Владимир Легойда: Сериал «Монастырь» c Анастасией Ивлеевой искажает образ церкви
В. Алфимов:
- В студии Валентин Алфимов. Рядом со мной Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ Московского Патриархата и член Общественной палаты России. Владимир Романович, здравствуйте.
В. Легойда:
- Здравствуйте.
В. Алфимов:
-Правильно я интерпретирую вашу должность как пресс-секретарь?
В. Легойда:
- Нет. Это PR и GR в одном лице. Я всегда шутя говорю про трехголового дракона, с которым мне приходится взаимодействовать. Это не самая удачная метафора. В зоне ответственности нашего отдела находится три направления: работа со СМИ, с общественностью и обществом в целом и с государством. с 2015 года, когда объединили два отдела – информационный, который я до того времени возглавлял, и отдел по взаимоотношениям с обществом, три эти направления находятся в зоне ответственности отдела. А просто в личном качестве я временно исполняю обязанности главы пресс-службы Святейшего Патриарха.
В. Алфимов:
- Начинать должен с непростой темы – с Украины. Что сейчас происходит с Русской православной церковью на Украине, больно смотреть. В Верховную Раду внесен законопроект о запрете на Украине РПЦ и всех организаций, которые либо связаны, либо подчиняются ей, либо входят в состав. Прошли обыски в Киево-Печерской лавре, в других монастырях – мужских, женских. Это новый виток религиозной войны?
В. Легойда:
- Я был бы осторожен с такими формулировками. Если этот конфликт можно будет квалифицировать как религиозную войну, это тогда совсем тяжело. Я бы об этом не говорил. Скорее, украинская власть достаточно давно уже, но очень активно, в суперактивной фазе со времен экс-президента Порошенко, использует религиозную карту. Возвращение религии в центр общественно-политического, то есть то место, которое религия со времен эпохи Просвещения не занимала, потому что тогда просветители вытесняли традиционные религии на периферию, - вот это активное возвращение с конца прошлого века проходит очень непросто. Здесь много минусов для самой религии. Украина – классический пример, когда политики используют религиозную карту в качестве своего политического аргумента. Это была одна из трех принципиальных позиций Порошенко – страна, язык, вера. И этот «томос-тур» - Порошенко пытался переизбраться на волне того, что он создает национальную церковь. Усугубив существенно тяжелое религиозное положение на Украине.
Некоторое время назад украинская власть давление на каноническую украинскую церковь перенесла на местный уровень. На уровне общегосударственном была некая пауза взята, особо мы ничего не наблюдали. Всё давление, захваты храмов происходили на местах. То, что произошло сейчас, вот эти обыски СБУ по надуманным предлогами, контртеррористические действия… Можно было что-то более правдоподобное придумать. Это, конечно, примечательно, потому что это возвращение давления на церковь в общегосударственную повестку.
В. Алфимов:
- Сейчас цель Зеленского, тогда Порошенко – еще больше оторвать русских, которые живут на Украине, от России?
В. Легойда:
- Здесь речь идет не только о русских. Вообще о верующих людях. Несмотря на тяжелейший конфликт, на ту трагедию, которую мы сейчас все переживаем, конечно, церковь – это вот единственный и последний мост, который объединяет нас. Хотя сейчас сложно говорить о чувстве единства, особенно видя то, что происходит со стороны Украины. Церковь молится не только об установлении справедливого мира, но и о том, чтобы это чувство сохранилось, которое связано с нашей общей историей. То, что бьют по единственному что осталось, это саморазрушающая тема.
В. Алфимов:
- Пытки священников, зверские обыски. Дальше что будет?
В. Легойда:
- Я всегда говорю, что прогнозы – не моя профессия. Их делают политологи, которые потом будут объяснять, почему они не сбылись. Жизнь не поддается рациональному конструированию. Что бы мы с вами ни предполагали, будет чуть-чуть иначе. Мы можем надеяться на то, что это «иначе» будет не так плохо, как мы предполагаем. На это уповаем.
В. Алфимов:
- Как церковь будет реагировать на то, что происходит сейчас на Украине? Под угрозой жизни тысяч людей. В Украинской православной церкви Московского Патриархата 12069 приходов. Там служат больше 12 тысяч человек. Паства – больше 35 миллионов, 80 % населения страны.
