Учителя-садисты: школа — это про страдание или дисциплину?
А. Милкус:
- Добрый день. В эфире «Родительский вопрос». Разговор будет серьезный, проблемный – мы не первый раз в принципе на эту тему говорим, но проблема пока не решается. Буквально новости последней недели. Учитель порвал школьнику ухо, выдирая сережку, учитель не пустил мальчика в класс из-за косички и мальчик шесть уроков сидел в кабинете психолога. Учительница заставила старшеклассника извиняться, стоя на коленях. Ну и так далее… Если посмотреть ленту, таких историй уже накопилось штук 5-6 – это только то, что стало известно – только то, о чем писали СМИ в разных наших регионах. У меня опыт большой школьной жизни и, если говорить про такие случаи, как правило, истории как раз в начале учебного года в сентябре и происходят, когда, видимо, учителю надо выпустить пар, и школьники пытаются как-то проявить себя.
Д. Завгородняя:
- Хотя это странно, Александр. Потому что уже там первое поколение мальчиков с сережками и с косичками сегодня уже дедушки. Как можно возмущаться до сих пор косичками и сережками?
А. Милкус:
- Вот об этом и поговорим. И почему это является таким раздражителем для нашего сегодняшнего учительского сообщества? У нас в гостях сегодня профессор, доктор психологических наук, детский подростковый психолог Илья Слободчиков и директор московского института развития непрерывного образования, конфликтолог, кандидат педагогических наук Наталья Сченснович. Люди дорогие, что происходит? Действительно, вот уже сережки не должны удивлять…
Д. Завгородняя:
- Уже не только у пап, но и у дедушек уже эти хвостики и сережки…
А. Милкус:
- Давайте с Наташи начнем, как человека, который много лет проработал в школе. Как реагировать на такие выступления учителей? И почему они происходят? Ну, сережка – ну и ничего страшного… но рвать человеку ухо за это? Что это?
Н. Сченснович:
- Мне кажется, что причина в том, что наши учителя перестали проявлять любопытство к детям. Объясню, что это значит. Ну, он же не первый раз пришел сережкой, правда? И с той же самой косичкой. И у учительского сообщества есть такой привычный способ реагирования – как это? Это же вне рамок правил, в школу так не ходят. А ты полюбопытствуй, что происходит с этим ребенком? Почему важно было прийти именно сейчас именно с этой серьгой? Что такого ты хочешь этим сказать? Про что это для тебя? И этот разговор можно начать таким образом. А ты знаешь, князь Владимир тоже носил серьгу и это было символом его власти. А что это для тебя? И возвращаясь к вашему вопросу, скажу что происходит. Перестали любопытствовать, интересоваться. Только рамки наших установок, убеждений и правил.
А. Милкус:
- Мне кажется, что это слишком просто – перестали интересоваться.
И. Слободчиков:
- Ну, во-первых, частично я с удовольствием соглашусь с Натальей, потому что та история, про которую она говорит – отсутствие любопытства – хороший термин, кстати, тоже имеет место быть. Правда, с моей точки зрения, немножко по другой причине. Педагогам просто некогда по большому счету, потому что заформализованность всей этой ситуации колоссальная. Но здесь-то проблема другая совершенно. Во-первых, давайте разводить все-таки две вещи, которые не очень приятно и не очень принято разводить. Региональные и столичные школы. Это две разные вещи.
А. Милкус:
- То есть, вы считаете, что в столичных школах такое поведение невозможно учителя?
И. Слободчиков:
- Возможно. Там свои проблемы. Другое дело, что они не столь ярко субкультурные, скажем. То есть, сережками, косичками и крашеными волосами в московских и петербургских школах уже практически никого не удивишь. И скандал по этому поводу – это, скорее, исключение, а не правило. А вот в региональных эта история может вызвать боле жесткий такой резонанс. Особенно если она первый раз происходит. Другое дело, что – что бы ни происходило, конечно, педагогическая реакция предельно неадекватна. Это первый момент. Второй момент – она не только предельно неадекватна, она свидетельствует о том, что либо педагог в принципе, если эта история системная, неверно выбрал собственную профессию, мягко скажем. Либо он подошел к той черте, за которой начинается нездоровье – психологическое, либо любое другое – и ему в этом случае следует уходить из этой профессии.
А. Милкус:
- То есть, если учитель порвал ухо ребенку, его надо уволить?
