Поляков: В современном российском театре происходит катастрофа
Скачать передачу [mp3, 43.2 МБ]
Мы предлагаем полный текст радиопередачи.
А. Норкин:
- В студии Андрей и Юлия Норкины.
Ю. Норкина:
- Здравствуй, Москва. Здравствуй, Россия. Здравствуй, мир.
А. Норкин:
- Гость у нас сегодня – писатель, драматург, председатель Общественного совета Министерства культуры России, большой друг «Комсомолки» Юрий Поляков. Юрий Михайлович, здравствуйте.
Ю. Поляков:
- Здравствуйте.
А. Норкин:
- 1 ноября стартует театральный фестиваль «Смотрины» по произведениям Юрия Михайловича во МХАТ им. Горького. На открытии будет «Грибной царь». Кто из слушателей назовет больше литературных произведений Юрия Полякова, тот и пойдет на этот фестиваль.
Ю. Поляков:
- Это уже второй фестиваль по моим пьесам, который проходит в Москве. Первый был в 2015 году. Он тоже открывался во МХАТе мелодрамой «Как боги», которую поставила Татьяна Васильевна Доронина. В этом году он открывается новой редакцией, а по сути – новым спектаклем по мотивам моего романа «Грибной царь», который после долгих колебаний постановщики назвали «Тридцать шесть часов из жизни одинокого мужчины». Это будет 1 ноября. Там же будет открытие всего фестиваля. Потому что приезжие театры – из Самары, Борисоглебска, Иркутска, Рыбинска, Пензы, из многих городов России, - они будут играть на сцене «Вишневый сад». Это очень хороший театральный центр, современный, прямо около метро «Сухаревская». Если кому-то интересно, как меня ставят в этих городах, вот, милости просим, все это можно будет увидеть.
А. Норкин:
- Разница какая-то есть в версиях?
Ю. Поляков:
- Зачастую в регионах ставят лучше. Там нет этой болезни, что обязательно это все должно быть не так, как у других. И прежде всего они пытаются донести, что хотел сказать автор. А поскольку я все-таки драматург традиционного направления, меня больше интересует – что, а не как.
Ю. Норкина:
- Что вообще сейчас происходит в российском театральном искусстве?
Ю. Поляков:
- На мой взгляд, если брать его современное направление, современную драматургию, в общем-то, катастрофа происходит. Потому что почти за тридцать лет не выдвинулся ни один драматург, который действительно мог бы сказать, что это вот театр такого-то драматурга. Театр Островского, театр Булгакова, театр Вампилова. Этого нет. Почему? Потому что ставка была на новизну любой ценой. Но ведь нож, если его точить без конца, у вас в руке останется одна ручка. У нас ручка и осталась. И массовый зритель перестал ходить на современную драматургию.
Ю. Норкина:
- Что, у нас ремесленников нет?
Ю. Поляков:
- Ремесло – это замечательно. И проблема современной художественной литературы, драматургии заключается прежде всего в том, что там очень плохо с начальной профессиональной подготовкой.
Ю. Норкина:
- С ремеслом?
Ю. Поляков:
- Да, с ремеслом. Человек сразу начинает, как мне один сказал: я пишу доаристотелевскую драму. Я говорю: напиши хоть одну аристотелевскую драму, а потом доаристотелевскую или послеаристотелевскую. Человек не может написать нормальную пьесу с началом, серединой, с концом, с героями, с нормальными диалогами и так далее. Его тут же тащат на «Золотую маску», ему ее вручают. После этого он считает: а зачем мне учиться? Я уже лауреат «Золотой маски». То же самое в литературе.
Ю. Норкина:
- Я уже звезда.
А. Норкин:
- Да это вообще в ремесле. Потому что ремесло – это работать надо. А у нас сейчас как-то не очень любят работать.
Ю. Поляков:
- Гедонистическая эпоха.
А. Норкин:
- Можно всегда прикрыться творческим процессом. Я художник, я так вижу. Я такой творец. Ну и… Я очень хорошо помню, когда «Юность» стала печатать ваши произведения. Сначала «ЧП районного масштаба», потом «Сто дней до приказа». И это был такой, не хочу говорить банальность про глоток свежего воздуха, но это было очень шумно. Все говорили. И это воспринималось очень острой критикой. И вы потом дальше работали в том же направлении. У вас всегда в произведениях была критика. Тем не менее, почему-то вы никогда не были либералом. Как это вам удается? Вы для либералов один из самых неприятных людей.
