Зачем на самом деле нужен психолог в школе

М. Баченина:

- Здравствуйте, друзья. Это «Родительский вопрос». У микрофона Мария Баченина и Александр Милкус. У нас сегодня в гостях кандидат психологических наук, доцент кафедры теоретической и практической психологии Камчатского государственного университета имени Витуса Беринга Ольга Ширяева. Ольга, здравствуйте. Добро пожаловать.

О. Ширяева:

- Здравствуйте.

М. Баченина:

- Мы сегодня хотим поговорить про школьных психологов. Я расскажу историю, от которой можно отталкиваться, а также можно отталкиваться от тысячи других. Мой сын пошел в 8 класс. Он отучился одну четверть. Важно сказать, что он впервые пошел в государственную школу. Но до сих пор мы не видели психолога. Мы видели только документы на подпись на проверку на наркотики и склонность к суициду. Я не знаю, коррелируется ли это с психологом или нет, просто мне так кажется, поэтому я упомянула об этом. Но речь именно о школьном психологе. Мы его не видели, не слышали, никаких предложений: может быть, вам сходить, вы все-таки новенькие, а у нас тут дети – звери, может быть, вы как-то пообщаетесь. Ничего. Мне интересно, а они существуют вообще?

А. Милкус:

- Перевожу на понятный язык то, что говорит Мария. Ольга, есть ли какой-то регламент работы школьного психолога, особенно с новичками, у которых, наверное, еще не сложились взаимоотношения в школьном коллективе? В любом случае, новый человек, особенно маленький человек, его внутренние проблемы, потому что он не знает, как войти в коллектив, и коллектив тоже должен под него подстроиться. У школьных психологов есть определенный регламент: вот пришел человек, надо ему помочь адаптироваться?

О. Ширяева:

- Вопрос понятен, ситуация тоже понятная. Тут уже не совсем маленький человек, а целый 8 класс. Конечно, школьные психологи существуют. Но, насколько я знаю, в каждом регионе есть свои требования к тому, сколько школьных психологов должно быть в каждой школе. На этот вопрос я, к сожалению, не отвечу, поэтому, наверное, вашу историю нужно начать решать с того, что можно как минимум на сайте школы посмотреть, существует ли школьный психолог. Кстати, социально-психологическое тестирование (вопросы, о которых вы сказали), это действительно имеет прямое отношение к школьному психологу, и это процедура, которую проходят все школьники, все студенты по всей России, как раз выявляют группы риска.

Должен ли школьный психолог помогать адаптироваться? Я думаю, надо в каждой школе спрашивать отдельно. Потому что в первую очередь школьные психологи, они, конечно, всегда выполняют ряд задач, которые прописаны в требованиях к школьному психологу. В частности, они всегда изучают адаптацию младшего звена, то есть первый класс, изучают адаптацию пятиклашек. То есть это обязательные задачи школьного психолога. Точно школьный психолог работает с группой риска. Как раз то, что выявят в социально-психологическом тестировании, этим будут заниматься школьные психологи. В защиту коллег я хочу сказать...

А. Милкус:

- Мы не нападаем на них.

О. Ширяева:

- Я не знаю, есть там школьный психолог или нет.

М. Баченина:

- А что, его может не быть?

О. Ширяева:

- Бывает такое. Опять же, часто от региона зависит. Потому что в некоторых регионах четко прописаны нормативы, например, два психолога в младшей школе, два психолога в средней школе. Поэтому здесь, конечно, надо узнавать. А дальше все зависит от того, сколько ставок психолога заведено в школу. Потому что, если это один психолог на младшее звено, один психолог на среде, один на старшее, то они могут, действительно, заниматься только тем, что пытаться хоть как-то решать задачи, которые спускаются государством, связанные с мониторингами, адаптацией и сопровождением групп риска.

М. Баченина:

- Я сделала вывод. Существует психолог в нашей школе, не существует, это вопрос второй, но в его обязанности не входит подойти к моему мальчику и сказать: как ты тут, солнышко? У него есть четкие задачи, которые определяются регламентом, который определяется в первую очередь государством. Правильно я поняла?