И. Слободчиков:
- Я бы сказал, что это повод для ухода. Увольнение – это административный акт, это уже вопрос к директору школы. Хотя тут тоже есть важный нюанс. Почему мы не все об этом знаем? Администрации района, города и конкретной школе категорически невыгодно, чтобы подобные вещи выходили за рамки. Что вы, это же скандал! Я уж не говорю про права ребенка и все остальное. Но с моей точки зрения, это, безусловно, повод для увольнения, чем бы это не было вызвано с точки зрения ребенка. Это прямая агрессия.
Д. Завгородняя:
- Подождите. Но иногда дети так хамят, что у учителя просто шторки падают…
А. Милкус:
- И хамят, и ведут себя вызывающе…
И. Слободчиков:
- Речь не идет о том, что не надо реагировать на хамство, обрубать его или там еще что-то. Мы же говорим о конкретном случае. Вырвать сережку из уха – извините, это что? Это как выглядеть должно? Вот чисто физически? Вообще-то это акт физического насилия.
А. Милкус:
- Слушайте, для меня вот вырвать сережку из уха и поставить 11-классника на колени извиняться – это примерно одного уровня.
И. Слободчиков:
- Абсолютно соглашусь. Я почему и говорю, что это история, которая связана с неадекватностью реакции. Какой бы раздражение там со стороны подростка ни было. Никто не спорит, наши дети, мягко скажем, не ангелы и учителя у нас тоже очень разные бывают – в конце концов, нервы есть у всех. Но есть реакции, которые пусть там с определенными поправками допустимы, даже в рамках педагогических реакций, человеческих и каких угодно, и есть вещи, которые недопустимы ни при каких обстоятельствах. По той причине, что они нивелируют статус педагога до ноля.
А. Милкус:
- Вот я когда опубликовал анонс нашей программы – и в Фейсбуке, и ВКонтакте – на меня посыпались отклики от людей, переживших и с трудом, с тяжелым сердцем вспоминающих школу. Они говорят о том, что вот такая реакция – это достаточно часто происходят. Вы говорите, что в московских школах такого нет, - да есть… Вопрос вот какой. Один из авторов откликов написал мне – что люди в школу приходят не преподавать, а которые приходят самоутверждаться, потому что дети – это самая удобная аудитория. Бессловесная. И, как правило, родители всегда будут на стороне учителя.
Д. Завгородняя:
- Друзья, с шестого класса это уже не такая удобная аудитория, чтобы самоутверждаться. Ты ему слово – он тебе десять!
И. Слободчиков:
- Ну, дети вообще неудобная аудитория для самоутверждения. Другое дело, что это очень удобная аудитория для того, чтобы на них оттачивать это свое самоутверждение, я бы вот так сказал. Потому что сама ситуация конфликта, и когда ты переломишь эту ситуацию, я пытаюсь сейчас встать на позицию этого странного педагога… ну, потому что у меня подобные вещи вызывают такие странные судороги и очень жесткую и резкую реакцию, даже несмотря на всю мою профессиональную толерантность и все, что хотите. С моей-то точки зрения это сто процентов сразу без разговоров повод для увольнения.
А. Милкус:
- Наташ, вот на самом деле, из вашего опыта, как, на ваш взгляд, вот сколько учителей действительно приходят самоутверждаться? Или они потом во время педагогической деятельности начинают чувствовать свою власть и проявлять власть над братьями нашими меньшими, можно так сказать.
Н. Сченснович:
- Не могу сказать точно о статистике, но достаточно большой процент. Это из моей собственной практики, потому что я 20 лет отработала учителем иностранных языков в московской школе, была и заместителем директора, и сейчас, когда я работаю с учителями, когда я их обучаю общению, управлять своими эмоциями, обучаю реагировать адекватно вот на такие посылы подростков… поэтому я вот и говорю, что начните хотя бы любопытствовать…
А. Милкус:
- А можно ли вот этих учителей определить раньше, как-то оградить детей от них? Потому что вот то, что я читал про эту учительницу, которая заставила мальчика, причем, на Кавказе, где это достаточно такая сложная история, на коленях просить прощения у девочки, хотя он до этого попросил прощения перед классом, официально, и признал свои ошибки, - не первый раз так эта учительница делает и дети просто боятся ее. Я понимаю, с одной стороны, учителей не хватает – у нас есть регионы, где до 18% вакансий свободно. С другой стороны, этот человек просто калечит детей. Вот как быть директору? Как быть родителям? С одной стороны, хочется, чтобы она там физику читала, с другой стороны, вот сейчас этот мальчик отказался ходить в школу – сидит дома.
