эпизод, когда нас из-за Полякова чуть было не прикрыли. Отвечайте.
Ю. Поляков:
- Ну, я думаю, по многим причинам. Ну, во-первых, я на сегодняшний день один из старейших писателей - авторов «Комсомолки», потому что моя первая публикация в «Комсомольской правде» была в 1976 году. Была такая рубрика, кстати, актуальная сейчас, называлась «Письмо без марки».
А. Гамов:
- В «Парусе».
Ю. Поляков:
- Да, в «Алом парусе». Это были материалы тех, кто служит в советской армии. Потому что в армию можно было отправить письмо своему мальчику, сыну, внуку без марки. Просто пишется воинская часть, бросается, и щедрое советское государство все это отправляло, и ходил довольно быстро. Даже к нам в группу советских войск Германии. Там тогда было опубликовано мое четверостишие. Я тогда появился как автор.
А. Гамов:
- Прочитайте четверостишие.
Ю. Поляков:
- Пожалуйста. Оно было короткое. Оно был, кстати, к 9 мая. Оно звучало так:
Сосед приемник за полночь включит.
Сухая половица в доме скрипнет.
И бабушка моя проснется, вскрикнет
И успокоится - дед взял на фронт ключи.
А. Гамов:
- У меня аж мурашки.
Ю. Поляков:
- А дед мой погиб в июне 1941 года. Точнее, пропал без вести. Ну что, в общем, почти одно и то же считалось. И с тех пор, я часто печатался в «Комсомольской правде» в разных качествах. Один раз даже при Селезневе я чуть не стал заведующим отделом литературы и искусства «Комсомолки». Да, я уже прошел собеседование, и так далее, но в последний момент ЦК комсомола нашли своего парня, он стал. Ну, не важно, может, и к лучшему. Потому что тяжелая работа - ежедневная газета, это особое дело. А потом была знаменитая история, когда у нас в стране в целях укрепления демократии расстреляли из танков символ демократии - парламент.
А. Гамов:
- Это октябрь 1993 года. 4 октября.
Ю. Поляков:
- Да. И тогда, значит, всю оппозиционную прессу или закрыли, или приостановили. Мало кто поддерживал эту, конечно, варварскую акцию. Но негде было высказать это, потому что оппозиционная пресса была закрыта, либеральная пресса, естественно, так сказать, аплодировала. И доаплодировалась, как мы знаем теперь. А я же такой простой был писатель, за что меня и любили.
А. Гамов:
- Почему - был?
Ю. Поляков:
- Нет, в ту пору я имею в виду. И сейчас. Я взял и накатал, значит, статью под названием «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция». Где, в общем, сказал, что вообще так демократию, ребята, не укрепляют. И там была фраза, которая пошла в народ, которая звучала так: плохому президенту всегда парламент мешает. А мы знаем, да, что плохому танцору не мешает. Очень народу понравилось. И я принесу ее в «Комсомолку», где я печатал тогда свои какие-то материалы, в полной уверенности, чтобы просто знали ребята, что кто-то написал. По-моему, Симонов тогда был редактором.
А. Гамов:
- Валера Симонов.
Ю. Поляков:
- Да, Валера Симонов.
А. Гамов:
- Я уже работал в 1993 году. Я помню эту вредную публикацию.
Ю. Поляков:
- Так что, если он слышит, привет ему. А он взял и напечатал. Какой тут начался скандал! Это оказалось единственное во всей российской прессе, по крайней мере, центральной, может, в регионах наверняка что-то было, умных, смелых людей на Руси много всегда было, и журналистов тоже. И вдруг напечатали в центральной прессе - такой скандал. И позвонил тогдашний зам. председателя правительства, который курировал прессу и сказал: ну, все, ребята, давайте, съезжать готовьтесь, закрываем мы вашу газету. Как газету «День» закрываем. Еще какие-то газеты прикрыли. И, действительно, один день газета не выходила. Потом, конечно, там спохватились, что прихлопнуть «Комсомольскую правду» – это не закрыть «День Тушино», была такая.