В. Легойда:
- Это не какие-то слова, главная реакция церкви – это молитва. И было бы странно, если бы было иначе. Молитва, которая уже много лет читалась, об установлении мира на Украине, молитва, которая сейчас читается последние месяцы, это все равно главное. Мы верим в то, что у Бога молитвы не остаются без ответов.
Что касается более земной деятельности, то мы очень много работаем по линии международных организаций, но вынуждены констатировать, что, к сожалению, они в рот воды набрали. Правозащитные, какие-то международные площадки. И в этот раз, боюсь, они не заметят всего того беззакония, которое творится, и сделают вид, что это не имеет никакого отношения ни к нарушению прав человек, ни к зажиму религиозных свобод. Но мы будем продолжать поднимать эти темы. Мы видим, как те, кого принято называть «коллективным Западом», на это реагируют.
В. Алфимов:
- В конце мая митрополит Онуфрий, глава УПЦ Московского Патриархата, заявил о независимости от Московского Патриархата, проще говорят – об отделении или расколе. Я же могу так называть?
В. Легойда:
- Нет. Мы не квалифицируем это так. И в решениях, которые принял наш Синод, говорилось о том, что в принципе то, что в мае на Соборе Украинской церкви было заявлено, лишь подтверждает положение так называемого томоса, то есть документа о широкой автономии, который в 1990 году еще получила УПЦ. Сейчас идут боевые действия. Все, что официально говорится Украинской православной церковью, говорится в ситуации колоссальнейшего давления. И все эти шаги – попытка сохраниться церкви перед лицом этого давления. Я вынужден сказать, что пока эти шаги не приводят к уменьшению этого давления. Нам сейчас в этой ситуации выходить с резкими заявлениями, квалифицировать это как раскол, - просто ситуацию не воспринимать такой, какая она есть. Мы исходим из того, что все, что сейчас говорится, говорится в ситуации момента, под колоссальным давлением. Вот закончится ситуация, будем говорить. У нас сейчас даже коммуникации нормальной нет. Она чрезвычайно осложнена. Люди по телефону просто не будут говорить ничего. Сегодня все очень и очень сложно. Но с такими резкими заявлениями Русская церковь не выступала и, насколько я знаю, не планирует выступать.
В. Алфимов:
- В миру многие таят серьезную обиду на митрополита Онуфрия, называют его последними словами.
В. Легойда:
- Эмоции можно понять, не всегда с ними можно согласиться. Я не думаю, что, если мы говорим об официальных церковных оценках, они никогда дне выносятся под влиянием эмоций. Они как раз таки выносятся, прежде всего, они всегда должны быть основаны на Евангелие, иначе какие мы христиане. И мы понимаем эту ситуацию, в которой находится Украинская церковь.
Мы не можем согласиться и не можем высказать одобрения по поводу того, что во многих храмах Украины перестали поминать Патриарха Кирилла. Это такое признание единства церковного, когда возносится имя предстоятеля во время богослужения. И мы понимаем, что это сегодня из-за давления невозможно. Но сказать, что это хорошо, нельзя. Были случаи во время Великой Отечественной войны, когда на занятой немцами территории соблюдались все канонические устроения. Но оценивать это, не беря во внимание фактор страшного давления, просто невозможно.
В. Алфимов:
- Церковь и спецоперация – какие отношения? Отношение церкви к спецоперации?
В. Легойда:
- Это говорили не только представители церкви, мне кажется, это общая оценка, и наш президент оценивал происходящее как трагедию. При этом нужно понимать, что эта трагедия началась не с началом спецоперации. Это трагедия, которая для многих сегодня наших граждан, людей, которые стали нашими гражданами, длилась годами. Делать вид, что этого не происходит, продолжать ходить в кафе, пить кофе с круассанами и говорить, что меня это не касается, невозможно. Конечно, это тяжелейшая ситуация, мы все молимся о том, чтобы наступил справедливый мир. Это значит, чтобы прекратились страдания, притеснения людей, которые не один год находились в этой ситуации. Многие продолжают находиться.