Н. Сченснович:
- Вот, собственно, вы и озвучили эту самую проблему – нехватка кадров. Особенно в регионах…
А. Милкус:
- И эта нехватка кадров объясняет, что в школу должны прийти учителя-садисты?
Н. Сченснович:
- Ни в коем случае. Это говорит всего лишь о том, что у директора порой нет выбора. Я так объясняю его действия – почему он принимает на работу таких учителей? Потому что в целом при поступлении на работу учителя не проходят таких тестов, по которым они распознаются, то есть, мы распознаем, что они психическим неуравновешенны, что-то с ними не так. Нет такого. Поэтому это на выбор директора – делать или не делать такие тесты, принимать или не принимать на работу таких учителей, чтобы только хотя бы была закрыта эта вакансия, чтобы у детей была та самая физика. А уж калечит или не калечит – для директора это второй вопрос. Лично мое мнение – ни в коем случае, пусть лучше не будет этой физики или организовать в конце концов онлайн-формат обучения физике и сейчас много таких разных вариантов, но чтобы только не калечить душу ребенка. Это моя позиция.
И. Слободчиков:
- Я эту позицию абсолютно разделяю. И я больше скажу. Если стоит выбор между таким вопиющим поведением педагога, тем более, если это не первый раз, директор берет на себя ответственность, увольняя этого педагога и идя на прямой скандал, потому что это точно прямой скандал, сто процентов. С другой стороны, он ведет себя, извините, по отношению к детям как приличный человек, и к родителям. И родители в этом случае знают, что есть человек, который в школе будет защищать их детей. Потому что если дети боятся педагога – все, на этом обучение заканчивается. Потому что дальше эта история будет транслироваться на всех остальных взрослых, особенно если речь идет про подростков. Мы тем самым закладываем тяжелейшую проблему, потому что каким образом этот подросток дальше будет мстить за это свое унижение – кому и в каких ситуациях…
А. Милкус:
- То есть, не обязательно этому учителю?
И. Слободчиков:
- Нет. Здесь этот самый учитель, может быть, уже сто раз и не при чем будет…
А. Милкус:
- То есть, она отложится в жизни?
И. Слободчиков:
- Она обязательно отложится. Непременно отложится. Потому что у него есть свой круг общения, у него есть свое самосознание, чувство собственного достоинства.
А. Милкус:
- То есть, в какой-то истории он будет компенсировать это свое школьное унижение?
И. Слободчиков:
- Со стопроцентной гарантией он будет это компенсировать. Причем, каким образом – непредсказуемо совершенно. Это может развиваться как угодно. Это первый момент. Второй момент – про что Наталья справедливо говорит – про ситуацию психологического тестирования и всего остального. Да, у нас колоссальная нехватка профессиональных педагогических кадров. Но тогда первый вопрос ставится даже не к директорам школ, а к тем, кто обучает этих педагогов. Потому что проблема начинается оттуда. У нас крайне низкая психологическая культура в педагогических вузах на сегодняшний день. Учителя-предметники, выходя из вуза, не знают детскую психологию.
А. Милкус:
- Так они и возрастную психологию не знают.
И. Слободчиков:
- Я про это и говорю. Детская, я имею в виду возрастная.
А. Милкус:
- Этот курс сократили же.
И. Слободчиков:
- Их никто не учит тому, как реагировать в сложных психологических ситуациях. Будь ты хоть три раза гениальным предметником, но, если ты не понимаешь, что, прежде всего, перед тобой сидит человек, которого ты воспитываешь, а сегодня, между прочим, воспитательную функцию вернули обратно в школу, да…
А. Милкус:
- Ну, она и так была. Вот для меня поведение учителя на уроке и на перемене – это и есть воспитательная функция. Ты ее никуда не отменишь. То, что они потом на классных часах проходят дополнительно историю, это не воспитание…
И. Слободчиков:
- Абсолютно согласен с вами. Больше того, есть еще одна сторона медали. Вот произошла эта история на уроке. А родитель как на нее отреагировал, скажите, пожалуйста? Потому что здесь же есть проблема тяжелейшего конфликта между ребенком и родителем. Если родитель заступился, тогда будет конфликт в школе – скандал. А если родитель не заступился? Тогда будет скандал дома. Потому что тогда ребенок перестанет доверять собственным родителям.