О. Ширяева:

- У нас, психологов, есть еще такой принцип: нет клиента, пока клиента нет. Это наш этический принцип в том числе. Психолог не может ходить по школе и спрашивать, кому нужна помощь. Предполагается, что если человек нуждается в помощи, он сам приходит к психологу. Тогда вопрос к классному руководителю, который знает, что к нему пришел новый ребенок, и от классного руководителя может поступить запрос к психологу.

А. Милкус:

- Дело в том, что в июне этого года Министерством просвещения было опубликовано рекомендательное письмо о примерных штатных нормативах. В этом письме говорится о том, что если школа маленькая, 300 учеников и меньше, ставки психолога там может и не быть, и не рекомендуется. Если школа больше, то один психолог на 300 человек. То есть, если 900 человек в школе, должно быть 3 психолога. Но это не значит, что они должны постоянно работать, они могут быть совместителями.

М. Баченина:

- Я просто одного не понимаю. Нужно ли убеждать подростка идти к психологу? Когда я ему говорю: «Давай я позвоню учителю, поговорю на взрослом уровне», - «Нет, бога ради, не надо, меня засмеют». То есть учителя только делают вид, что пекутся, чтобы было что-то анонимно. По-моему, там такой зашор идет и усталость. Я никого ни в чем не виню, они хотят, но не очень получается. А вообще, как ребенку узнать, где сидит психолог, чтобы над ним не стали смеяться его сверстники? Вы как специалист как бы на этот вопрос ответили?

О. Ширяева:

- Я понимаю детей, которые, скажем так, немножко недоверительно относятся к школьному психологу. Потому что психолог в школе, он часто решает немножко другие задачи, а не напрямую связанные с психологической помощью. Поэтому часто бывают ярко оформленные двери, есть телефон, что если тебе нужна помощь, ко мне подходи. Вообще, психолог может ходить, знакомиться с классами, но я бы отвечала на этот вопрос так, что хорошо, кода ребенок обращается не только к школьному психологу, а когда он имеет возможность обратиться вообще к психологу. И часто этот психолог не в школе.

Потому что ребенок начинает думать о том, что сейчас я расскажу что-нибудь школьному психологу, и это на меня как-то повлияет. Понятно, что этика психолога предполагает, что никак не повлияет, но ребенку это не так легко объяснить. Поэтому в первую очередь мы говорим о том, что надо родителям и детям рассказывать, кто такие психологи, для чего они существуют, что мы не ставим диагнозы, мы не назначаем таблетки, мы специально обученные люди, которые созданы для того, чтобы выслушать, выслушать безоценочно и дать поддерживающую обратную связь. И мы обычно мамам рекомендуем хотя бы просто сказать: вот тебе телефон психолога... Во-первых, ребенок с 14 лет имеет право уже сам записываться к психологу. И мама может сказать: вот тебе телефон, просто знай, что этот человек может тебя выслушать. Иногда дети говорят: а можно посмотреть в социальных сетях, как выглядит психолог? И нам самое главное – донести до подростка информацию, что есть на свете такой человек, который его выслушает, никому ничего не расскажет, потому что принцип конфиденциальности, и действительно может помочь в решении какой-то трудной ситуации.

А. Милкус:

- Давайте поговорим тогда о профессиональных границах школьного психолога. Я не так давно разговаривал с психологом в известной школе, и я говорю: «Наверное, если бы в той школе, о которой мы говорили, был бы школьный психолог, не случилось бы очень серьезное происшествие (не буду сейчас рассказывать)». И этот человек (я не сомневаюсь в его профессионализме) говорит: «Это не наша задача, это не наша проблема. Мы не клинические психологи, мы не отличаем людей, у которых суицидные или агрессивные наклонности. Вот, посмотри, что я должна делать». И показывает мне инструкцию. В основном человек занимается профориентацией школьников. Тоже хорошее дело – подсказывать, куда идти, где учиться, какая у тебя будет карьера, по твоим способностям. И всё. Я говорю: «Подожди. Я-то думал, что школьный психолог – это человек, который видит, что у ребенка проблемы, он находится на грани, его нужно остановить, передать в какие-то специализированные органы, чтобы не было проблем». Тем более, мы знаем, что таких трагических происшествий достаточно много. А где грань? Честно говоря, я обалдел.