С первых дней спецоперации церковь занимается, основное направление церковного внимания, церковного служения – это гуманитарное направление. Беженцы, которые оказались тогда еще из Украины и с территории не признанных на тот момент миром, но признанных нами республик, им помогала и церковь. Мне кажется, что своя тональность здесь у нас была. Меня поразила история, наш епископ Пантелеимон, глава синодального отдела по благотворительности и социальному служению, рассказывал, когда он первых беженцев встретил, там была девочка, ей стали дарить подарки, она взяла какую-то куклу, благодарила. Но произнесла тихонько: мне нужны не куклы, а друзья. Меня пронзила эта фраза. И владыка так об этом рассказывал. Мне кажется, что задача церкви – отогревать сердца, все общество. Мы можем помогать людям продуктами, медикаментами и прочим. А вот специфика церковная – отогревать души и сердца. И церковь это делает.
Это забота о нашей армии. Я имею в виду духовную заботу прежде всего. Хотя во многих храмах тоже собирают медикаменты и прочее. Но главное – это люди, которые отправляются в места боевых действий, которые могут потерять жизнь, и люди, которые будут отнимать жизнь, это ведь тоже очень важно. Мой друг Александр Сергеевич Ходаковский много говорит о том, что происходит с человеком, когда он находится в местах боевых действий.
В. Алфимов:
- Это командир батальона «Восток».
В. Легойда:
- Да. Он с первых дней 2014 года участвует в боевых действиях. Он заставил меня немножко по-другому на это посмотреть. Я всегда исходил из того: зачем священник на войне? Чтобы человека укрепить, благословить. А он говорит: расчеловечивание очень быстро может произойти. И священник нужен как то, кто это расчеловечивание может остановить. У человека с оружием в руках. Это же важнейшая функция. Важно, чтобы расчеловечивание не наступило.
Когда наше общество столкнется с посттравматическим синдромом, здесь роль церкви очень велика. У нас уже в Воронеже создается общецерковный центр, там есть священники, у которых большой опыт взаимодействия с ребятами, которые получили тяжелые ранения. Церковь максимально вовлечена во все это служение.
В. Алфимов:
- Много ли священников на передке? Капелланы.
В. Легойда:
- У нас эта история не формализована. На сегодня статус, который имеют священнослужители в армии, не позволяет им находиться в местах ведения боевых действий. Мы этот вопрос с Минобороны решаем. Есть уже способы решения. Но по факту там несколько десятков священников находится. Четверо священников погибли. Все помнят гибель отца Михаила Васильева, удивительного человека, удивительного военного священника, который много лет занимался, бывал во всех горячих точках. У него десятки, если не больше, прыжков с парашютом было.
В. Алфимов:
- ВДВ-батюшка, так и называли.
В. Легойда:
- Он был особый. Он такой единственный. Но, конечно, священников много. Недавно скончался еще один священник, который находился вместе с отцом Михаилом. Отец Михаил, к сожалению, сразу погиб, а отец Александр из Псковской митрополии, врачи боролись за его жизнь, но, к сожалению, слишком тяжелые были ранения. Священники там находятся. И мы постоянно слышим от коллег-военных, что это очень важно – их присутствие там.
В. Алфимов:
- Осуждает ли церковь тех, кто бежал от мобилизации?
В. Легойда:
- Вы же понимаете, как церковь относится к осуждению. Я подбираю слова, потому что я вижу заголовки, которые сделают наши коллеги: Легойда заявил, что церковь не осуждает. Я ничего не заявляю. Я рассуждаю вместе с вами. Я не делаю никаких заявлений в этом эфире. Церковь всегда разделяет человека и поступок. Есть фундаментальное отношение церкви к грешнику и к греху. Грех, а малодушие – это грех, то есть трусость, всегда должен быть назван грехом. Грех должен быть назван своими словами. Но грешник – это человек, которому нужно дать шанс. Вся идея покаяния, исповеди на этом основана. Если мы не даем грешнику шанс, зачем тогда каяться? В чем тогда смысл? Конечно, человек может, апостолы проявили малодушие. Понятно, что в культуру вошел образ предателя через Иуду, но предали ведь все в каком-то смысле. Петр трижды отрекся.
