Как детская психологическая травма влияет на будущую жизнь ребенка
Д. Завгородняя:
- Здравствуйте, дорогие друзья. Сегодня мы хотим посвятить нашу программу психологии. Хочу я поговорить на такую очень важную тему. Насколько психологическая травма влияет на будущую жизнь ребенка? Потому что сегодня родители маленьких и взрослых детей, уже почти совершеннолетних, со страшной силой носятся с этой проблемой, ужасно боятся причинить какой-то вред своему ребенку, который, не дай бог, потом отразиться на дальнейшей его судьбе и человек не будет счастливым. В общем, сейчас этих психологических травм боятся все хуже войны. Вот и сегодня у меня в гостях доктор психологических наук Илья Слободчиков и он нам сегодня расскажет все про детскую психологическую травму. Насколько нужно от нее бегать и прятаться. И есть ли от нее польза, может быть? Здравствуйте, Илья Михайлович.
И. Слободчиков:
- Добрый день. Ну, все не расскажу - это можно говорить бесконечно, что называется. Но давайте сначала разведем два понятия. Есть опыт, в том числе, и травматический, который ребенок получает, естественно, в процессе жизни и в процессе своего развития. В конце концов, даже начиная ходить и падая, он уже этого может испугаться, и это уже может быть травматическим событием, не говоря уже про всяких лающих собак, вылетающих из-за угла автомобилей и прочих нюансах, которые в огромном количестве существуют.
Вторая история, когда мы говорим про психологические травмы, именно вот как травматическое звено, переживательное, эмоциональное, которое происходит вследствие столкновения переживания, сознания конфликтных тяжелых ситуаций. Развод, например, тяжелая болезнь или смерть близких. Или собственная тяжелая болезнь. И отдельная категория - психологические травмы, связанные с внешними факторами. И это истории я про насилие, прежде всего. История про психологическое давление. Вот эта группа травмообразующих компонентов. Дело в том, что это три разные совершенно векторы и отражаться на жизни и на судьбе ребенка, на его взаимоотношениях с собой и с окружающими они будут по-разному. Значит, первый вариант абсолютно неизбежен, как вы понимаете, он обязателен и он не должен служить - хотя, тут как повезет - точкой невротизации, условно говоря. Потому что ребенка ж невозможно посадить в барокамеру или еще куда-нибудь и защитить от всех воздействий и явлений. История инфантилизации начинается с того, что ребенок абсолютно не понимает, что такое стресс, боится его панически, боится выйти за пределы своего комфортного и физически, и психологически, и социально мира и в результате ничего, кроме дальнейшей головной боли и отсутствия навыка социализации, адаптации и нормальной коммуникации мы не получаем.
Вторая группа травматических состояний - это история про конфликты, про тяжелые переживания и здесь есть два момента. Во-первых, опять же это неизбежная ситуация. И все равно, хотим мы или не хотим, мы с этим сталкиваемся.
Д. Завгородняя:
- Ну вот какая, например, такая ситуация, которая приводит к серьезным последствиям?
И. Слободчиков:
- Да практически любая ситуация может привести к тяжелым последствиям. Ну, давайте возьмем простейшую вещь.
Д. Завгородняя:
- Нет, любая ситуация не годится.
И. Слободчиков:
- Хорошо, любая ситуация, я имею в виду, из этой серии. Потому что все конфликтные ситуации строятся по одному и тому же ряду внутренне как бы, структурно. Есть ситуация, есть мое восприятие этой ситуации и образ этой ситуации. Есть дальше адаптация к ней или дезадаптация. Есть ее переживание и есть дальше рефлексия по поводу этого переживания.