О. Ширяева:

- Я понимаю ваши реакции. Если мы говорим про то, как спасать школы от того, что в них что-то происходит, я считаю, что это история про родителей, это история про одноклассников, про учителей и в какой-то степени про психолога. Дело в том, что какие-то патологии, они на пустом месте не берутся. Вот вы сами сейчас привели пример. Представьте, если на 300 человек один психолог. Действительно, он решает немножко другие задачи. Он не занимается диагностикой каких-то пограничных вещей. Но это скорее просто про небезразличие, что если мы все будем немножко более внимательны к своим детям, если учителя смогут видеть какие-то звоночки, и тогда пойти к психологу и сказать: слушай, вот этот мальчик, мне кажется, он немножко странно себя ведет, давай на него посмотрим. То есть это скорее про такую коммуникацию и, знаете, специализированные знания. Если бы вы знали, на что стоит обращать внимание, все вокруг… Дело в том, что любая патология, еще раз скажу, она на пустом месте не появляется. Ребенок не просто так начинает прятать ружье под кроватью или еще что-то делать. То есть это про то, что нам нужно немножко внимательнее друг к другу относиться.

М. Баченина:

- А если мы перейдем от таких очень серьезных, на грани жизни и смерти, вопросов к более рутинным, то в принципе какие вопросы еще, кроме профориентации, о которой Саша упомянул, решает школьный психолог?

О. Ширяева:

- Если мы с вами берем идеальную картинку, что психолог вызывает доверие в школьной среде, и он так простроил коммуникацию, и у него есть свободное время, чтобы решать какие-то вопросы, то, по идее, школьники могут прийти к психологу с любой ситуацией, которая вызывает у них затруднение. И психолог это транслирует, что мы, психологи, занимаемся проблемами, когда в вашей жизни что-то случилось, и вам кажется, что вы не можете найти ответ. Поэтому в принципе это могут быть любые ситуации, связанные с взаимоотношениями с учителями, с одноклассниками. Могут приходить и учителя решать какие-то проблемы. То есть задача психолога – иногда подсветить немножко другой выход. Очень часто после работы с психологом люди говорят: а что, так можно было? Поэтому скорее такой, психотерапевтический немножко эффект, от встречи с психологом. И если удастся убедить в безопасности… Кстати, психологи очень часто ведут что-то типа психологических кружков. Они проводят тренинги, психологические кружки, на которых в первую очередь старшеклассникам показывают, что можно быть рядом с психологом в безопасности.

А. Милкус:

- Хотелось бы поподробнее про учителей. То есть психолог может, понимает и знает, как помочь учителю. Я видел статистику Института образования Высшей школы экономики, несколько лет назад они проводили исследование, до 70% учителей сказали, что чувствуют выгорание. С таким состоянием можно прийти к психологу, может он помочь? Потому что, я помню, был другой вопрос, о том, что учителя – люди закрытые, и им неудобно признаваться в своих проблемах. И 34% никому не говорят, ни с кем не делятся проблемами, которые у них возникают с учениками, в коллективе, даже с родными и близкими. Вот они это внутри переживают, а это тоже, как мы понимаем, такая очень разрушительная штука.

О. Ширяева:

- Ну, смотрите, есть фантастика, а есть реальность. С одной стороны, здесь вопрос про психологическое просвещение. То есть многие не обращаются к психологу, потому что не очень понимают, что это за специалист. У нас до сих пор люди путают психолога с психиатром, психотерапевтом, и до сих пор считают, что соседка на кухне – это лучше, чем сходить к психологу. Поэтому, еще раз говорю, это про просвещение, про то, что чем раньше мы начинаем рассказывать, чем занимается психолог, тем быстрее мы получим доступ к кому угодно. А дальше фантастика такая, что если бы в школе было достаточно психологов, то у них, конечно, есть инструменты и для работы с выгоранием, и для профилактики выгорания. Можно привлекать специалистов, может быть, со стороны. Например, меня часто приглашают в школы, когда просят поработать с коллективом и т.д. То есть это, опять же, вопрос в знаниях и в запросе. Но у психолога, конечно, есть инструменты для работы с разными запросами, даже с учителями в том числе.