У церкви богатый опыт общения с теми, кто сбегает от разного рода мобилизации – духовной и прочей. И церковь всегда готова человека, который по этому поводу переживает и раскаивается, принять и поддержать. Но поступок должен быть назван своим именем.
В. Алфимов:
-Поступок осуждаем, человека не осуждаем.
В. Легойда:
- Если мы говорим о людях, которые уехали, то пасторская практика церкви не терпит универсальных суждений. Мы должны разбираться с каждым отдельным случаем. Почему говорят, что опасно читать письма каких-нибудь даже святых своим духовным детям как универсальное средств. Потому что эти письма написаны конкретным людям. Даже какой-нибудь оптинский старец или Феофан Затворник, выдающийся святой, у которого большая переписка была, он, может быть, в похожей ситуации другому человеку посоветовал бы нечто другое. Тут важно понимать, что пасторская практика индивидуальна.
В. Алфимов:
- Есть мнение, что времена спецоперации выявили культурный и духовный кризис в России. Как его преодолевать?
В. Легойда:
- Культурный и духовный кризис выявили не военные времена. Просто они сделали это невозможным отрицать. Отрицать то, что мы зашли во многие тупики в нашем движении и в плане поощрения каких-то явлений, которые я культурными не могу назвать, тем не менее, которые десятилетиями у нас спонсировались, и прочее.
Я думаю, что в этом смысле для нашей культуры сегодня есть некий шанс на обновление. Что-то стало настолько неприемлемо, это органично не принимается. Но я могу сказать, что есть и то, что меня немножко беспокоит. Посмотрите, что происходит в традиционном патриотическом окружении, в нашей среде. Она сегодня доминирует, и слава Богу. Но когда люди начинают друг с другом разбираться, кто больший патриот, когда внутри традиционалистов начинаются какие-то зачастую непонятные для меня… хочу избежать слова «разборки», это очень грустно. Я надеюсь, что все-таки некое культурное обновление, шанс на который сегодня есть, будет нами использовано. И мы в дрязги, претензии друг к другу не уйдем.
В. Алфимов:
- Особо горячие головы хотят отменить вообще все, что связано с Западом. Культура отмены – это сейчас самое модное.
В. Легойда:
- Когда мы стали сталкиваться со случаями отмены русской культуры за границей, я всегда говорил, что, если вы выбираете этот путь, - выбирайте. Мы не собираемся отменять ни Томаса Манна, ни таких величайших людей, авторов, как Сервантес, Данте и так далее. Если вы по этому пути пойдете, мы и вам еще про них потом расскажем. Потому что мы понимаем величие христианской культуры, европейской в целом. Мы принадлежим к этой культуре. Я думаю, что здесь позиции наши должны быть незыблемыми.
В. Алфимов:
- Еще одна горячая точка. Для меня, честно говоря, как обухом по голове. 22 ноября Священный синод Александрийского патриархата принял решение о приостановлении поминания имени председателя РПЦ Патриарха Кирилла. Это то же самое, что и на Украине, его не упоминают, теперь точно так же в Африке. И лишил сана митрополита Клинского Леонида. А митрополит Клинский Леонид – это Патриарший экзарх Русской православной церкви в Африке. Посол. Можно так сказать?
В. Легойда:
- Нет, не вполне. Экзарх – это человек, который возглавляет приходы экзархата на определенной территории. И здесь понятна логика или то, что называется логикой действий Александрийского патриархата, поскольку Александрийский Патриарх воспринимает всю Африку как свою каноническую территорию. Что в действительности, конечно, намного сложнее, и никакого, что называется, общецерковного, общеправославного решения о том, что вся Африка – это каноническая территория Александрийского патриархата, конечно, продемонстрировать нельзя такого решения. Поэтому каноническое значение этого лишения сана, запрета со стороны Александрийского патриархата, оно ничтожно, нет этого значения, естественно, никакого значения это решение для русской церкви, для владыки Леонида не имеет. Но это, к сожалению, тот путь, на который некоторое время назад встал Константинополь в связи с украинским вопросом. Ну, вот сегодня некоторые предстоятели других поместных православных церквей тоже выбирают вот этот путь. И это не делает жизнь внутри большой православной семьи проще и правильнее.