Д. Завгородняя:
- Это мы в сложные вещи углубились…
И. Слободчиков:
- А я сейчас упрощу, тут ничего сложного принципиально нет. Давайте возьмем историю классическую - про конфликты в семье. Про то, что родители ругаются, предположим, кто-то чем-то сильно недоволен. Потому что история про то, что ругаться надо без детей, она, конечно, идеальна и прекрасна, но дети, что называется, не дураки, они очень чувствительны сами по себе .И даже когда родители ругаются интеллигентно и стараются делать это вне присутствия детей, напряженная атмосфера и все остальное очень чувствуется всегда и ребенок эту историю воспринимает. Вот тут-то, да, она является для него стресс-фактором, который может вырасти до небес в случае, если родители, допустим, собрались разводиться. Вот развод родителей может являться классической ситуацией и психотравмирующей. Поскольку сама ситуация социально естественная - и разводятся сейчас часто - ребенка нельзя, во-первых и бессмысленно от этой ситуации ограждать. Даже если ребенок чувствителен. А есть у нас категория гиперчувствительных детей, которые - еще событие не произошло, а они уже все пережили заранее. Ребенка надо готовить к этой ситуации. Ребенок должен понимать, что в мире существуют не только добрые феи и цветочки и бабочки, но существует и вся остальная сторона медали. Реальность мира никто не отменял. Люди разные, ситуации разные, события разные. Другое дело, что не надо ребенка окунать в это резко с головой. Но ограждать его от всего, что происходит в мире - от войн, от негативных ситуаций - разговаривать с ребенком об этом надо. Это не означает, что будь готов к тому, что с тобой это произойдет. Речь идет про то, что так бывает и это тоже нормальная, реальная, действительная жизнь. Не нужно выстраивать иллюзорный мир. Если ребенок живет в мире иллюзий и мы говорим о том, что у нас было все, я не хочу для своего ребенка такого, пусть он лучше ни о чем не знает - вот тут он точно со стопроцентной гарантией получит сложную психотравму и еще вдобавок будет вас обвинять, что вы, дорогие родители, меня к этому не подготовили, я ничего этого не знал, а теперь вот все последствия за ваш счет.
Д. Завгородняя:
- То есть, не нужно создавать абсолютно идеальную ширму для того, чтобы ребенок не видел негативную сторону жизни?
И. Слободчиков:
- Ни в коем случае. Больше того, эта история касается и взаимоотношений ребенка с нами. Ребенок должен понимать, что мы, взрослые, тоже живые люди, что мы устаем, что у нас бывает хорошее и плохое настроение, что мы можем огорчаться и обижаться, и нам может быть плохо, больно и одиноко. И он, как близкое и любимое нам существо, со своей стороны тоже очень многое может сделать, чтобы сбалансировать это состояние и как-то помочь нам с ним справиться. Не нужно все время изображать из себя суперсильных родителей. Это тоже чепуха. Потому что в конечном итоге, когда ребенок в какой-то период столкнется с тем, что мы живые люди, возникнет вот эта проблемно-травматическая ситуация.
Д. Завгородняя:
- Вот я вам сейчас расскажу про один стереотип. Нельзя при ребенке делать печальное лицо, надо все время быть в доброжелательном, спокойном состоянии… Чтобы, не дай бог, его не травмировать.
И. Слободчиков:
- Отлично. Когда ребенок столкнется с ситуацией сложного переживания у папы, у бабушки, у тети, у друга у близкого, он не будет понимать, как на эту историю реагировать и что это вообще за зверь такой. Он будет воспринимать ее как вранье, потому что в моем доме такого не бывает. Меня научили, что мир прекрасен, что все люди сами справляются со своими ситуациями, что от меня никто ничего не требует, чтобы я в это вмешивался и эмоционально переживал, сопереживал и сочувствовал. Вот что вы получите на изнанке в результате.
Д. Завгородняя:
- Но если, допустим, мама все время печальна и у мамы всегда, например, скверное настроение? Или, допустим, присутствуют некие эмоциональные качели - я тебя обожаю, моя деточка - ненавижу, сволочь. Такое тоже бывает.