Ю. Норкина:
- Вы умеете выковывать себе врагов.
А. Норкин:
- Нам писали: вот еще прокремлевский пропагандист.
Ю. Норкина:
- Не могут вам простить в том числе и критику Солженицына. Потому что это икона русской либеральной демократии.
А. Норкин:
- Как так получается, что писатель критикует то, что происходит в стране, но не становится либералом?
Ю. Поляков:
- Вообще это один из мифов, что критика существующего порядка вещей, и в том числе властей предержащих, может быть только либеральной. У меня из-за этого была полемика с Николаем Сванидзе на предыдущем съезде Союза писателей. Он был делегатом съезда. Когда он выступил и сказал, что, мол, журналист – это синоним слова «либерал». Журналист не может быть не либералом. Когда мне дали слово, я вышел и сказал: извините, а куда вы тогда засунете Каткова, Суворина, славянофилов?
А. Норкин:
- Суворин был мракобес и все такое. Можно найти много эпитетов, которые объясняют точку зрения Николая Карловича.
Ю. Поляков:
- Дело в том, что тогда не надо исключать. То, что ты не согласен, что может быть критика существующего порядка вещей не только слева, но и справа, тот же Катков начинал как либерал, потом перешел в другой лагерь и уже критиковал власть с точки зрения неисполнения ею своей державной функции. Поэтому критиковать можно власть за разное. Кто-то может критиковать за то, что она слишком жесткая. А кто-то может критиковать за то, что она недостаточно эффективная, недостаточно жесткая.
А. Норкин:
- Приведу вашу цитату: «Если писатель-публицист во всем согласен с властью, он приспособленец. А если писатель ни в чем и никогда не согласен с властью, - он негодяй».
Ю. Поляков:
- Правильно. Власть, даже самая плохая… Вот я всегда был в оппозиции к Ельцину, я считал этот режим преступным. Я был одним из основоположником антиельцинизма в литературе. Потому что я сатирически его изобразил и в своем «Апофегее», и в «Демгородке». Причем достаточно издевательски. Но я не могу сказать, что все, что делалось Ельциным, все неправильно. Какие-то вещи делались правильные, просто по-другому было нельзя. Надо к власти относиться объективно. И если все плохо, тогда ничего не будет.
А. Норкин:
- «ЧП» - это комсомольская номенклатура, кошмар, из которого потом многие наши олигархи благополучно выросли. А менялось это все как раз на время Ельцина. Это были надежды. Что произошло? Почему вы вдруг в этом разочаровались, почему вы были в оппозиции к этому новому?
Ю. Поляков:
- Знаете, когда демократию в стране укрепляют с помощью расстрела парламента из танковых пушек…
А. Норкин:
- Это все-таки уже 1993 год.
Ю. Поляков:
- Может быть, из-за писательской интуиции я эту разрушительную силу ельцинского правления почувствовал раньше. И раньше на нее обратил внимание. Со мной многие не согласились, я тогда со многими своими друзьями-писателями, даже с домашними некоторыми рассорился. Но потом, спустя годы, они сказали: да, ты был прав.
Ю. Норкина:
- Не могут вам простить критики Солженицына. А что смущает вас в Солженицыне?
Ю. Поляков:
- Да меня ничего не смущает. Кроме того, что он не мой любимый писатель. Для удовольствия я его никогда не читаю. Я для удовольствия Бунина почитаю.
Ю. Норкина:
- Ну как же, он же правду написал. Сколько было в концлагерях наших замучено…
А. Норкин:
- Это он не писал, это он потом сказал.
Ю. Поляков:
- Конечно, он опирался на тогдашние условные цифры, в десять раз он преувеличил все. Ведь конфликт случился не из-за этого. В 2014 году я со своим длинным языком где-то в интервью сказал: сейчас 2014 год, уже на места приходит циркуляр, как отмечать столетие Солженицына. А у нас еще до 2018 года столетие Симонова, 150-летие Горького, 200-летие Тургенева. Про это ни слова во властных структурах. Так же нельзя.
А. Норкин:
- Может, у них уже есть готовые схемы?
Ю. Поляков:
- Просто там была такая активность по юбилею Солженицына. Сразу приняли какие-то постановления. Я сказал: нельзя же так относиться, он же не один писатель.
Ю. Норкина:
- Это реверанс в сторону либералов?