А. Милкус:
- Все эти истории, с которых началась наша программа, все эти истории выявились потому, что родители начали добиваться правды. И молодцы.
И. Слободчиков:
- К слову сказать, вернусь к московским школам. Я не говорил о том, что у нас такого нет в Москве. Я говорил о том, что привычная плюс-минус для столиц ситуация, когда дети с крашеными волосами и со всем остальным. Потому что проблем хватает и в больших, и в малых городах. И здесь, конечно, эта история даже не про профессиональное выгорание, а эта история изначально неготовности педагога к работе с детьми. Эта история мотивации – зачем педагог идет в школу?
Д. Завгородняя:
- Послушайте, вот хотелось бы еще отметить – отсутствует тестирование педагогических компетенций учителя. Психологических, да. Так сказать, существует определенная тестирующая группа – это родители. Когда приходит новый учитель в школу, он выходит перед родительским собранием. И скажу я вам, Наталья, наверняка вы поддержите меня, - это тот еще экзамен! Ты выходишь перед родительскими глазами и доброжелательных там из 25 пар – дай бог, пять. А остальные на тебя смотрят очень жестко, оценивающе… И если они тебя сочтут, не дай бог, слишком мягкой и доброжелательной, они тебя будут потом в порошок стирать, они будут каждое твое движение наблюдать как под микроскопом.
А. Милкус:
- Это хорошо или плохо?
Д. Завгородняя:
- Я думаю, что это не очень хорошо. Потому что доброжелательность нужно поощрять в учителях, а не вот эту пресловутую строгость. Как аршин проглотила, и стоит – аж окосела от строгости…
А. Милкус:
- Если родители прошли эту же школу и его унижали точно так же, он будет переносить это на учителей своих детей.
Д. Завгородняя:
- А чего мыв тогда удивляемся, что им сережки из ушей выдирают и на колени ставят?
И. Слободчиков:
- Здесь немножко другая ситуация есть. Потому что мягкость и доброжелательность – это все хорошо, но характер, тем не менее, тоже никто не отменял. Вопрос – как он предъявляется и проявляется? Здесь есть момент, про который мы говорили уже неоднократно – кто все-таки хозяин в школе? Родитель, ребенок или педагог? Потому что здесь расстановка вот этих акцентов очень четко картину нам показывает. Если родители указывают педагогам, что им делать, эта история тоже ничем хорошим не закончится, совершенно точно. Но и педагог в свою очередь работает не только на детей, но и на родителей. И вот этим компетенциям нужно специально и отдельно учить педагога.
А. Милкус:
- Давайте примем звонок. Максим из Московской области нам дозвонился.
Максим:
- У нас на прошедшей неделе была такая ситуация. Шестой класс, есть ребенок, который ведет себя периодически вызывающе, и в очередной раз щелкал ручкой автоматической. Педагог молча подошел, скинул все вещи, которые были на парте, на пол и спокойно продолжил урок. Просто интересно ваше мнение – это, может быть, какой-то такой ход психологический?
Д. Завгородняя:
- А он просто ручкой щелкал и больше ничего?
Максим:
- Да, он щелкал ручкой.
Н. Сченснович:
- Это просто беспомощность.
И. Слободчиков:
- Не соглашусь. По-разному может быть.
Н. Сченснович:
- По-разному, конечно. Но вот мы ж не знаем этот контекст. Мы сейчас говорим о таких обобщенных вариантах. То есть, это может быть беспомощность педагога – он уже не знал, что делать, и уже да давай хотя бы так, чтобы он успокоился, да. А может быть и иначе.
И. Слободчиков:
- Это может быть ситуация намеренной, условно говоря, с пониманием того, что он делает. Во-первых, мы не знаем, какие вещи он там сбросил и как все это произошло. И давнюю историю отношений этого ученика и учителя. Потому что здесь есть нюанс очень важный и жесткий. Я, например, абсолютно категорический сторонник того, что педагоги могут и имеют право по-человечески реагировать на определенные вещи.