А. Гамов:
- Тогда, знаете, чем все закончилось? Я-то уже работал, и мы с Сунгоркиным были в тот момент, когда расстреливали парламент, на этой улице. На Красной Пресне.
Ю. Поляков:
- Я тоже туда ходил. И был репортаж «Улица корчилась от боли».
Ю. Поляков:
- Рочдельская, по-моему, эта улица называлась?
А. Гамов:
- Я сейчас не помню, там были выбитые все стекла, выбитые окна, снайпера. Какой-то мужик вышел из дома с собакой гулять, не может попасть, потому что все простреливалось. Еще до того, как я увидел Сунгоркина, крадущегося, по-хорошему, прячущегося от выстрела, я подошел к автобусу с ментами, и там они слушают то, что происходит. Они смотрят по CNN то, что происходит за домами, и голос Руцкого: «Поднять авиацию!» С матом. Вот такое вот было. У меня тоже мурашки. И нам тогда посадили цензора. В «Комсомолке» был цензор.
Ю. Поляков:
- Вот это после моей статьи.
А. Гамов:
- Ну, наверное, да. Потом его, правда, убрали.
Л. Моисеева:
- Ну, многое проморгали. И, между прочим, вас проморгали еще раз, когда вы написали «ЧП районного масштаба». Потому что, если бы не проморгали, то может быть...
Ю. Поляков:
- Это раньше проморгали.
Л. Моисеева:
- Да, вас промаргивали. И, если бы не проморгали, то, может быть, оно бы и не вышло, да?
Ю. Поляков:
- Знаете, тут на самом деле не все так просто. Ведь когда я написал «ЧП районного масштаба», я был честный советский писатель. Я тут же понес в журналы. Все читали: ты что принес? Ты что, с ума сошел? Уноси сейчас же. Единственный, кто взял, это был Андрей Дементьев, тогда редактор «Юности». Кстати, ему на здании журнала «Юность», это как раз напротив выхода из метро «Маяковская», буквально на днях, в День комсомола, 29 октября, открыли очень красивую мемориальную доску. Это стараниями Фонда мира и вдовы Анны Пугач-Дементьевой открыли. Кто не был, советую, мимо будете идти, посмотрите. Очень красивая. И он поставил в номер, и ее, естественно, цензура сняла. Это был 1981 год. И вот он ставит - ее снимают. Он ставит - ее снимают. И вдруг выходит постановление ЦК партии о недостатках комсомола. Это 1984 год, лето.
А. Гамов:
- Это тогда генсек был Константин Устинович Черненко?
Ю. Поляков:
- Да, это был Черненко.
А. Гамов:
- Спасибо ему.
Ю. Поляков:
- Это был Черненко. И звонят Маркову Георгию Мокеевичу, он тогда был первый секретарь Союза писателей, очень хороший секретарь, я его вспоминаю. Все читал, все знал про все, в отличие от нынешних времен. Ему звонят из ЦК партии и говорят: Георгий Мокеевич, вы читали, конечно, постановление о комсомоле? Тот: конечно, вот у меня лежит на столе. Тогда все же с «Правды начинали» и с «Комсомольской правды» начинали день. Он говорит: так надо писателям поддержать партию, давайте что-нибудь критическое о комсомоле. Он говорит: я не понял вас, что критическое? - Ну что, у вас ничего критического о комсомоле нет? Он говорит: да есть одна повесть. - Какая? - А вы хорошо знаете. Вы же ее не разрешаете печатать. - Напомните. – Поляков, «ЧП районного масштаба».- Да вы что? Уже написана, что ли? - Да. - А где она? - По-моему, в «Юности» лежит. - Хорошо. Звонят: Андрей Дмитриевич, а что это ты там маринуешь, понимаешь, острую талантливую своевременную повесть? - Какую повесть? Говорит: Полякова, «ЧП районного масштаба». - Да я ее три раза ставил в номер. По вашей команде снимали, с 1981 года борюсь. - Что значит - снимали? Мы ничего не снимаем.
Л. Моисеева:
- Рекомендуем.