Ю. Поляков:
- Нет, я говорил о том, что если мы нашу культуру пропагандируем, надо равноценно. Тургенев – как минимум, писатель не хуже, чем Солженицын. Кроме того, я имел неосторожность напомнить, что Александр Исаевич говорил о Советском Союзе, живя в США.
А. Норкин:
- Призывая вмешиваться активно…
Ю. Поляков:
- Да, активно вмешиваться. Это почему-то страшно обидело, хотя это все опубликовано. Я напомнил, что он очень позитивно относился к Власову. Это тоже почему-то вызвало бешенство. А когда я сказал, что «Архипелаг ГУЛАГ» - это не та книга, которую нужно изучать в школе…
А. Норкин:
- Почему?
Ю. Поляков:
- Потому что эта вещь очень субъективная. Там очень много фактов, которые потом историей не подтвердились. Там же есть апологетические, мягко говоря, главы о Власове. Никто не против этого. Но вот замечательная вещь – «Один день Ивана Денисовича». Вот, пожалуйста, чтобы понять эпоху, трагедию этих людей, которые пострадали. Кстати, Иван Денисович-то… Я всегда спрашиваю, когда встречаюсь со школьниками, со студентами: а за что сидел Иван Денисович? Все говорят: он анекдот рассказал. Или: он был против Сталина. Да нет, он просто ушел из своей части, а до новой не дошел. По законам советского времени это называлось дезертирством. Когда я служил в группе советских войск в Германии, если бы я ушел из своего артполка и не дошел до штаба дивизии, куда меня посылали, мне бы тоже дали срок. Потому что это армия, это не пионерский лагерь. В пионерском лагере убегает пионер – и то все на рогах стоят.
А. Норкин:
- Если говорить про Александра Исаевича, был эпизод, когда он отказался принимать государственную награду, когда ему ее вручал Ельцин. А когда Путин вручал, тогда он ее принял. Какое-то время это была совершенно неприкосновенная фигура. Потом стали очень робко говорить: слушайте, чего-то мы с Солженицыным начинаем перегибать палку. Сейчас эти голоса раздаются громче. Тем не менее, все-таки Солженицын – ВПЗР, великий писатель земли русской. Он пока еще в статусе неприкосновенной персоны. Почему он вырвался вперед? И эта история с орденом…
Ю. Поляков:
- Это очень крупная политическая фигура. И он как политик был гораздо крупнее, чем как писатель. Он, видимо, верхним нюхом почувствовал, что эпоха Ельцина заканчивается. По крайней мере, она себя уже дискредитировала. И на предмет грядущей вечности ему не стоит принимать этот орден. Я так понимаю. А может быть, он искренне был возмущен политикой Ельцина.
А. Норкин:
- Но он же был такой антисоветский.
Ю. Поляков:
- Он антисоветский. Но дело в том, что за разгром государства он никогда не выступал, уже постсоветского. Советского – да.
А. Норкин:
- Может быть, ваш конфликт связан с тем, что вы советский?
Ю. Поляков:
- Я – советский. Может быть. Но я же не настаиваю на том, что моя точка зрения правильная. Я просто высказываю свою точку зрения. Но я вам хочу сказать, что наше государство, если будет дальше делать такие вещи, то это все плохо закончится. Привожу пример. Солженицыну, который позитивно относился к Власову, считая это формой борьбы с режимом ненавистным, ему поставили памятник. А писатель Дмитрий Быков – отнюдь не герой моего романа и не мой единомышленников, когда он высказался, что он в ЖЗЛ при первой возможности напишет книгу о Власове, на него спустили всех собак. Ребята, вы уже определитесь. Быков по-своему прав. Если вы за эти же идеи ему поставили памятник, то почему же я не могу этого говорить? Это отсутствие принципиального отношения. Мы как договариваемся? Мы все-таки работаем на укрепление нашего государства российского. Не на разгром. Тогда должны быть какие-то правила игры. Если их нет, то какие претензии к Быкову?
А. Норкин:
- А кто разработает эти правила?
Ю. Поляков:
- Это уже другой вопрос. Действительно, разрабатывать их некому.
А. Норкин:
- Вы очень давно говорите, что государство неправильно ведет политику поддержки театрального искусства, киноискусства. Я имею в виду выделение денег на съемки и постановку спектаклей, мягко говоря, невысокого художественного уровня, а иногда там просто вообще все за уши притянуто. Зачем-то государство это делает?