А. Милкус:

- Я сейчас провел небольшую математическую работу. У нас около 15 миллионов школьников. Если мы берем норматив Министерства просвещения – на 300 школьников 1 психолог, значит, у нас в стране должно быть 50 тысяч психологов. Скажите, как их готовят? Ну, понятно, 50 тысяч психологов у нас нет. У нас нет нужного количества дефектологов, нужного количества логопедов, нужного количества математиков, физиков и т.д. Дефицит кадров в школе ощущается очень резко. Скажите, можно ли научить или как-то совместить, что, допустим, преподаватель русского языка, филолог, но у него есть психологическое образование, и он может какие-то вещи поддержать?

О. Ширяева:

- Я за то, чтобы всем людям, работающим с людьми (а учителям в первую очередь)… Мы в нашем вузе и в любых учебных планах дают учителям. Но понятно, что она не в том размере, в котором, например, им дают методологию и т.д. Если мы немножко пофантазируем, было бы здорово, чтобы все люди имели бы еще параллельный диплом – диплом психолога. Конечно, нельзя быть одновременно и учителем, и психологом, потому что это уже смешивание ролей и нарушение этики, но в первую очередь, конечно, чтобы учитель использовал этот диплом для поддержки себя, для поддержки учеников. Потому что, конечно, в школе очень много проблем именно оттого, что у людей нет специальных знаний. К сожалению, и у родителей нет этих знаний. Поэтому я бы просто делала бы курс «психология для каждого», «психология для всех». Потому что знания по психологии, они помогают сделать качество жизни намного выше.

А. Милкус:

- Я знаю регионы, где достаточно активно несколько лет назад внедряли должности медиаторов и как раз обучали этому старших, опытных учителей. То есть медиатор – человек, который разбирает, решает конфликты в школе между учениками, между учеником и учителем, между учителем и учителем. Ну, понятно, социальное общество школы, оно особенное, и там, в общем, место конфликтов. Потому что школа без конфликтов не может вырастить человека, человек должен научиться погружаться в конфликт и решать его, желательно на таком, довольно ослабленном уровне. Как вы относитесь к этой идее? Вот мы говорили о том, что роли не надо смешивать. Честно говоря, когда мне рассказывали про эту практику, я сказал: вы еще ставку медиатора находите, откуда у вас деньги и люди? Сказали: нет-нет, это как раз учитель, которому доверяет большинство педколлектива, вот он такой, старший по званию.

М. Баченина:

- Давайте слушателям объясним, что такое медиатор. Вроде бы понятно, но не до конца.

О. Ширяева:

- Наверное, уже лет 15-20 назад у нас в стране эта история медиативных служб возникла, службы примирения так называемые. Потом прошла вторая волна по России. И сейчас, насколько я знаю, шел такой разговор, что, действительно, в каждой школе должна быть служба медиации. Изначально шла идея, что психологи – это психологи, а служба медиации – это как раз специально обученные люди, которые умеют вести этот самый медиативный процесс, то есть когда собирают виновников конфликта, помогают им проговорить это, помогают выйти на какое-то примирение и т.д. И в этой службе примирения есть действительно специально обученный учитель, но самое главное, что в службе примирения есть, это школьники. То есть идея такая, что конфликты между школьниками могут решать как раз равный равному. Насколько это работает? Ну, оно работает, если оно в школе работает. Конечно, самое главное в этой медиативной службе то, что мы учим участников конфликта в первую очередь разговаривать. А там, где начинается коммуникация, где люди могут сказать про свои чувства, про свои эмоции, а третье лицо (в частности, медиатор) как раз может вывести это куда-то в конструктивное русло, то это работает.