Ю. Поляков:
- Вы коммунист. Надо было принципиальнее действовать. - Так что же мне делать? - Ставьте немедленно в номер. И она вышла в первом номере 1985 года.
А. Гамов:
- Это была первая эпоха писателя Юрия Полякова?
Ю. Поляков:
- Нет, но это была еще поэтическая эпоха. Потому что я получал премию Маяковского, премию Ленинского комсомола. Я, кстати, был в своем поколении одним из заметных поэтов, не могу сказать, что самым-самым. У нас были самые-самые. У нас был Коля Дмитриев, замечательный поэт, рано, к сожалению, умер. Женя Блажеевский, прекрасный поэт, всем, кстати, рекомендую. Я тоже так ничего был.
А. Гамов:
- Как Иосиф Давыдович Кобзон в свое время говорил: у нас первых много, я себя считаю вторым. А почему вторым? Потому что первых у нас много.
Ю. Поляков:
- Это правильно. И издательство «Вече» к моему юбилею выпустило сборник, он только-только поступил в продажу, называется «Осень в Переделкине». Это избранные мои стихи. Книга вышла позавчера. Если интересно кому-то посмотреть, какой я был поэт, вот она сейчас появится.
А. Гамов:
- Почему - был? Вы сейчас обязательно почитаете нам свои стихи.
Л. Моисеева:
- Между прочим, это же ваши фразы: «Две вещи в жизни человека необъяснимы - почему он пьет и почему пишет стихи?»
Ю. Поляков:
- Это я.
А. Гамов:
- Это кто-то из героев Полякова сказал.
Ю. Поляков:
- Такая вот была история. Ну, а потом уже началась проза. Ну, конечно, другая была известность, я вам хочу сказать. Вот сейчас трудно себе представить. Я даже думаю, что таким суперраскрученным писателем, как, допустим, тот же Захар Прилепин, вот та известность, которая была тогда у нас, они даже не представляют, что это такое было. Ты входишь в троллейбус, «Юность» была 3,5 миллиона тираж, и каждый номер читали минимум 10-12 человек, представляете? 40 миллионов прочитали. Входишь в троллейбус. Дальше подсаживается человек и говорит: что ты там хрень какую-то написал про комсомол, знамя украли. Вот у нас в комсомольской организации был случай, я тебе сейчас расскажу. И ты до конца едешь, слушая эти рассказы.
А. Гамов:
- Можно еще один провокационный вопрос?
Ю. Поляков:
- Чем больше провокационных вопросов, тем лучше.
А. Гамов:
- У Полякова юбилей 12 ноября, а я все провокационные. Почему Полякова власть так терпит? Вы столько критики наводите на любимую нашу власть, а она вас терпит. Более того, был даже такой эпизод, когда глава государства Владимир Владимирович Путин Полякова в числе очень немногих пригласил на день рождения в Константиновский дворец. Почему? Или у вас договоренность заранее, что вы плохой следователь? Объясните этот феномен. Честно только, ладно?
Ю. Поляков:
- Я объясню честно. Дело в том, что, понимаете, разный тип писателя востребован, грубо говоря, его политическая направленность. Потому что всегда востребованы просто хорошие писатели.
А. Гамов:
- А Поляков какой?
Ю. Поляков:
- Поляков хороший писатель, я-то подозреваю. Но политическая какая-то востребованность. Надо сказать, что власть, при всем при том, всегда чувствует, писатель он враг или он просто, так сказать, выполняет свою функцию быть критиком социальных пороков. Потому что социальная чувствительность, вообще писателя большого делают три чувствительности. Это вербальная чувствительность, он острее, чем другие, чувствуют слово. Это социальная чувствительность, он острее других чувствует социальные противоречия и недостатки. И это этическая чувствительность. Он острее других чувствует эти морально-нравственные коллизии, тонкости. Сюда же входит религиозное самоощущение, взаимоотношения. И, естественно, нормальный писатель остро чувствует социальные проблемы и недостатки. Я их чувствую, но чувствуют почти все. Но кто-то боится высказать.
Л. Моисеева:
- Кто-то не умеет.