Ю. Поляков:
- Мне кажется, что государство – это делает не государство, а тот средний слой чиновников, у которых просто нет ни мировоззрения, ни каких-то идеалов.
А. Норкин:
- Погодите, вот вы – председатель Общественного совета Минкульта.
Ю. Норкина:
- Вот Мединский. Тот же самый фильм Звягинцева. Или те же «Сволочи».
А. Норкин:
- На Звягинцева не давали денег.
Ю. Поляков:
- А со «Сволочами» расскажу интересную историю. Дело в том, что деньги выделяются, допустим, под какую-то идею, под какой-то сценарий. Но зачастую продюсеры меняют все в последний момент, меняя абсолютно идеологию фильма.
Ю. Норкина:
- Почему государство, которое дает деньги на фильм, не следит, чтобы было посвящено именно тому, о чем было заявлено?
Ю. Поляков:
- Об этом при каждой возможности мы говорим.
Ю. Норкина:
- Если строитель выигрывает тендер на строительство школы, государство дает деньги на строительство школы, и вдруг они видят, что там построили публичный дом. Это как?
Ю. Поляков:
- Фильм уже снят.
А. Норкин:
- Процесс контролировать нельзя.
Ю. Поляков:
- Это творчество. Вы знаете, в каком фильме, снятом к юбилею победы над Наполеоном, снялся нынешний президент Украины? Это фильм «Поручик Ржевский и Наполеон». Более чудовищной ерунды, абсолютно бессмысленной, снятой на государственные деньги, да еще к такой дате, я не видел. И когда сейчас говорят, что это был Зеленский. Во-первых, там и Зеленский какой-то не такой. Но в принципе, вот у вас двести лет святой победы. Вы что снимаете? Что это за стеб?
А. Норкин:
- Мы говорим про критику. У вас есть объяснение, почему Министерство культуры, а вообще – государство, государственные институты, - мы продолжаем выделять деньги на очень странное искусство? Как это объяснить?
Ю. Поляков:
- Общественный совет может только высказывать свою точку зрения. Мы ее высказываем. Была история с фильмом «Смерть Сталина», которому неожиданно дали прокатное удостоверение. Потом посмотрели и сказали: батюшки, да это такой поклеп на нашу непростую историю. Но даже про нашу непростую историю такие вещи нельзя делать. Но бывают и другие случаи. Напомню, что Фонд кино у нас возглавляет советник президента по культуре Владимир Ильич Толстой. Казалось бы, вот оно – око государево. Ан нет.
Ю. Норкина:
- Когда мы с Кареном Георгиевичем Шахназаровым разговаривали, говорили про советское кино, его величие. Он говорил, что был ежегодный заказ. Например, тому же Пчелкину. Он сделал гениальные фильмы по Островскому. «Сердце не камень» и «Поздняя любовь». Был заказ. Он отсмотрен, он проконтролирован. А что мешает? Может, всем по фигу? Бюджетные деньги выделяются – и трава не расти?
Ю. Поляков:
- Здесь нет культурной политики.
Ю. Норкина:
- В России вообще нет культурной политики?
Ю. Поляков:
-По крайней мере, в отношении этого – нет. Как системы ее, конечно, нет. Я просто приведу такие примеры. У нас было 150-летие Горького. Хоть одну экранизацию сделали? Великий писатель мирового уровня. Не сделали. Тургенева юбилей – хоть одну экранизацию сделали? Нет. Справедливо говорят наши слушатели: про Крылова забыли.
А. Норкин:
- Может, и хорошо? Вы представляете, что сейчас сделают?
Ю. Поляков:
- У нас есть хорошие режиссеры. Просто их не подпускают к этому делу. Потому что идет пилеж откровенно.
Ю. Норкина:
- А к какому делу их подпускают? К «Матильде»? Вот сейчас сериал выйдет.
Ю. Поляков:
- Я вообще не понимаю, зачем лезть в личную жизнь сложного нашего царя, когда общество так разделено?
А. Норкин:
- Провокация. У вас же провокации тоже были в ваших книгах.
Ю. Поляков:
- У меня были провокации. Но меня однажды спросили, когда еще только вышли мои первые повести. Это был где-то 1992 год. Спросили: если бы вам сказали, что ваши вещи никогда не напечатают, но Советский Союз сохранится, страна не распадется таким чудовищным образом, не окажется 20 млн. русских за рубежом на положении людей второго сорта, - что бы вы сказали? Я сказал: да хрен с этими повестями. Страна и судьбы людей дороже.