И. Слободчиков:
- Давайте все-таки разойдемся по понятиям. Излишество вредит в обе стороны. Речь не идет о том, что мы зависаем в каком-то эмоциональном состоянии, что мы все время в состоянии эйфории или мы все время в состоянии депрессии. Во-первых, в норме так не бывает. Во-вторых, ребенок тоже бывает в разном настроении и состоянии. Когда мы объясняем и исследуем вместе с ним эту ситуацию, мы всегда опираемся на опыт его взаимодействия и переживания. Когда мы говорим: у тебя тоже меняется настроение, а я такой же, как ты. Не ты такой же, как я, а я такой же, как ты.
Д. Завгородняя:
- Хорошо. Но что тогда делать таким родителям, которые боятся причинить боль, окружают ребенка сплошным позитивом? Да, сейчас же очень большая мода на позитивное мышление… негатив вообще весь вымарывается.
И. Слободчиков:
- Есть сразу очень важный момент. Вот вы перечисляли - чтобы ребенок был счастливым, быть хорошим родителем, избегать травматических ситуаций - ну, это же все про разное. Что такое счастье, субъективное ощущение? Это тогда, когда я здесь и сейчас ощущаю некий подъем, удовлетворенность от того, что и т.д. Но счастье же бывает и в силу того, что мои страхи не реализовались или я с ними справился, или были тучи, но прошли. Это же тоже из этой же серии. А хороший родитель - это такой родитель, который четко совершенно понимает, что он по максимуму дал своему ребенку тот материал, который позволит ему встать на ноги самостоятельно, подготовил его к своей жизни. Не в смысле к моей, родительской, а к своей собственной в смысле детячей.
Д. Завгородняя:
- И как это делать?
И. Слободчиков:
- А вот мы про это с вами и говорим. Потому что мы-то, взрослые, прекрасно понимаем, насколько этот мир не идеален. Ребенка нужно учить на его опыте и на его примерах, что ситуации бывают всякие. Есть другая сторона медали, принципиально важная - то, про что вы сейчас начали говорить как раз. Когда родитель боится этого. Тогда начинать надо с себя. В этом смысле психолог нужен вовсе не ребенку, а родителю. Потому что тогда возникает вопрос - а откуда у родителя эти страхи возникли, откуда у него выросла эта тревога? Желание счастливого будущего для своего ребенка - это нормально и естественно, это правильно и замечательно. Вопрос в том, что с этим счастливым будущим еще как-то жить надо. Это ведь опять же реальная ситуация. Я не буду даже напоминать, хотя, почему бы и нет, гениальную фразу Михаила Афанасьевича Булгакова, о том, что человек смертен, а иногда еще и внезапно смертен. И в этом смысле, когда заходит про это вопрос, я всегда говорю родителям именно в такой ситуации - ребята, помните, что может наступить ситуация, когда вас не будет рядом с вашим ребенком, а ему жить дальше и он должен будет каким-то образом с этой историей справляться.
Есть одна очень важная штука, ее знают все педагоги, имеющие дело с выпускными классами. Называется синдром покинутого гнезда. Тогда, когда у меня есть воспитанники, ученики и они уходят от меня. Страшно болезненное переживание, особенно, если в профессии заключена вся моя жизнь, если я в них вкладывал все, а теперь я их всех выпустил и остается вот это совершенно безумное, болезненное, страшное ощущение, что все, жизнь закончилась. А потом приходят новые дети и все начинается заново. Почему я про это говорю? Потому что родительское ощущение от этой подготовки оно где-то немножко сродни, нужно точно понимать, что ребенок не ваша собственность, что это самостоятельный субъект и ему жить свою жизнь - а не нашу с вами. И в этом смысле он должен точно понимать, что, конечно, мир не населен только змеями, но и не состоит из одного цветочного ковра. В конце концов, знаменитая теза про розу - что у розы, кроме бутона, существуют и шипы, которые довольно больно колются. И дальше возникает следующая история - как правильно ребенка к этому готовить. Мы уже говорили, что не надо искусственно ограждать. Но и насаждать эти страхи не надо. Не надо сеять панику, что, только ты выйдешь за ворота, тебя сразу укусят, побьют, изнасилуют, задавит три машины и сверху еще кирпич упадет…
Д. Завгородняя:
- Это самая распространенная стратегия самозащиты, которую внушают ребенку родители. Никуда не ходи, будь на глазах. Незнакомцу надо плюнуть в лицо, если он к тебе подошел.