Другое дело, что во многих школах попытались как раз медиативную эту службу передать психологам или социальным педагогам. Но когда мы начинаем смешивать роли, функционал, это редко чем-то хорошим заканчивается, потому что эффективным быть везде невозможно. А так хорошая практика. Действительно, есть курсы, учат на медиаторов, и в юридической практике это часто используют, и для примирения супругов используют. Тоже такой хороший навык решения конфликтов.

М. Баченина:

- Если бы вас попросили поставить школьному психологу или школьной психологической службе оценку, то какие критерии вы бы разработали (или, может быть, они уже есть у вас в голове или на бумаге)? Потому что мне очень сложно оценивать работу, которую, во-первых, не потрогать, во-вторых, она настолько пластична, что ей оценку сложно поставить. Я спрашиваю вас как специалиста о том, как выставить (условно, конечно же) оценку школьному психологу или школьной психологической службе.

А. Милкус:

- Или когда вы обучаете психолога, вы говорите: вот, готовый специалист, - по каким критериям можно определить, что человека можно пустить к детям?

О. Ширяева:

- Наверное, для меня самый главный критерий – когда приходят школьники к нам уже, из школы в университет, и когда у них правильно сформирован образ, кто такой психолог. Для меня это один из главных показателей работы психологической службы, когда они знают, чем он занимается, они знают, что есть профессиональное тестирование, они знают и про профотборы, и они знают, когда можно прийти к психологу, и какие проблемы обсудить. Ну и, конечно, когда они говорят: мы пришли учиться на психолога, потому что в нашей школе был вот такой психолог. Для меня это одни из самых главных критериев эффективности.

А. Милкус:

- Вы мне напомнили сейчас историю школы, где учились мои дети. Я как-то пришел, мне тоже было интересно посмотреть на школьного психолога. Я зашел в кабинет, там было написано «психолог», и там сидела очень красивая молодая женщина. Я говорю: «Скажите, как вы работаете со школьниками, что у вас происходит?» Она говорит: «Понимаете, я сейчас пишу диссертацию, и я здесь собираю материал», - сказала она честно.

М. Баченина:

- Жестоко, но честно.

А. Милкус:

- У меня вопрос вот какой. Мы начали, и Мария вспомнила тестирование. Насколько это тестирование может быть объективным? Дети врут, и взрослые врут. В тестах врут еще больше. Насколько можно по тестам… Дети же тоже не дурные, они понимают, что это для того, чтобы выяснить что-то, что у них, может быть, не склеивается. Можно по ним действительно что-то определить?

О. Ширяева:

- Вопрос на самом деле очень серьезный. Я скажу, что если родителя что-то беспокоит, то не надо ходить к школьному психологу и искать встречи, смотреть, как он работает, а лучше всего спросить у знакомых телефон хорошего психолога и записать туда ребенка. Потому что ждать и перекладывать ответственность на то, что школьный психолог решит или не решит, мы можем упустить время. Это первое.

Второе. Конечно, методики, опросники, все это работает. Потому что это один из валидных, надежных инструментов работы психолога. И мы, когда проводим профессиональную личностную диагностику, профдиагностику, конечно, мы даем ответы на очень важные вопросы. Но понятно, что когда в школах мы запускаем такое социально-психологическое тестирование, мы понимаем, что это процедура, которая проходит для решения определенных задач. Ну, скажем так, определенные задачи с помощью этой процедуры мы решаем. Еще раз говорю, если нам надо, нас что-то волнует, то лучше выступить заказчиком и сказать: пожалуйста, проведите диагностику моему ребенку на тот же, например, суицидальный риск, мне кажется, есть какие-то звоночки. То есть, когда история идет о массовом тестировании, наверное, действительно, какие-то массовые результаты мы получаем. Скажу в защиту профессионального инструментария. В любом профессиональном инструментарии есть шкалы лжи и есть шкалы, которые показывают, когда ребенок старается быть социально желательным или обманывает. Поэтому это всего лишь приведет к тому, что статистика, например, по школе будет, что дети отвечали неискренне. И очень часто это приводит к повторным задачам, приходится еще раз проходить, потому что есть решение такой задачи. Поэтому я всегда говорю, если все-таки мы имеем дело с профессиональным инструментарием, лучше отвечайте честно. Уж лучше, что покажет, то покажет, а там начнем работать.