Ю. Норкина:
- Кафка тоже писал в стол.
Ю. Поляков:
- Ну и что?
А. Норкин:
- Михаил спрашивает: «Сто дней до приказа» - несколько килограмм тротила, которые взорвали огромную дамбу цензуры. Как вы оцениваете нынешнее состояние свободы в России? Насколько свобода слова для вас священная корова? Как вы относитесь к благим намерениям ограничения свободы слова со стороны государства?»
Ю. Поляков:
- Дело в том, что это уже поздняя мифология. Ничего они не взорвали. Эту повесть стойко не печатали, до лета 1987 года, когда Руст, каким-то чудесным образом пролетев через все наши кордоны, приземлился на Красной площади. И вдруг Горбачев спохватился, что у него плохие военные. А военные как раз собрались отправить его в отставку. И всех их поснимал, в том числе и руководство военной цензуры. И именно этот промежуток, тогда был знаменитый разговор, когда звонят Андрею Дмитриевичу Дементьеву, который был тогда редактором журнала «Юность», и говорят: вы напрасно поставили «Сто дней до приказа». Мы все равно не пропустим ее. А он сказал: вы бы лучше Руста на Красную площадь не пропустили. Тогда я, как молодой тщеславный писатель, испытывал эйфорию. Но даже у меня тогда закралась мысль: чего-то тут не так. Если в государстве мнение военной цензуры ничего не значит, это государство долго не продержится. Поэтому государство, это я вам как писатель и как адепт свободы слова говорю, что государство обязано защищать свои секреты и интересы, в том числе и на пространстве культуры. Иначе оно развалится.
Ю. Норкина:
- Как вы относитесь к Сталину?
Ю. Поляков:
- К Сталину я отношусь как к очень сложному, противоречивому, во многом кровавому, но величайшему политическому деятелю ХХ века.
Ю. Норкина:
- Когда началось гниение государства?
Ю. Поляков:
- Я думаю, когда не удалось поставить государство над партией, при переходе от сталинизма к новой эпохе, тогда это и началось. Сталин почему начал этот процесс удаления партии от принятия государственных решений? Он понимал, что здесь зарыта собака. К сожалению, хрущевский переворот не дал возможности этому осуществиться.
А. Норкин:
- Гниение государства – это абсолютно отрицательный процесс. Но если цензура, если государство решит, что для него необходимо здесь гайки закрутить, тогда этот процесс гниения мы никак не остановим… Цензура в вашем понимании – это сугубо отрицательная вещь или это все-таки положительная? Как ее настроить так, чтобы это было во благо государства? Запрос на цензуру сейчас очевиден.
Ю. Поляков:
- Есть цензура и есть цензура. При советской власти цензура – это был государственный инструмент. Цензура, как понимала, защищала государственные интересы в прессе, в искусстве. Правильно, неправильно, но она защищала. Сейчас у нас цензуры государственной нет. Но у нас есть корпоративная цензура. У нас есть цензура политических блоков. У нас есть цензура тусовки – литературной, театральной и так далее. Когда был мой конфликт с окружением солженицынского фонда, на меня наехала со всей мощью наша нынешняя «Правда» - «Российская газета», что интересно – на сайте этой газеты читатели «РГ» поддержали меня. Но об этом никто нигде ничего не сказал. Это не цензура? Конечно, это цензура. Когда есть либеральные издания, скажем, в журнал «Знамя» приносят рецензию на мой роман «Любовь в эпоху перемен», он и сейчас популярен, хорошо расходится. Приносят рецензию, автору рецензии говорят: писателя Полякова для нашего журнала нет. Это не цензура? Да, это цензура. Но только не общеполитическая, а конкретной политической группы. И она у нас есть. И она, кстати, гораздо более беспардонно действует, чем советская цензура, с которой можно было бороться, с которой я боролся, я куда-то ходил.
А. Норкин:
- Но вам скажут, что вы можете пойти в другое издательство, в другой журнал.
Ю. Поляков:
- Совершенно верно. Но то, что можно куда-то обратиться, кстати говоря, при советской власти тоже можно было. То, что не напечатали в «Новом мире», могли напечатать в «Нашем современнике».