И. Слободчиков:
- Святое дело. А еще и стукнуть его заранее, пока он тебя не стукнул.
Д. Завгородняя:
- Илья Михайлович, вы не представляете, что происходит во Франции. Я никогда не могла никакому ребеночку там ничего сказать, обратиться к ребенку со словами невозможно. Потому что ребенок с криками побежит от тебя. В России все-таки такого сумасшествия нет.
И. Слободчиков:
- А, да, что до меня домогаются и меня хотят обидеть. Яс этим столкнулся не во Франции, а в Англии, по-моему. Хотя там значительно более свободная в этом смысле история. Но, в общем, да, такой невроз существует. Кстати, в России тоже существует. По-своему. Здесь проблема заключается в том, что, если ребенок будет бегать от всего абсолютно, то ни о какой нормальной, адекватной коммуникации речи быть не может. Прежде чем вступить в общение, надо как минимум зафиксировать объект, или субъект, с которым ты собираешься общаться, надо к нему как-то отнестись. А из этого следует, между прочим, очень важная вещь. Нужно привыкать к тому, что на тебя смотрят, что с тобой могут разговаривать, что это вообще нормально, когда к тебе обращаются с вопросами, что человек совершенно не обязательно может желать тебе зла, когда он проявляет к тебе какой-то интерес. И вообще интерес к человеку - это нормально. Это одно из самых важных, ценностных образований, которое мы сегодня утратили, мы его просто уничтожаем, как сорняки в огороде…
Д. Завгородняя:
- Вот я вам расскажу случай из моего детства. У меня была супертревожная мама, она была очень сложным человеком, поэтому она боялась страшно все время за мою жизнь. И меня это очень сильно пугало, я боялась ее реакции - не дай бог, она узнает, ей будет плохо. И, кстати, это приносило мне дополнительные травматичные переживания, наверное.
И. Слободчиков:
- Безусловно. Потому что ж напряжение бешеное, конечно.
Д. Завгородняя:
- И что с этим делать?
И. Слободчиков:
- То, о чем вы говорите, это уже история про ответственность. Ответственность не должна быть мала, но и не должна быть чрезмерна. Речь не должна идти о том, что я накручиваю себя до такой степени, что впадаю в истерику при мысли о том, что родители что-то узнают и будут волноваться. В конце концов, волнение - это вообще нормальный компонент человеческой психической активности и он необходим просто.
Д. Завгородняя:
- Мне кажется, в этом надо людей убеждать, что тревожность - это нормально.
И. Слободчиков:
- Да. И агрессивность - это нормально. Агрессивность не смысле агрессии, но даже когда я открываю дверь и выхожу - это уже акт проявления физиологической агрессии, потому что я прикладываю усилия и делаю некое жесткое достаточно действие.
Д. Завгородняя:
- И можете кому-то этой дверью дать в глаз, если он зазевался или под дверью стоит.
И. Слободчиков:
- Абсолютно точно. А если серьезно, то нужно четко разделять нормативную тревожность и агрессию и ненормативную тревожность и агрессию - то, что мы делаем в педагогической и психолого-педагогической практике… Мы всегда говорим, что есть нормальная активность - познавательная, эмоциональная, социальная. И есть вещи, которые связаны с неумением регулировать собственное поведение, с неумением справляться с собственными эмоциями, в том числе, и со стрессом. И отсюда идет уже все остальное.
Д. Завгородняя:
- Так вот как держать человеку свою тревожность и агрессию в узде?