А. Милкус:
- Есть вот очень странные сообщения или традиционные, может быть, для нашего эфира. «У мальчиков косички и сережки – это переход к женскому полу, это влияние Америки» - Ставропольский край.
Д. Завгородняя:
- 18 век пусть вспомнят.
А. Милкус:
- Пермский край: «Не лучше ли вам вести разговор в эфире о том, как помочь учителям эвакуироваться из школы?». А у нас еще есть звонок Андрея из Хакасии. Давайте послушаем его.
Андрей:
- Здравствуйте. Вопрос на поверхности. Вы все правильно говорите, но не говорите о главном. Что поменялась экономическая формация. То есть, ни слова о социалистической школе воспитания, уважения к учителям, к старшему. А вот эта вседозволенность – то, что отказались сейчас от этого пути развития, отказались от своей истории – поэтому и идет борьба. Классовая борьба идет. Где-то уши отрезают, где-то плюют, где-то с ножами, с ружьями приходят в школу. Вы поймите одно – пока мы не поменяем отношение друг к другу и не сменим один строй другим, не произойдет замена, это выгодно будет западу. Будут убивать и расстреливать, и головы отрезать.
А. Милкус:
- Скажите, пожалуйста, а в советское время не приходили дети с необычными стрижками в школу? В клешах, которые были тогда запрещены? Вот фильм «Стиляги» - он в общем-то в игровой, гротескной форме, да, но о том времени волне четко рассказывает.
И. Слободчиков:
- А фильм «Ключ без права передачи»? А про «Дорогую Елену Сергеевну» я вообще молчу.
А. Милкус:
- Да. И мы можем вспомнить фильм «Чучело». То есть, вы думаете, что это только сейчас происходит?
Андрей:
- Все эти «Чучела», все эти «Стиляги», все эти клеши – это вы все вот говорите по одной методичке западной. Они вот придумали специально, чтобы вы клеши вспомнили, «Чучело», вот этот геноцид, отсутствие полового воспитания, финансовой культуры. Люди будут уничтожать друг друга. Просто нужно открывать частные школы для таких людей. А если этого не хватает, то идеологию нужно поменять. Вот это главное. А вот то, что вы говорите – там гнобят, плюют в лицо, уши отрезают или сережки там – нужно менять строй. И если вы это не будете детям с детства…
А. Милкус:
- На какой строй вы хотите поменять?
Андрей:
- Социалистический строй, в котором вы родились и в котором вы получили образование – большинство из вас, кто сидит в студии.
А. Милкус:
- Спасибо большое. Ясно. Мы только что говорили, что в советское время было то же самое.
Д. Завгородняя:
- Но при этом не было никакой партнерской модели, была иерархия.
И. Слободчиков:
- Да, вот только что был разговор о том, что была советская школа, при всей своей кондовости… не было там никаких программ, но взаимоотношения-то были, они тоже были очень разные, но школа была очень мощная, образование было очень качественное – этого тоже никто не отменял. Но и там была очень серьезная конфликтная составляющая и очень разная. Другое дело, что там вся эта история была – и вот здесь я не могу не согласиться с Андреем – там все это было вписано в контекст культуры государства. Это была все-таки единая системная политика, которая четко совершенно выстраивала историю как раз про тех самых родителей, детей и педагогов. Потому что то, что сегодня отсутствует напрочь, это возможность реального влияния педагога на родителя. Потому что невозможно никаким образом заставить родителя выполнять свою родительскую функцию по воспитанию.
А. Милкус:
- А у нас есть еще звонок. Александр Николаевич Кондрашов, председатель совета профсоюза, учитель истории. Александр Николаевич, что делать с теми учителями, которые агрессивно относятся к ученикам? Может, это их такая справедливая реакция на то, что дети приходят необычно одеты или там с сережкой в ухе?
А. Кондрашов:
- Ну, справедливая или несправедливая – эта справедливость может только в каждом конкретном случае выясняться. Я могу сказать, что одна из причин этого – это очень серьезные проблемы нашей школы, связанные с тем, что учителя работают на несколько ставок, они выгорают, они получают очень маленькую зарплату очень часто или, даже если она не очень маленькая, то она такая, что она не компенсирует тех трудозатрат, которые они реально совершают – в том числе, эмоциональных…
А. Милкус:
- Вы считаете, что маленькой зарплатой можно объяснить то, что учитель порвал ухо ребенку?