В. Алфимов:
- То есть это давление на русскую церковь с еще одной стороны: здесь – на Украине, там – в Африке. Владимир Романович, если вернуться к самому началу и вообще к этому всему давлению, многие сравнивают то, что происходит сейчас на Украине, именно давление на церковь, с неким таким подобием давления 100 лет назад у нас здесь, в России. Некоторые политологи и корреспонденты говорят, что украинские власти полностью перенимают советские традиции борьбы с церковью, ну, и, собственно, вот так и поступают. Можно сравнить? И можно ли из этого сделать вывод (ну, 70 лет у нас в стране церковь душили – выжила, и слава богу), что и там все эти попытки задушить ни к чему не приведут?
В. Легойда:
- Мне представляется, что любые исторические аналогии – вещь очень условная. Потому что, как еще древние греки нас предупредили, дважды в одну реку войти невозможно. Поэтому, даже если напрашиваются эти исторические аналогии, понятно, что новая ситуация и похожие вещи все равно по-новому происходят. Я не вижу ничего такого недопустимого в этих аналогиях, если при этом мы понимаем, что все-таки время другое, люди другие, общество другое. А вот в плане того, что церковь все равно выживет, вот это, мне кажется, вывод, безусловно, правильный. Потому что самопонимание церкви, верующие люди исходят из того, что церковь стоит силою Христовой, а не человеческими какими-то усилиями, запретами или разрешениями.
В. Алфимов:
- Если бы от нас все зависело, давно бы уже рухнуло.
В. Легойда:
- Да, давно бы рухнуло. И еще, как сказал мне один замечательный наш историк, к сожалению, уже ушедший от нас… Я его спросил: «Когда было легче?» Он сказал: «Легче было, когда было труднее». Это такой парадокс, что много чего происходит при давлении, но люди, которые сопротивляются этому давлению, это люди, которые действительно очень важны для жизни церкви.
В. Алфимов:
- Еще одна важная тема. В Госдуме приняли целый пакет законов, связанных с ЛГБТ-пропагандой. Мы понимаем, что церковь такие меры поддерживает. Не буду спрашивать про отношение к законам…
В. Легойда:
- Мы много раз его высказывали, мы участвовали в слушаниях.
В. Алфимов:
- А как правильно выстраивать работу по защите традиционных ценностей? Немного с другой стороны зайдем.
В. Легойда:
- Я вам очень благодарен за эту «другую сторону». Потому что мы всякий раз, в том числе и во время слушаний в Думе... И недавно Александр Евсеевич Хинштейн меня приглашал на расширенное заседание комитета по этим законопроектам, мы там сидели, дискутировали, обсуждали это. И мы всегда подчеркиваем, что при всей важности запретов, которые, на наш взгляд, помогут оздоровить наше общество, мы должны понимать, что положительное содержание, то, что сегодня называется положительным контентом, намного важнее. Мы знаем, пределы действия запретов, без них не может быть ни общества, ни культуры. Я как культуролог всегда говорю, что культура начинается с флажков. Мы говорим: сюда заходить нельзя. Если нет флажков, то жизнь распадается, любая культура перестает существовать, флажки обязательно должны быть. Мы определяем допустимое и недопустимое, дурное и хорошее.
Но, конечно, вот это хорошее и утверждение хорошего – это намного более важно, это чрезвычайно важно. И я думаю, что здесь нам нужно максимально уходить от любого рода формализма. То, что сейчас происходит в нашем обществе, мы с вами уже чуть-чуть коснулись этой темы в плане культуры и надежды на оздоровление. Она должна в том числе выражаться в отказе от превращения действительно важных вещей в пустые слова. Знаете, я уже некоторое время болезненно реагируют на слово «духовность»: давайте повышать духовность… И ты понимаешь, уже мухи дохнут, падают со звоном на стол, а люди повышают духовность.