А. Гамов:
- Это ужасно, когда в двух километрах от Кремля на сцене Театра Сатиры идет спектакль по пьесе Юрия «Чемоданчик», где глава государства, во-первых, женщина, во-вторых, она теряет ядерный чемоданчик.
Ю. Поляков:
- Да, печальный случай Камалы Харрис наводит на мысль, что здесь я не угадал. Я закончу ответ вопрос. Власть всегда чувствует - это человек, который типа писатель-иноагент, задача которого - расшатать и развалить страну. И смотаться потом на коврижки. Или человек критикует для того, чтобы не было недостатков, а стало лучше. Вот я всегда был таким писателем. Это чувствовала и советская власть, и постсоветская власть. Я надеюсь, что и впредь будет чувствовать. Потому что вся моя критика, даже самая острая, ради улучшения, а не ради того, чтобы все это дело развалить.
А. Гамов:
- А его еще награждают.
Л. Моисеева:
- Правда, что у вас в жизни был эпизод, когда вы не пожали руку Горбачеву, причем прилюдно?
Ю. Поляков:
- Да. Это был юбилейный вечер того же самого Андрея Дмитриевича Дементьева, с которым мы дружили до последнего дня, его жизни. Это было в огромном зале «Зарядье», которого больше нет. У меня, кстати, есть несколько архитектурных вопросов к нашей дорогой власти. По поводу того же «Зарядья», по поводу гостиницы «Россия» - кому она мешала, по поводу гостиницы «Москва», по поводу «Военторга» замечательного, из которого сделали какую-то анодированную шкатулку вместо произведения искусства эпохи модерна. Огромный зал. Там тысячи три, наверное, он был. Ведет Кобзон. Там такая система. Выходят три человека или четыре. Они говорят какие-то короткие вещи. Андрея Дмитриевича поздравляют, пожимают руку и уходят. Вот вышло нас четыре редактора. По-моему, как раз там был Павел Гусев, по-моему, был Сунгоркин, я и еще кто-то из главных редакторов, я просто не вспомню. И мы сказали свои вещи, и дальше мы должны были по сценарию сойти в зал. А Кобзон все перепутал, он думал, когда же запоет наконец, поэтому перепутал. И он не сказал нам «пройдите в зал». Мы остались стоять. Он говорит: «А сейчас поздравляет первый и последний президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев». Он идет, поднимается на эту сцену, а мы стоим, как в футболе, когда стенку делают. Так вот стоим, не знаем, что делать. А он по старой партийной привычке, если стоят на сцене люди, им надо пожать руку. И он начинает пожимать. Одному пожимает, другому пожимает, третьему. Протягивают руку мне, а я убираю руки за спину.
А. Гамов:
- Ужас какой.
Ю. Поляков:
- Он так на меня дико посмотрел. И тут Кобзон понял, что... Да-да-да, я вам забыл сказать, идите, идите. Я сел на свое место. И на плечи мне несколько рук таких тяжелых: молодец! А потом, когда начался банкет, я час не мог донести рюмку до рта. Потому что, как только я это движение начинал, только ко мне подходил, по руке: «Ну ты, старик, молодец! Вот я это давно хотел сделать!».
А. Гамов:
- Юрий, какой это год?
Ю. Поляков:
- Я сейчас скажу, какой это год. Это где-то начало нулевых. Как раз звезду Дементьеву тогда открывали. Эти звезды хотя бы перенесли на новые места. Так же нельзя относиться к культурному наследию.
Л. Моисеева:
- У меня есть провокационный вопрос. Юрий преодолел цензуру в 70-х годах, а потом из-за вас ввели цензуру уже в 1993 году. Так я поняла?
Ю. Поляков:
- Было дело. Кстати говоря, изымали мою повесть «Демгородок» из магазинов. Это был уже 1994 год.
Л. Моисеева:
- Это уже благодаря этой новой введенной цензуре?
Ю. Поляков:
- Да.
Л. Моисеева:
- Сделайте что-нибудь еще, чтобы сейчас ввели цензуру. Есть смысл?