А. Кондрашов:
- Нет, я могу сказать, что таких случаев будет происходить тем больше, чем в худших условиях работают учителя. Я повторюсь, что каждый конкретный случай надо разбирать отдельно. Я не снимаю ответственности с человека, но если мы хотим как общество, чтобы у нас школа была местом образования и развития, нужно, чтобы учителя работали в хороших условиях, чтобы у них не была перегрузка в первую очередь. Чтобы они 18 уроков в неделю вели, а не 20-30, как у нас сейчас ведут большинство наших коллег. И чтобы у них была возможность восстанавливать свое психологическое здоровье, отдыхать и т.д. То, что агрессия происходит в результате стресса, согласитесь, это научный факт. А учителя у нас находятся все время в состоянии постоянного стресса.
А. Милкус:
- Спасибо, Александр Николаевич. Я смотрю, оба наших собеседника во время спича Александра Николаевича Кондрашова мотали головой, что это не так.
Н. Сченснович:
- Ну, конечно, я не согласна. Потому что ни в коем случае оправдать нагрузкой, эмоциональным выгоранием, какими-то проблемами на работе то, что ты причиняешь боль ребенку, нельзя. Да еще и сознательно. Нет, ни в коем случае. Вопрос о том, что и как делать? Естественно, учиться управлять эмоциями, учиться разговаривать с ребенком. И смотреть – а вообще это твое предназначение? Ты правильно выбрал свой профессиональный путь? Вот про это важно думать.
И. Слободчиков:
- Здесь есть два момента. Во-первых, мы постоянно говорим о том, что школе нужна нормальная, адекватная, полноценная служба медиации. И второе. Про предназначение. Да, я согласен, перегрузка в школе колоссальная, да, не хватает кадров, с другой стороны, ты же знал, куда ты идешь и зачем ты идешь в эту школу. И в этом смысле мы опять же возвращаемся к истории самоутверждения. Я не говорю про высокие идеалы человечества, что я иду нести разумное, доброе, вечное – бога ради, в конце концов, и так тоже можно. Но реальную-то жизнь никто не отменял. Если я иду работать в школу, я понимаю, что я делаю, потому что это реальные, живые, разные дети современные, и разные родители. Если я точно понимаю, что у меня нет никакого ресурса – ни физического, ни эмоционального, ни интеллектуального, чтобы как-то регулировать эту ситуацию, в таком случае я просто сознательно себя представляю.
А. Милкус:
- Вот смотрите, мы можем зацепиться за историю с медиацией и вот для меня очень важный показатель был, когда ребенок пришел в школу с косичкой и его отправили в кабинет школьного психолога и шесть уроков он сидел там. То есть, вместо того, чтобы помочь ребенку с учителем разобраться, разрешить конфликт, школьный психолог повел себя как раз абсолютно непрофессионально. Много раз мы говорили о том, что в школу нужно вернуть службу психологов. При министре Ольге Васильевой это была целая концепция возрождения психологического сопровождения в школах. А вот мы получаем абсолютно непрофессиональное поведение психолога.
И. Слободчиков:
- Ну, психологи тоже разные бывают, мягко скажем. Во-вторых, по поводу концепции сопровождения – воз и ныне там. И он еще долго там будет стоять. А по поводу психолога – я поэтому и говорю: не психологическая служба, а служба медиации. Потому что сегодня служба сопровождения психологического в еще бОльшей степени, как ни странно, нужна не столько детям, сколько самим педагогам и родителям. И эта история про то, что психолог – да, по ситуации может этот ребенок сидеть шесть уроков у него в кабинете, но после этого психолог идет вместе с этим педагогом к директору и к завучу и разбирает всю эту ситуацию, чтобы эта история не повторилась. Но для этого психолог должен быть достаточно компетентным в этом и иметь достаточную смелость – человеческую и гражданскую – это делать, потому что он навлекает на себя изрядную головную боль.
А. Милкус:
- Значит, во многих школах уже появились службы медиации. Медиация – это разрешение конфликтов вот как раз в этом треугольнике: ребенок, учитель, родители. Это другая все-таки особенность…
Знаете, вот мы не поговорили о такой проблеме. Как правило, в уставе школы прописано, в каком виде ребенок должен приходить на занятия. Без сережек, без крашеных волос, без косичек. Как правило, все это прописано… по крайней мере, в нескольких школах, про которые мы говорим, в которых конфликты возникли. Учитель ссылается на нарушение школьных регламентов и уставов. Вот как нам быть? И как действительно воспитать ребенка, который должен соблюдать устав школы? Вот что делать учителю для того, чтобы соблюдать этот устав, закон школьной жизни?