Ю. Норкина:
- Советская цензура рождала какие-то гениальные вещи на тех же театральных подмостках и в кино, когда необходимо было говорить эзоповым языком, но все понимали, о чем речь. Прорастало только гениальное. Сейчас, когда можно показывать сиськи, письки и соитие, что угодно…
А. Норкин:
- Ты упрощаешь.
Ю. Норкина:
- А почему я упрощаю?
Ю. Поляков:
- Дело в том, что цензура не только в виде комитета, который сидел на Китайгородском проезде, в основном функции цензуры выполнял редактор, об этом сейчас забывают говорить. До Китай-города доходило это, знаете, что должно было случиться, чтобы тебя вызвали, как меня с «ЧП районного масштаба», на Китайгородский проезд. Цензурой занимались редактора. И они в основном занимались тем, что они помогали писателю избавиться от слабых страниц. Я купил в середине 90-х годов полное издание «Золотого теленка». Думаю: ну, вот теперь я узнаю, что проклятая советская власть выбросила из моих любимых писателей. А они были набраны курсивом – примерно одна треть. Когда я стал читать, думаю: так правильно, и я бы, как редактор, это убрал. Потому что здесь неуклюже, здесь нелепо, здесь ингушей обидели походя, не надо этого делать. Страна многонациональная. И я, когда стали издавать мое собрание сочинений, а сейчас у меня выходит 12-томное собрание сочинений, я думаю: дай-ка я верну то, что у меня убрала из «Ста дней…», из «ЧП…», из «Работы над ошибками» цензура. Открыл и думаю: а чего я буду восстанавливать? Да, есть несколько шпилек. Кстати, самое острое все осталось. Это сложный вопрос. Я не говорю, что я за цензуру. Но то, что какие-то разумные ограничения должны быть…
А. Норкин:
- Так где границы этого разумного ограничения?
Ю. Поляков:
- А в этом мудрость, как любил говорить не любимый мной политический деятельность, мудрость консенсуса между творцами и властью. Здесь надо в каждом конкретном случае договариваться. Если выйдет какой-то роман, который, с моей точки зрения, неправильно оценивает войну 1812 года, да бог с ним, пусть выйдет. Но выпускать к юбилею дорогущий фильм, где просто издеваются над нашей гордостью – вот здесь государство должно сказать: ребята, нам этого не надо.
А. Норкин:
- 8034 пишет: «Поправочка, Норкин. Запрос лишь на моральную цензуру, а не на политическую».
Ю. Поляков:
- А почему не на политическую? Если кто-то выступит и скажет: а я за развал Российской Федерации. И мы что, должны говорить: да, он за развал, но это его личная точка зрения. Извините, у нас были любители и те, кто были за развал Советского Союза. Они-то прекрасно живут в Америке.
Ю. Норкина:
- Несколько лет назад на одной радиостанции слышала: хорошо, если бы Урал все-таки отсоединился. И все нормально.
Ю. Поляков:
- Потому что те, кто призывал, они все прекрасно живут на своей новой родине. А двадцать миллионов наших сограждан – сами понимаете…
А. Норкин:
- Еще одну вашу цитату приведу: «Сейчас у лауреата Букера или «Большой книги» литературный уровень ниже, чем у среднего советского автора производственных романов». А как у нас с книгами?
Ю. Поляков:
- С книгами у нас так. У нас четыре книги средний гражданин России читает в год. Это последняя статистика. Средний тираж книги 2 тысячи экземпляров. Но я знаю авторов романов, у которых 500 экземпляров. Я все-таки известность получил еще при советской власти, поэтому у меня тиражи неплохие. Даже мой последний роман «Веселая жизнь, или Секс в СССР» уже три раза допечатывался. Но это стала какая-то мелкая тусовка. Человека сначала включили в длинный список – он счастлив. Потом в короткий. Потом не дали премию. Он в шоке. И все этим заканчивается. До читателя это почти не доходит.
А. Норкин:
- Но есть же какие-то культовые фамилии, допустим – Пелевин. Он пишет, и все обязательно должны это прочитать.
Ю. Поляков:
- Пелевин стал такой фигурой. Он интересный писатель по своему взгляду на мир. Но у него очень слабенький язык.
Ю. Норкина:
- А Прилепин?
Ю. Поляков:
- Когда он начинал, я его книги читал с интересом. Сейчас этот интерес угас. Первые вещи мы нравились. И мы в «Литературной газете» его активно поддерживали. О собратьях нехорошо давать отрицательные оценки, но почему я буду обманывать. Сейчас мой интерес к нему угас, к сожалению.