А. Гамов:
- Ты что? Это вырезаем!
Ю. Поляков:
- Я вам хочу сказать, почему такая широкомасштабная цензура, за исключением той, которая связана с военной ситуацией, когда необходимо отслеживать информационное пространство, потому что, действительно, когда идет война, очень важно, чтобы не было того, чего не должно быть во время войны. Я с этим, кстати, абсолютно согласен. И, между прочим, когда мне позвонили и сказали: знаете, у вас там в спектакле «Одноклассники» есть такой эпизод, когда военком приносит… Спектакль идет в Театре армии, кто не видел - рекомендую.
А. Гамов:
- Тоже крамола.
Ю. Поляков:
-Да какая крамола? Если вы нас услышали сегодня, 12-го днем, а не вечером, учтите, что у меня 12 ноября в 19.00 юбилейный авторский вечер в Доме литераторов на Большой Никитской, так что можете еще успеть.
А. Гамов:
- А это и в газете будет.
Ю. Поляков:
- Да, замечательно. Я говорил про «Одноклассников». Пьеса уже почти двадцать лет назад написана. И там есть такой эпизод, что военком приносит инвалиду, которому празднуют 40-летие, он в Афганистане получил тяжелое ранение, у него руки-ноги целы, но он просто выпал из мира. И тот ему приносит сначала протез правой руки, потом протез правой ноги. Люди в бумажках зарылись и живого инвалида не видят за ними, смысл такой. Мне позвонили, сказали: такая просьба, сейчас такое время, люди воюют, появились новые инвалиды. Как-то это звучит не очень. Военком не знает вообще, какой инвалид на его территории. Как-то для такого времени. Давайте мы эти сцены уберем, пока такие времена.
А. Гамов:
- Ну, это правильно, наверное.
Ю. Поляков:
- Правильно, я так и сказал: конечно убирайте. Я же нормальный человек. Поэтому я спокойно. А почему невозможна сейчас цензура широкая?. Потому что не читают наши начальники художественную литературу. Поэтому, собственно говоря, цензура-то всегда прячет, прежде всего, от начальства, а не от населения. От начальства чего прятать - они не читают. Как вы думаете, кто перед вами сидит сейчас?
А. Гамов:
- Классик трех или четырех эпох.
Ю. Поляков:
- А по профессии кто я?
А. Гамов:
- Учитель? Вы в райкоме с Павлом Гусевым работали, бюрократ. Поляков - бюрократ.
Ю. Поляков:
- Нет, я не бюрократ, я писатель. А вы знаете, что в реестре профессий Российской Федерации слова «писатель» нет? Вообще такой профессии нет. Пескоструйщик есть, а писателя нет. Но у нас же власть мудрая, писатели есть. Они есть в перечне видов работ самозанятых. Но даже не в основном разделе. Это я сейчас не шучу, я не как сатирик, это я вам просто рассказываю, как на самом деле. Не в основном разделе самозанятых, а в разделе «Разное». Причем там, смотрите, как идет. Носильщик, писатель, грузчик, платные туалеты. В таком порядке. Откройте категории самозанятых, раздел «Разное» и найдете именно в том порядке, который я вам сейчас рассказал.
А. Гамов:
- Не самые худшие профессии.
Ю. Поляков:
- Особенно платные туалеты, говорят, там хорошо наваривают на сильном желании граждан, внезапно возникшем. Какая цензура? Чего цензурировать людей, профессия которых стоит перед платными туалетами, после грузчика?
А. Гамов:
- Вот что значит - Поляков пришел на бесцензурное радио. Чего хочет, то и говорит.
Л. Моисеева:
- Хочется во что-нибудь вмешаться?
Ю. Поляков:
- Я постоянно вмешиваюсь во что-то. Кстати говоря, к моему юбилею, кто интересуется моей публицистикой, есть такое замечательное издательство «Русский мир», они незадолго до этого выпустили большой том Вадима Коженова, это блестящий критик, литературовед, мыслитель, он умер в 2001 году еще, но он очень повлиял на формирование нашего поколения, патриотически мыслящих людей. Это же издательство «Русский мир» выпустило к моему юбилею двухтомник моей публицистики с 1988 по 2024 год.