И. Слободчиков:
- Здесь есть очень простая ситуация. Устав принят школой. Отлично. Ребенок об этом знает, что написано в этом уставе и что вся эта ситуация значит? Родитель об этом знает, он читал?
А. Милкус:
- Ну, при поступлении в школу обязательно должно быть это ознакомление.
И. Слободчиков:
- Вот, к сожалению, ознакомление это, мягко скажем, очень поверхностное, как мы понимаем. То есть, написать там можно все, что угодно. Поверхностное даже для родителей, не говоря про детей. И если уж про это идет речь и мы хотим, чтобы дети действительно понимали эту ситуацию, тогда их нужно с этим знакомить. Причем, опять же адекватным способом. Потому что и субкультурные вещи никто не отменял, и определенную степень свободы никто не отменял, и уж если совсем до крайности доводить ситуацию, даже с крашеными волосами, с сережкой в ушах и во всем остальном можно быть предельно аккуратным, стильным и очень красивым.
Н. Сченснович:
- Совершенно верно. А я хочу даже добавить, что, помимо того, чтобы познакомить детей с этими правилами, ну, я не говорю про устав, потому что это такой официальный документ, который принимается, но вот хотя бы пусть это будут правила. Не просто их знакомить, а приглашать их к формированию этих правил. Чтобы это были правила не навязанные. Когда это навязано, не очень хочется это соблюдать. А когда я принял в этом, когда я аргументировал свою позицию, когда я вижу, что вот этот пункт именно по моим словам здесь вписан, то я…
Д. Завгородняя:
- Вы открываете опасную дверь на самом деле…
Н. Сченснович:
- Да ничего опасного. Дети очень адекватны, очень.
Д. Завгородняя:
- Точно все согласятся не пользоваться мобильниками на уроках.
И. Слободчиков:
- Это вряд ли.
Н. Сченснович:
- А почему вы считаете, что мобильный телефон это плохо? Это для нас плохо, потому что мы не понимаем.
Д. Завгородняя:
- Если его использование не санкционировано сейчас в рамках задач урока, то, наверное, это не очень хорошо.
Н. Сченснович:
- Значит, на уроке не очень интересно.
А. Милкус:
- Подождите, давайте все-таки разберем. Ребенок – это подросток, ему надо ломать какие-то барьеры, надо нарушать правила. Допустим, он прекрасно знает правила поведения в школе, но он пришел, чтобы выпендриться, чтобы показаться перед одноклассницами и т.д. И тут на его пороге встает Марьиванна и говорит – ты вот такой-то и такой-то… Как в данном случае быть? Она же за то, чтобы соблюдать правила. С другой стороны, она не пускает его на урок. С другой стороны, за нарушение этих правил не пускать на урок нельзя. Вот какие есть рычаги?
Н. Сченснович:
- Отказываться от привычных способов общения с ребенком. Ты что на себя надел? Ты что, не видишь, что ты нарушаешь правила?
И. Слободчиков:
- Но это не проблема ребенка, это проблема Марьиванны.
Н. Сченснович:
- Конечно. Она не умеет адекватно реагировать. Вот это то, с чем я начала. Начинайте любопытствовать. Про что это для тебя сегодня? Почему ты именно такой выбрал наряд? Это вот такой заход. И еще один важный момент. Если у ребенка только один способ самовыразиться – через одежду – и в организации нет вообще пространства для самовыражения, для проявления своей позиции, тогда будьте готовы к тому, что дети начнут это проявлять так, как они это хотят. Через сережки, через одежду и т.д.
И. Слободчиков:
- С этим я абсолютно согласен. Это очень важно, чтобы в образовательном пространстве был какой-то люфт для самовыражения ребенка. В противном случае мы получаем уже, извините, школу тюремного типа, если уж так серьезно говорить.
А. Милкус:
- Хорошо. Как вот это создать? Что значит для самовыражения?