И. Слободчиков:
- Дело это чрезвычайно сложное и это довольно специфический навык и опыт, которому нужно учиться. Это уже к вопросу о взрослых. Мы очень часто не умеем это делать и не понимаем, что своим желанием защитить и оградить ребенка от всего, мы ему вредим. Здесь не бывает простых решений. Это невозможно технически по той причине, что у нас есть два абсолютных ограничения. Мы не знаем, что будет в следующий момент и не можем предсказать ситуацию развития…
А вторая ситуация, принципиально важная, - мы все-таки должны четко понимать, что мы это мы, а ребенок - это про разное немножко. И к вопросу о любви - вот мы вчера буквально эту тему обсуждали с одним очень любопытным подростком 17-летним, когда вопрос был задан прямо в лоб. А что такое любовь? И что это такое, когда меня любят? Так вот, история про любовь - это, прежде всего, история про принятие. Тогда, когда я про тебя, дорогой, знаю все и знаю, на что ты способен, и знаю все твои плюсы и минусы, и, тем не менее, я от тебя ни в какой ситуации не откажусь. Потому что категория любовь не имеет обратной стороны, она есть и все. По определению я тебе принимаю любого, я готов прийти тебе на помощь любому, я готов тебя защищать и поддерживать. Но это не означает, что я буду делать за тебя. Вот какая штука. Здесь эта история про эмоции, история про сопереживания. Это история про готовность. Но это не история про то, что я беру тебя за руку и вместо тебя идут вперед, пробивая скалы и все остальное, и тебя тащу за руку в этот счастливый мир. Это другая ситуация совсем.
Д. Завгородняя:
- Я замечала, что дети, растущие без каких-то страданий, очень трудно принимают и понимают страдания окружающих. Например, более жестоки к животным. Что это?
И. Слободчиков:
- В 1900 году закончил свои дни гениальный Оскар Уайльд, у которого, помимо «Дориана Грея», были великолепные сказки. «Высоко над городом стояла статуя счастливого принца» - и далее по тексту. Открываете сказку и читаете дальше - там все про это написано. Что представлял собой счастливый принц и что с ним стало потом, и чем закончилась эта история. Уайльд был гением…
Д. Завгородняя:
- Поясните для читателей.
И. Слободчиков:
- Поясняю. Это история вот того самого мальчика, который жил в абсолютно идеальных условиях, а потом, после смерти, как статуя, увидел свой город по-настоящему. И понял, что он, оказывается, живой, что он переживает и сочувствует и т.д. И он сделал максимум с этой своей высоты, для того, чтобы как-то помочь в этой ситуации. Была там еще ласточка, которая тоже все порывалась улететь в Египет и решать свои задачи, но при всем при этом она все время оставалась с этой статуей прекрасного принца и в конце концов рядом с ним и скончалась. И финал этой сказки абсолютно логичен и теологичен, потому что господь послал ангела, для того, чтобы он принес лучшее, что есть в этом городе. И ангел принес мертвую птицу и оловянное сердце от статуи. Это классическая история. Невыдуманная сказка, совершенно фансмагорически гениальная - ну, у Уайльда они все в принципе такие, там подтекстов столько, что…
Д. Завгородняя:
- В общем, мы пришли к выводу, что…
И. Слободчиков:
- Ребенок, не умеющий, не понимающий, не знающий, что такое боль, что такое страдание, что такое горе, не сможет никогда справляться с собственными подобными эмоциями - он будет их бояться… Я все время говорю - с ребенком надо разговаривать, ребенку не надо бояться говорить о том, что вы его любите. Потому что дети устроены, особенно маленькие дети, очень интересно в этом смысле. У них должны совпадать эти переменные. То, что он слышит, то, что он видит и то, что он чувствует. Потому что тогда у него все это сплетается в единый полюс и тогда он чувствует себя стабильно, спокойно, защищенно. А второй момент - не переживая, не умея и не понимая природу этих чувств и этой истории, он не сможет их никоим образом транслировать. Причем, он искренне не сможет это сделать, он не будет понимать, почему мама плачет или бабушка огорчается или еще что-то. Ничего ж не происходит вроде как. Он не будет различать оттенки тонких чувств…
Д. Завгородняя:
- То есть, конфликтовать и жить своей жизнью реальной при детях надо продолжать. Но - существуют экстремальные ситуации, при которых родители скрывают это от него. Например, у мальчика умерла мама. Ребенок в чудовищном стрессе. Травма обеспечена…