А. Гамов:
- Хотел узнать, там же есть Александр Гамов и Любовь Моисеева - интервью с Поляковым, да? Это же тоже публицистика?
Ю. Поляков:
- Конечно, они есть, поскольку я в публицистике ссылаюсь на этот замечательный ваш журналистский дуэт.
А. Гамов:
- Вот на что я напрашивался.
Ю. Поляков:
- Интервью наши будут во втором издании книги «Честное комсомольское».
А. Гамов:
- Это за 30 лет нашего с вами…
Ю. Поляков:
- Да, к 25-летию нашего содружества. Мы не успели немножко к юбилею. Почему - объясню. Потому что я знал, что к юбилею пойдут косяком интервью, в том числе наши с вами. И вот я дождался, пока это произойдет, и вот этим книга «Честное комсомольское-2» будет заканчиваться. Это издательство очень хорошее, называется «Книжный мир», оно выпускает много публицистики. А там статьи, не интервью.
Л. Моисеева:
- Меня-то как раз интересуют не ваши комплименты. Есть какая-то тема, назревает на новую публицистику?
Ю. Поляков:
- Есть.
Л. Моисеева:
- Мне, например, это гораздо более интересно.
Ю. Поляков:
- Да, я вот сейчас пишу статью с условным названием «Травматики». Дело в том, что есть такое понятие в литературе, в прозе - «литература травмы». Это всегда было, например, «Царь Эдип». Кровосмешение, травма, в результате он себе глаза выдирает с криком: «Где были мои глаза?». Или Пьер Безухов. Бастард, незаконнорожденный. Вот он страдает, мучится. Литература травмы. Солженицын - литература травмы. Вот его посадили, хотя за дело, конечно, не надо разную ерунду с фронта писать, будучи офицером.
А. Гамов:
- Мы не разделяем эту точку зрения нашего любимого писателя.
Ю. Поляков:
- А я не призываю разделять. Не надо, будучи офицером спецподразделения, писать разную ерунду. За такое посадили бы и немецкого офицера, и британского, и японского. Но вот он обиделся. И вот вся его литература – это литература травмы. Он через обиду видит. Почему нельзя в школе изучать «Архипелаг ГУЛАГ»? Потому что это книга обиженного автора. Обида глаза застит. Есть такое.
Л. Моисеева:
- Обиженный необъективен.
Ю. Поляков:
- Но сейчас эта литература травмы измельчала, и человек может, например, написать целый роман, как он, скажем, при случайной незащищенной половой связи поймал какую-то, как говорят врачи, специфическую инфекцию, и вот он ее мучительно лечит и пишет об этом огромный роман. Как он таблетки пьет. Это вот литература травмы. Так вот, у нас существует и очень влиятельна в стране литература травмы какая. У этих людей травма, что им не повезло родиться в России, в русском мире, жить здесь и страдать. И вот об этих страданиях своей травмы рождения они всю жизнь пишут. Интересно, что именно за эту литературу, то и только за эту литературу, дают «Большую книгу», «Ясную Поляну».
А. Гамов:
- Это имеется в виду премии?
Ю. Поляков:
- «Букера», «Золотую маску» дают, разного рода киношные. Именно эта новая драма идет в театре. Про это фильмы снимаются на казенные деньги. Именно людям с этой травмой рождения, что им не повезло. Немножко их стало поменьше, потому что большинство иноагентов тоже страдали этой травмой рождения, но они уехали. Но все равно у нас ключевые посты в культуре, в театре, в кинематографе, в литературе, где это связано с премиями, в Роспечати занимают вот эти люди, я их называю «травматики». Люди, которые в глубине души, а некоторые - явно, как и иноагенты, считают, что они наказаны почему-то рождением в этом жутком русском мире. Но зарабатывать они предпочитают все-таки в русском мире. При этом его ненавидя, проклиная за то, что они вынуждены в нем жить. Вот я такую сейчас статью пишу, она условно называется «Травматики». Я думаю, многим не понравится.