И. Слободчиков:
- Я приведу вам очень яркий и очень точный пример. Беслан, та самая школа, в которой произошел весь этот кошмар. Я просто лично знаю руководство этой школы и всю эту историю. Она выстроена сегодня именно как пространство взаимодействия. Ребенок вместе с учителем и с директором школы имеет возможность рисовать мелом на стене – там специально под это пространство сделано. Там существует зонирование определенное. Если ребенку нужно побыть одному, он имеет возможность уйти в это пространство и там какое-то время побыть. И это оговорено в правилах школы. Это история, которая выстроена вместе с педагогами и родителями. А это, извините, Алания, Северная Осетия, со своими субкультурными традициями и всем остальным. Если там это можно, почему этого нельзя где-нибудь еще?
А. Милкус:
- То есть, это в принципе сделано как компенсация вот тех эмоциональных переживаний, которые были у детей?
И. Слободчиков:
- Да, в том числе. Но при всем при этом это великолепно работает на образовательный процесс, когда я точно понимаю, что 11-классник или 5-классник могут официально, заметьте, предупредив педагога, прийти на урок друг к другу и сидеть слушать, если ему интересно. Для меня в свое время это было абсолютное новаторство – что вот такое позволено официально совершенно. И это никак не мешает учебному процессу, между прочим.
Н. Сченснович:
- Я добавлю. Про вот тот пресловутый план воспитательной работы классного руководителя, который они сдают ежегодно. Одно дело, когда это он, сам классный руководитель, в мучениях пытается родить этот план. И совсем другое, когда он приглашает к созданию не просто плана, а проекта развития детей, родителей – и они все вместе думают, генерят эти идеи, предлагают события, которые будут работать на развитие класса.
А. Милкус:
- То есть, план учебно-воспитательной работы – это чистая формальность и он рождается не в муках, а он рождается методом копипаста.
И. Слободчиков:
- Здесь есть очень смешная история. Потому что наши слушатели нам скажут, что они вот сидят и придумывают там фантастические модели, а в реальности всего этого нет. Но учитывая, что и моя коллега уважаемая, и я имеем очень приличный опыт работы в школе – причем, я преподавал литературу много лет в разных школах, разного типа, хорошо знаю, что это такое. Речь идет не о фантазировании, а о простой вещи. Когда школа действительно заинтересована, начиная с директора и заканчивая основным количеством педагогов, потому что понятно, что педагоги все разные, действительно заинтересована в нахождении общего языка с родителями и детьми, она найдет способ это сделать.
Н. Сченснович:
- Поддерживаю.
А. Милкус:
- Так, вот смотрите. «Сегодня сережки, завтра платье, послезавтра – мама, я хочу быть девочкой…»
Д. Завгородняя:
- А мне написала знакомая психолог, что очень много времени уходит на работу с детьми с ЗПР…
И. Слободчиков:
- Это отдельная тема совсем. Но я с ней соглашусь.
Д. Завгородняя:
- …и поэтому медиацией заниматься, говорит, некогда.
И. Слободчиков:
- Ей заниматься некогда не по этой причине. А потому, что служба медиации должна состоять из разных специалистов. Это не может быть один или два психолога на полторы тысячи детей, плюс педагоги и плюс родители. Вот это невозможно.
Н. Сченснович:
- Она и не должна этим заниматься – вот ваша коллега, психолог, которая работает с ЗПР.
Д. Завгородняя:
- Видимо, она переживает. Потому что я когда-то брала у нее интервью на эту тему и она говорит, что на другое ни на что просто времени не остается.
И. Слободчиков:
- Естественно. Потому что это уже вопрос о том, как устроена психологическая служба, ее задачи, цели. Но это другой разговор.
А. Милкус:
- Давайте все-таки мы эти темы отложим, но мы обязательно к ним вернемся, потому что они очень важные для жителей нашей школы и вообще для колледжей, для вузов и т.д.
А я напоминаю, у нас сегодня в эфире были профессор, доктор психологических наук, детский подростковый психолог Илья Слободчиков и директор московского института развития непрерывного образования, конфликтолог, кандидат педагогических наук Наталья Сченснович.
Что важно из этого разговора? Родители, если у вас проблемы в школе у вашего ребенка, будьте на стороне ребенка. Вы его защита, вы его основа, вы основа той жизни, в которой он будет дальше развиваться. Вернемся через неделю.
Понравилась программа? Подписывайтесь на новые выпуски в Яндекс.Музыке, Apple Podcasts и Google Podcasts, ставьте оценки и пишите комментарии!