А. Милкус:

- Скажите, а как вы относитесь к медико-психолого-педагогическим комиссиям? Мы не первый раз с Марией проводим программу, которая касается психологов в школе, и, я помню, не так давно в эфире нам один из специалистов говорил: финиш – это медико-психолого-педагогическая комиссия, если есть какие-то проблемы, ведите туда, они есть в каждом регионе, там самые крутые специалисты, это самая высшая экспертная организация.

О. Ширяева:

- Слушайте, психолого-медико-педагогические комиссии (ПМПК), они, действительно, очень важная структура. Во-первых, эта структура позволяет ребенку начать получать помощь. То есть мы прекрасно знаем, что, например, чтобы определить в логопедическую группу, для работы с дефектологом нам нужно поставить заключение медицинской комиссии. Я всегда родителям говорю следующее. Этой комиссии бояться не надо. Потому что просто так никто никакие диагнозы ребенку ставить не будет. Понимаете, это очень важная история. Например, у нас очень много детей с дислексией, то есть когда ребенок не может освоить чтение и написание. И, для того чтобы ребенок обучался по специальной программе, когда от него не будут требовать применять тот навык, которым он не может овладеть в силу своего развития, для этого у него должно быть заключение ПМПК. Как только мама приносит заключение ПМПК, для ребенка появляется индивидуальная программа обучения. Пока мама не приносит это заключение, ребенок учится, как весь класс. Он получает двойки, потому что не может выучить стихотворение, он получает двойки за то, что у него много грамматических ошибок и т.д.

М. Баченина:

- ПМПК, мне очень нравится эта организация, честно скажу, потому что любое мое соприкосновение с этой организацией всегда было для меня удовлетворительным. Скажите, а почему некоторые родители, на ваш взгляд, во-первых, боятся этой медико-психолого-педагогической комиссии? Во-вторых, разве есть у большинства школ ресурсы организовывать индивидуальный трек для ученика? Более того, если там что-то не так, в началке у него должен быть тьютор, если что-то не так в квадрате, у него и не в началке должен быть тьютор, а на это ресурсов нет даже у московских школ. И отсюда вывод, что школе невыгодно, правильнее сказать, школа не заинтересована отправлять, а просто вот так договоримся: ну, будем ставить ему что-то. Об этом алгоритме какая у вас точка зрения?

О. Ширяева:

- Здесь тоже в крайности не будем кидаться. Школе тоже это выгодно, тем более, например, когда школа сталкивается с учеником, у которого нет диагноза, но который по всем критериям демонстрирует какие-либо нарушения развития. Он может быть агрессивным, гиперактивным и представлять угрозу другим ученикам. Но пока у него нет заключения комиссии, он приравнивается к обычному ребенку. И ничего нельзя сделать, нельзя ничего как раз рекомендовать. Дело в том, что, как только есть диагноз, могут рекомендовать, например, к переводу для обучения в специализированные школы. Потому что у нас достаточно развита сеть специальных школ – и для умственно отсталых деток, и для деток с другими нарушениями развития. Ну, так мир устроен, есть разные дети, есть разные люди.

Почему родители часто не любят этого? То есть, с одной стороны, одни просто мечтают попасть, ну, потому что очень часто попасть в логопедическую группу детского сада можно только через ПМПК. То есть должно быть заключение, что есть нарушение речи. А другие родители, напротив, не хотят, чтобы их ребенок попал в категорию не нормотипичных детей. Во-первых, это очень часто вызов родителю: ну что, я какой-то не такой, я что, родил больного ребенка? И потом многие родители, прячась за иллюзией нормы, думают, что, знаете, по типу: пока я не вижу, пока не схожу на комиссию, я могу делать вид, что мой ребенок здоровый. На самом деле это уже про ответственность. И мы как психологи всегда говорим: чем раньше поставлен диагноз, тем больше вероятность скорректировать что-то и сделать так, чтобы у ребенка было больше шансов на нормальную адаптацию.