Л. Моисеева:
- Это, наверное, отклик 90-х годов, когда…
Ю. Поляков:
- Нет, они были и при советской власти, эти травматики.
Л. Моисеева:
- Когда очень массированно шла пропаганда о том, что СССР – это плохо, Россия – это плохо. Я читала одного идеолога, который сказал, что, если мы Россию не победим на поле боя, это априори понятно, что так оно и есть, то просто надо лишить ее прошлого, надо это прошлое сделать токсичным. И тогда Россия развалится сама по себе.
Ю. Поляков:
- Вот эти травматики и делают токсичным. Они снимают фильм про крещение Руси и называют этот фильм «Викинг». Какое имеют отношение викинги к крещению Руси? Даже варяги, если и имеют, то в том смысле, что, может быть, вот этот балтийский славянин Рюрик какое-то время был в этой дружине. Варяжки - морские разбойники, это не национальность. Он, может быть, был, потому что уже давно доказано, что он был балтийский славянин. Призвали не шведов, которых тогда вообще в природе не было, а призвали своего. Потому что тогда весь славянский мир говорил на одном языке. И чех прекрасно понимал киевлянина или москвича в то время. А уж поляки просто с нами на одном языке фактически говорили. Может, припшекивали уже тогда.
А. Гамов:
- Я просто один юбилейный вопрос задам. Как долго писатель Юрий Поляков, драматург, поэт, литературный критик, друг «Комсомольской правды», собирается оставаться модным? Что вы для этого делаете? Где берете зеркала, которые позволяют вам реально отражать пережитые вами три или четыре эпохи?
Ю. Поляков:
- Я никогда не был модным писателем.
А. Гамов:
- И двенадцатитомник.
Ю. Поляков:
- Это первый том 15-томного собрания сочинений. А перед этим был 12-томник, он уже закончился.
А. Гамов:
- Кого еще так издают? Только модного Полякова.
Ю. Поляков:
- Нет. Читательская любовь и модность - это разные вещи. Мода - это временное увлечение, как в одежде. Сегодня это модная линия, а завтра ты наденешь это: ты чего? Откуда ты, из какой-то деревни приехал? В литературе я никогда не был модным. Когда я печатал «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа», была в моде совершенно другая литература. Абсолютно. В 90-е годы, когда я написал «Козленка в молоке», «Демгородок», «Небо падших», вещи, которые выходили огромными тиражами и печатались, кстати, с продолжениями в газетах, в том же «Труде», был постмодернизм, совершенно были другие писатели, большинство из которых сейчас, кстати, забыты. И в нулевые уже другая литература. Я модным не был никогда. Понимаете? Модная литература, вот за нее и дают «Букер». Эта литература травмы сейчас модная. За нее дают «Ясную Поляна». Мне никогда ничего не давали. Но меня всегда любили читатели. И мои книги хорошо расходились. Если «Козленок в молоке» уже выдержал больше 30 переизданий.
А. Гамов:
- Вот лечебная книга, оказывается. Вы не собираетесь ее запатентовать как лекарство?
Ю. Поляков:
- Мне, кстати, многие рассказывали, из депрессии помогает «Козленок в молоке» выйти. «Парижская любовь Кости Гуманкова».
А. Гамов:
- Может, вам даже присвоят звание доктор медицинских
Ю. Поляков:
- Не медицинских, а реабилитационных. Врач-реабилитолог. Я все-таки к своему юбилею, как и положено пионеру, комсомольцу и члену партии, пришел с трудовыми совершениями. Я буквально...
А. Гамов:
- А почему вы часто говорите «я, я, я»?
Ю. Поляков:
- А потому что я про себя говорю. Если бы я был император, самодержец, я бы говорил «мы». Я пришел с творческими успехами. Я закончил вчерне буквально два дня назад четвертую последнюю часть «Совдетства». Было три части, мы про них говорили здесь неоднократно. Буквально позавчера в свет вышел в издательстве «АСТ» огромный том, все три части «Совдевства», все три книги в одном томе. Еще у меня даже нет авторского экземпляра, поэтому я не принес, но он уже напечатан. Я продолжаю лучшие советские традиции.