И. Слободчиков:
- Здесь очень важная история. Я почему говорю, что ребенка надо готовить к переживаниям? То, про что вы говорите, это одна из классических ситуаций, когда образуются вот эти психотравмы второго типа. Естественно, далеко не всегда и не сразу ребенка нужно погружать во все эти травматические обстоятельства с головой. Существует определенная подготовительная история, но здесь уже дело индивидуального вкуса. По мне, если это возможно, ребенку нужно давать информацию. Утаивание - пусть даже из благих побуждений и намерений - потом может обернуться очень серьезным недоверием в отношениях и в этом смысле, если вы понимаете, что ребенок будет сверхпереживать и еще что-то, может быть, эту информацию имеет смысл давать дозировано. Вот тут уже вопрос, скорее, даже такого психологического регулирования, а где-то даже психотерапии. В этом смысле, опять же, при подобных обстоятельствах, не нужно бояться обращаться к специалисту. Потому что здесь помощь нужно и ребенку, и взрослому. Именно в выстраивании вот этого процесса сопровождения. Потому что существует еще одна важная вещь, как переживание и проживание этой травмы. Горе нужно пережить, в нем нужно побыть, в нем нужно посуществовать. Надо проораться и проплакаться, потому что это дает возможность выбросить вот этот стресс вовне. Это дает возможность снять нагрузку с организма просто-напросто. Потому что это дает дальше облегчение. Другое дело, что на этом нельзя останавливаться, что про это надо говорить. И не случайно же существует термин, что мы живем за счет памяти, и они живут в нашей памяти - те, кто ушли, те, кого рядом с нами нет. Это повод для анализа своего отношения к ним, повод для анализа каких-то таких чувствительных очень моментов. И не нужно бояться того, что мальчик будет плакать, допустим. Мальчик должен уметь плакать, он должен понимать, что он, конечно, солдат, воин и все, что угодно, но это не означает, что его эмоции заперты под замок.
Вот если говорить про позитивное мышление, то это не тогда, когда я абсолютно убежден, что все вокруг хорошо и прекрасно. Это тогда, когда я понимаю, что я могу найти ресурс для того, чтобы справиться практически с чем угодно. Вот это история про позитивное мышление. Это тогда, когда я понимаю, что я не один, что я могу найти людей, которым можно доверять, что есть люди, которые меня могут поддержать. Это история про то, что я могу найти силы для того, чтобы справляться даже с очень тяжелыми травматическими стрессовыми ситуациями. История про психотравмы, про которые мы сегодня с вами говорим, настолько актуальна еще и потому, что детская психика же очень лабильна сама по себе. Она очень гибкая. Ребенок впитывает в себя очень много, и потом, дальше, по мере своего взросления, определенные вещи начинают вылезать в виде очень специфических таких проявлений. В виде поведенческих реакций, в виде характерологических каких-то нюансов, в виде эмоциональных вспышек, всплесков. Именно поэтому история психологических травм не столько детская, сколько взрослая. Взрослые обращаются за помощью по поводу пережитого или не пережитого вот этого опыта. Мы с вами только что говорили, что горе должно проживаться. Вообще любое травматическое событие имеет внешнюю сторону медали, как бы оболочку, и имеет содержание. Содержимое вот это внутреннее обязательно должно проговариваться, проживаться, неким образом моделироваться, если угодно. Потому что оно состоит из страхов, оно состоит из острых эмоций, оно состоит из ощущений, оно состоит из предчувствия, если хотите. И, чем больше нагнетается вот эта внутренняя история, без возможности выговориться, без возможности поделиться, без возможности перенести куда-то вот эту историю про напряжение, про боязнь, тем, конечно, больше она угнетает психику. Потому что здесь обязательно в психотравматической ситуации, реальной или формирующейся, нужен собеседник. И это, кстати, касается наиболее сложной истории психологических травм, когда мы имеем дело с насилием, когда мы имеем дело с ситуациями действительно травматическими, получившимися вследствие неудачного взаимодействия с социумом. Вот про это, прежде всего, речь идет. Обязательно нужно с кем-то этой ситуацией делиться, ее нельзя держать в себе. Это очень деликатная тема, очень аккуратная. Но это надо.