А если диагноз не поставлен, это только хуже ребенку. Потому что к ребенку с особенностями в развитии нужен особый подход. Насколько там хватает тьюторов, не хватает тьюторов, знаете, это уже немножко про другое, но идея как раз такая, что нормотипичный ребенок учится по нормальной программе. Если у ребенка есть какие-то нарушения, то нам это нужно учитывать при обучении. Прекрасный психолог Лев Семенович Выготский еще в 30-х годах назвал это вторичным дефектом. Социальный дефект самый страшный, когда на первичное наслаиваются уже общественные отношения, когда у ребенка занижается самооценка, когда он понимает, что не такой, вот с этим работать намного сложнее, чем с тем, с чем он рождается. Поэтому не надо бояться комиссии. Просто так там точно диагнозы не поставят. Ну, в конце концов, всегда можно потом заказать независимую экспертизу, если что-то не подходит.

А. Милкус:

- Я недавно общался со Светланой Борисовной Лазуренко, членом-корреспондентом Российской академии образования, одним из ведущих специалистов по инклюзивному образованию в нашей стране. Что она сказала и на чем настаивала? Чем раньше выявляется диагноз или чем раньше выявляются отклонения, тем проще их корректировать. Если родитель замечает в 2-3 года заторможенность развития, что ребенок не очень разбирает картинки и т.д., кажется, что ничего, подрастет и т.д. А что говорит Светлана Борисовна? Лучше привести к специалисту, посмотреть и, может быть, какими-то упражнениями, лекарствами и т.д. скорректировать на ранней стадии.

М. Баченина:

- Тут вопрос – к какому специалисту? К участковому неврологу?

А. Милкус:

- И к неврологу, и к психологу. Есть детские психологи.

О. Ширяева:

- Я всегда говорю, что главное – с кого-то начать.

А. Милкус:

- Даже к педиатру для начала.

О. Ширяева:

- Когда педиатры проверяют различные рефлексы, это уже о том, норма это или не норма. Например, появление комплекса оживления (это первая речевая реакция, когда малыш начинает бить ручками и ножками в первый месяц жизни) говорит о том, нормально или нет развивается ребенок. Это опять о чем? О знаниях. Если мы рассказываем о том, как должен развиваться ребенок, какое у него должно быть каждый месяц развитие и т.д., это опять про ответственность мам. Поэтому мы говорим всегда: хотя бы к кому-то придите. Лучше пусть будет ошибка, то есть скажут: «Нет, что вы ко мне пришли, зачем?», чем видеть, что есть какие-то звоночки, но к специалисту не идти. Еще раз повторю, чем раньше поставлено что-то, тем быстрее можно скорректировать. Есть вообще вещи, которые при раннем выявлении и при благоприятной семейной обстановке нивелируются полностью, то есть ни ребенок, ни мама потом про это даже могут не помнить.

М. Баченина:

- Ольга, на ваш взгляд, есть что-то, что нужно менять? Я имею в виду, в контексте нашей беседы – школьный психолог, школьная психология, работа с учениками. Вот будь ваша воля, вы бы… Продолжите фразу.

О. Ширяева:

- Будь моя воля, я бы как можно больше людям рассказывала о роли и функции психолога. И как можно больше занималась бы психологическим просвещением. Потому что, чем больше людей будут знать и особенности подросткового возраста, и особенности адаптации к школе, к детскому саду. И чем больше людей будут знать семейную психологию, детскую психологию, тем больше у нас будет шансов, что наше общество будет гармоничное, не будет возникать проблем, которых могло бы не возникать только потому, что люди знают психологию.