Л. Моисеева:
- Поляков устанавливает моду. Стоило издать какую-то книгу, как тут же появляется мода на Полякова. Я даже могу подсказать, почему Поляков становится модным. Потому что я прочитала у одного читателя, я с ним точно согласна, он сказал, что я в этих книгах узнаю себя и своих соседей.
А. Гамов:
- Поляков, чем выше поднимается в возрасте, тем он глубже окунается в детство. Там детский сад будет у вас уже? Пионеры были, подростки.
Ю. Поляков:
- Я ценю ваш юмор. У меня, кстати, герой к своему детсадовскому опыту постоянно обращается, так что эта тема актуальна.
А. Гамов:
- А его так же зовут?
Ю. Поляков:
- Его зовут Юра Полуяков. Это как бы и я, и не я. «ПолуЯ». А четвертая книга называется «Школьные окна». И она посвящена как раз школе, моей 348-й школе, которая стояла когда-то на углу Переведеновского и Балакиревского переулков. Сейчас, к сожалению, этого здания с профилями наших писателей нет. Там и про любовь, и там тема про то, как хороший ученик, председатель совета отряда впутался в очень нехорошую и опасную историю, к которая могла стоить ему доброго имени москвича.
А. Гамов:
- И завершающий вопрос...
Ю. Поляков:
- Но он выпутался. Но с трудом.
А. Гамов:
- В день своего 70-летия что бы вы хотели пожелать своему народу? Ваши читатели - народ какой-то особый, который знает Полякова. У них разные возрасты. Для меня это было открытием, что там от столетних до десятилетних - все любят Полякова.
Ю. Поляков:
- Я вам хочу сказать, что у меня одно пожелание в свой юбилей, потому что я всегда считаю, что судьба народа важнее судьбы отдельно взятого писателя. Я всегда так говорил и продолжаю говорить. Поэтому вот сейчас, в это время я хочу пожелать, прежде всего, нам скорейшей победы и возвращенного ценой героизма, жертв мира.
А. Гамов:
- И стихи Полякова.
Ю. Поляков:
- Вот у нас был недавно День рождения комсомола. И у меня были такие стихи. Написаны, между прочим, в 1976 году, когда я служил в группе советских войск Германии.
А. Гамов:
- С чего мы начали, тем и заканчиваем.
Ю. Поляков:
- Называется «У музейной витрины».
Он погиб восемнадцати лет,
Затерялся в кровавых потемках.
Вот его комсомольский билет,
Изрешеченный, в бурых подтеках.
Парень шел, выбивался из сил,
Но о смерти не думал заранее.
И свои документы носил
Возле сердца, в нагрудном кармане.
Значит, в сердце ударил свинец.
Я стою, словно смерти отведав.
Боже, сколько пробитых сердец,
Люди, сколько пробитых билетов!
А ведь мог он вернуться живой,
Если б строчку в устав дописали:
Комсомольцам, идущим на бой,
Выдаются билеты и стали!
А. Гамов:
- Юрий, мы горячо поздравляем вас с очередным юбилеем, и не последним. И надеемся.
Ю. Поляков:
- Хочется помучиться-то еще.
А. Гамов:
- Любовь Моисеева и Александр Гамов, журналисты радио «Комсомольская правда», поздравляли так вот своеобразно несколько своего любимого семейного писателя с днем рождения. Мы желаем вам здоровья писательского и еще больше, хотя куда уж больше, преданных читателей. С днем рождения! С юбилеем!
Ю. Поляков:
- Спасибо. А я желаю «Комсомолке» и моим любимым семейным читателям, чтобы она продолжала оставаться такой замечательной газетой - лучшей газетой страны и продолжала нести свет слова, правды в массы.
А. Гамов:
- Ура!
Подписывайтесь на наш подкаст, чтобы не пропустить новые выпуски «Непарадных портретов» с Александром Гамовым.