А. Норкин:
- А вы сами читаете? И кого читаете?
Ю. Поляков:
- Я читаю. Дело в том, что есть вещи, которые совершенно не раскрученные, а хорошие. Есть замечательный Владислав Артемов – прозаик. Но поскольку он не в этой тусовке, я давно выработал такой метод. Книг же много выходит. Могу поделиться им. Если мне попадается книга, я ее читаю, и она мне не нравится, я просто вижу, что это слабо, мы же профессионалы, мы понимаем, что если у человека в первой фразе два раза «который», зачем мне такой писатель нужен? Но я всегда даю ему шанс. Когда у него выходит вторая книга, я всегда тоже ее начинаю читать. Я никогда не дочитываю до конца, потому что сюжет я могу вам рассказать сам. Жена со мной не может смотреть сериалы, потому что я в первой серии говорю: вот это его сестра, это его пропавший брат… Но если и вторая книга плохая, я этого писателя не открываю больше никогда. Какими бы премиями его ни увешали. Писатель не может подряд написать две плохие книги. Одну – может.
А. Норкин:
- Расскажите историю, как из-за вас в 1993 году «Комсомолку» чуть было не закрыли.
Ю. Поляков:
- Сначала скажу, что 2 ноября в театре «Вишневый сад» на Сухаревке я буду читать впервые свою новую пьесу «В ожидании сердца», в 19.00.
Ю. Норкина:
- Про любовь?
Ю. Поляков:
- И про любовь тоже. Была такая история. Когда расстреляли парламент, я написал статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция». И отдал ее в «Комсомольскую правду». В открытой прессе не было ни одного материала против расстрела Белого дома. Потому что закрыли всю оппозиционную прессу. Это была единственная статья, в которой осуждался расстрел Белого дома. И она вышла в «КП», которую тогда возглавлял Валерий Симонов. Газету закрыли. Потом через два дня хватились, сказали: чего-то не здорово получается. И открыли. Но два дня "Комсомольская правда" из-за моей статьи была закрыта. Ее вы можете прочитать во всех моих сборниках публицистики.
Ю. Норкина:
- Почему вы считаете, что расстрел парламента – это страшная история?
Ю. Поляков:
- Потому что это был первый конфликт между президентской и парламентской властью. Если бы тогда из него вышли с честью, с помощью переговоров, мы бы сейчас жили в другой стране. И у нас бы не было столько претензий именно к качеству нашей демократии, которая у нас, по сути, сувенирная.
А. Норкин:
- После этих событий вообще уже нет возможности рассуждать о демократии, о выборах и так далее.
Подведем итог. Номер 3033 должен за оперативность приз получить. Он взял и просто залез в интернет. Вы получаете приглашение на два лица на театральный фестиваль по произведениям Юрия Полякова «Смотрины».
Ю. Поляков:
- А 1 ноября приглашаю во МХАТ им. Горького на премьеру спектакля «Тридцать шесть дней из жизни одинокого мужчины».
А. Норкин:
- Вы оптимист по жизни?
Ю. Поляков:
- Конечно, оптимист, если я продолжаю книжки.
А. Норкин:
- У вас такая энергетика, иногда сейчас у молодых людей ее нет. Они такие уставшие от жизни.
Ю. Норкина:
- Чем подпитываетесь?
Ю. Поляков:
- У нас советское прошлое. Я прошел через комсомол. Организация, при всем моем критическом отношении к ней, была великая. Мы с Александром Гамовым недавно выпустили книжку «Честное комсомольское» в издательстве «Книжный мир», где собрали наши с ним беседы за 25 лет.
Ю. Норкина:
- У нас не советское прошлое, у нас с вами прошлое, настоящее и будущее будет только советским. Мы отношение к жизни не меняли никогда.
Ю. Поляков:
- Я с вами согласен.
А. Норкин:
- Был соблазн.
Ю. Поляков:
- Был. Но мы его избежали.
Ю. Норкина:
- Мы верили в то, что мы правы. Что мы идем правильной дорогой. Но оказалось, что нас взяли и использовали. Продали и предали.
А. Норкин:
- Юрий Поляков у нас сегодня был в гостях. Огромное спасибо Александру Гамову за то, что помог нашего гостя услышать в эфире. У Юрия Михайловича 12 ноября юбилей. До следующего эфира!