А. Милкус:

- Я хотел бы уточнить, как отличить психолога от психолога. Объясню. У меня есть несколько знакомых, которые увлеклись психологией, закончили 3-5-6-месячные курсы, получили диплом какой-то странной институции (негосударственной, естественно) и уже вовсю распространяют объявления в социальных сетях: консультации психолога, гарантированный результат и т.д. Скажите, может ли специалист, может быть, даже с каким-то вузовским образованием, за 3-6 месяцев получить квалификацию психолога и начинать консультирование?

О. Ширяева:

- Слушайте, вы ответили уже на главный вопрос. Самый главный критерий – психолог никогда не гарантирует, это точно.

А. Милкус:

- Ну, пусть не гарантирует, просто пишет: приходите ко мне, заплатите мне немножко денег.

О. Ширяева:

- Смотрите, когда мы выбираем стоматолога, мы же заходим на сайт, спрашиваем у знакомых. То есть мы редко заходим и говорим: «Здравствуйте. Вы стоматолог?» - «Да, я стоматолог». – «Нате, лечите зубы». Мы так не делаем. Поэтому, выбирая психолога, тоже нужно как минимум смотреть на какие-то критерии. Потому что психика, которую мы доверяем психологу, она, я вам скажу, еще ценнее, чем зубы. Потому что зубы можно потом поменять, а вот с психикой все намного сложнее, она очень хрупкая.

А. Милкус:

- Подождите. Вы сказали: посмотреть на критерии. Скажите нам, какие это критерии.

О. Ширяева:

- В первую очередь – своя собственная ответственность. Мы несем ценную психику. Поэтому, будь добры, спросите диплом. Диплом должен быть о базовом психологическом образовании. Или, на самый крайний случай, это может быть диплом о профессиональной переподготовке. Профессиональная переподготовка от 700 часов только считается возможной, для того чтобы человек мог начать работать психологом. Желательно, чтобы это был государственный вуз, государственный университет, чтобы нормально было прописано, что это за образование. Поэтому как минимум вот с этого мы можем начать. Потому что, если человек 4-5 лет отучился на психолога, стать плохим психологом ему уже почти невозможно. Потому что само по себе погружение в эту психологическую среду… Кстати, у нас в стране психология – только очное образование. Именно поэтому. Потому что стать психологом заочно невозможно. Потому что очень важно общение, очень важна коммуникация, построение профессионального сообщества.

Ну, а дальше, понятно, у нас есть критерии, как минимум, о том, что цена психологической помощи, она должна быть адекватная, то есть плюс-минус равняется прожиточному минимуму. То есть стоимость психологической консультации, она должна быть примерно как помощь в частном медицинском центре, сколько стоит терапевт, примерно столько же должен стоить психолог. Если цена какая-то суперзаоблачная, мы здесь уже можем говорить о манипуляции, то есть когда человек за счет повышения цены пытается купить, в том числе, качество и т.д. Если у психолога на стене очень много всяких сертификатов…

М. Баченина:

- Или его часто показывают по телевизору.

О. Ширяева:

- Конечно, психолог – это про безопасность в первую очередь, про этику. То есть с психологом должно быть безопасно, комфортно.

А. Милкус:

- Вы сказали: на стене много сертификатов. Это хорошо или плохо?

О. Ширяева:

- Достаточно диплома о высшем образовании. Ну, сертификаты – это про что история? О том, что, смотрите, я закончил курсы, 24 часа, и теперь смогу работать с вашей зависимостью? Или это пытаются внешне создать ситуацию профессионализма. Настоящий профессионал, ему не надо размещать объявления, обещать счастливую жизнь и увешивать стены разными сертификатами.

М. Баченина:

- Ольга, огромное вам спасибо. Как у психолога на приеме побывали.

А. Милкус:

- А психолог у нас на приеме.

М. Баченина:

- Тоже верно. Большое спасибо.

О. Ширяева:

- Благодарю за встречу

Подписывайтесь, чтобы не пропустить новые выпуски нашего подкаста для родителей и слушайте, когда удобно.

➤ Слушать прямой эфир: https://radiokp.ru

➤ Читать эксклюзивные новости: https://www.kp.ru

➤ Подписаться на наш телеграм: https://t.me/truekpru

➤ Самое интересное из эфира: https://t.me/radiokp