Д. Завгородняя:
- То есть, если ребенок пережил насилие… ну, от насилия на сто процентов никто не застрахован, даже если твои родители суперблагостные и никогда на тебя ни руки, ни голоса не подняли, все равно есть опасность, что в школе ты получишь в глаз от одноклассника.
И. Слободчиков:
- Или какая-нибудь неумная училка на тебя наорет, будучи в плохом настроении.
Д. Завгородняя:
- Да, тоже вариант. И тут важнейшая тема - это поделиться с родителями.
И. Слободчиков:
- Но поделиться не в смысле, что пойти и пожаловаться. Поделиться - это история про то, что мне плохо, мне некомфортно, я боюсь, я стесняюсь… Вот про это история идет. Для чего вообще нужен психолог по большому счету? Это ж зеркало отражающее. Это идет работа вот с этими переживаниями. Когда мы учимся проговаривать, прорисовывать, прочувствовать всю эту картину.
Д. Завгородняя:
- Ну, вот смотрите, у ребенка, допустим, нет психолога, который сейчас на каникулах…
И. Слободчиков:
- Но у него есть родитель. Если это умный родитель, то он ровно вот эту самую роль психолога и выполняет. Но тогда надо понимать очень важную вещь. Тогда я не слежу за своим ребенком, но внимательно наблюдаю за ним, я смотрю, как он растет, потому что мне это искренне интересно. Я его по-настоящему люблю, а это автоматически означает, что я не выстраиваю некую идеальную линию, условно говоря, а я понимаю, что он может быть любым и разным. И у меня есть готовность внутренняя прийти к нему на помощь, посоветоваться, поговорить, посмеяться…
Д. Завгородняя:
- Родитель - это не тот, кто выносит оценочное суждение?
И. Слободчиков:
- Сто процентов. Это тот, кто стоит за спиной. Ангел-хранитель. Вот здесь эта аналогия уместна. Когда я оборачиваюсь и понимаю, что я не один, я не в пустоте. История доверия формироваться должна.
Д. Завгородняя:
- Вот наши читатели и слушатели задают иногда вопрос - развод калечит ребенка. Но я знаю несколько исследований, которые показывают, что развод не наносит каких-то существенных проблем.
И. Слободчиков:
- Это бывает далеко не всегда. Здесь зависит от формы и способа, и от того, каковы вообще взаимоотношения. Если взрослые друг друга изначально ненавидят и всячески это демонстрируют - унижают и оскорбляют друг друга и проявляют агрессию - тогда, конечно, головная боль будет у всех. Если эта ситуация идет на адекватных скоростях, здесь все может быть значительно мирно и спокойно. А, самое главное, что, даже когда люди разводятся, нормального общения всех со всеми никто не отменял. Это не означает, что папа или мама перестают любить ребенка. Ничего подобного. Это одна из самых больших глупостей. И, наверное, в этом месте нужно сказать еще про одну очень важную ситуацию, которая связана с тем, что психотравматический опыт - это же колоссальный ресурс развития, помимо всего прочего.
Д. Завгородняя:
- Спасибо большое, Илья Михайлович.