Нужно говорить о каких-то живых, правильных вещах. Мы говорим о работе с молодежью. Ну, если тысячу раз произнести слово «халва», во рту слаще не станет. И если работать с молодежью, надо прямо и честно отвечать на те вопросы, которые у ребят есть. И я в данном случае это не абстрактно говорю, я очень ценю возможность, которая у меня есть, преподавать. Я каждый год вижу 200-300 новых первокурсников, второкурсников, и я с ними нахожусь в диалоге – на лекциях, после лекций, у нас Telegram-чаты, мы переписываемся с ними постоянно. И вот это очень важно.
Я не могу там прикрыться словом «духовность», мне нужно отвечать на какие-то вопросы. И я вижу огромный интерес к религиозной проблематике, к традиционным ценностям, просто чтобы мы не превратили то важное, что стоит за понятием «традиционные ценности», в какую-то фразу, которую просто нужно повторять, как мантру, и говорить: мы за традиционные ценности и пр. Мы должны объяснить, а почему это важно. Мы действительно ведь опоздали с этими законопроектами ЛГБТшными. Потому что среди молодежи есть такое представление, которое не разделяет этих взглядов, но они считают, что это признак цивилизованного человека – толерантность, что это нормально, что так и должно быть. Это ведь распространено, мы пришли в эту точку.
В. Алфимов:
- Сейчас самое популярное мнение: я не хочу, я не буду, но они – пожалуйста, имеют право, конечно.
В. Легойда:
- Да. Понимаете, это же уровень этой интернет-культуры. Я читаю курс культурологи (один из курсов, которые я читаю у себя в МГИМО), и я на первой лекции всегда говорю: «Ребята, давайте мы с вами договоримся, что фраза «а это мое мнение», не подкрепленное ни одним аргументом, в этой аудитории произноситься не может». Особенно так: это мое мнение, но я его никому не навязываю, вы можете считать иначе. Вот если вы говорите, что у вас есть мнение или точка зрения, не дай бог, дальше за ней должны последовать аргументы. И мы для этого с вами здесь занимаемся попыткой, так сказать, получить образование. Потому что один из признаков образованного человека – способность, имея свою точку зрения, ее аргументировать. Если ты не можешь аргументировать, если ты так видишь, я всегда говорю: «Идите куда-нибудь в другое место и там занимайтесь этими вещами».
И это применительно вообще к любой дискуссии. Мы же сегодня говорим про диванных экспертов, смеясь. А тут смеяться нечему, мы фактически уничтожили границу между экспертным, профессиональным мнением и некой позицией человека, который имеет на нее право, никому ее не навязывая. А на основании чего он имеет право на эту позицию? Почему я должен выслушивать чье-то мнение (неважно о чем), мнение человека, который никаких профессиональных навыков не имеет? Но мы в эту точку пришли. Мне очень примечательным показалось. Провели опрос у московских школьников, 500 московских школьников, у них 487 или 490 любимых блогеров. Это же распад традиционного информационного пространства полный. То есть у каждого школьника свой любимый блогер. И мы с вами должны понимать, что все, чем школьник интересуется, он узнаёт от этого блогера. Потому что блогеры же сегодня про всё говорят. И он не будет слушать вашу прекрасную программу, еще что-то, потому что у него есть блогер, который ему все расскажет – и про СВО, и про Украину, и про Русскую православную церковь.
В. Алфимов:
- И про ЛГБТ.
В. Легойда:
- И про ЛГБТ. У него есть авторитет, сегодня такой, завтра другой, но это источник информации. Это, кстати, коренное изменение инфополя. То, что мейджоры могли вещать на сотни миллионов людей и создавать такие фигуры, как Элвис Пресли, это время ушло, сегодня это невозможно.
В. Алфимов:
- Владимир Романович, вы сказали, что имеете возможность каждый год видеть 200-300 новых студентов. Вы их видите уже не первый год…
В. Легойда:
- И не десятый.
В. Алфимов:
- Через вас проходит огромный поток людей, и вы можете сделать такую выборку, антропологическое исследование, по сути. Расскажите, как меняются студенты 1-2 курса? Как меняются люди за это время?
В. Легойда:
- Я, с вашего позволения, назвал бы это скорее наблюдением. Потому что я не проводил исследование, опросы с помощью научного инструментария. Картина, наверное, была бы более четкой. Но, конечно, у меня есть нечто, что является чем-то большим, чем просто ощущения. Потому что я всегда говорю: ощущения – категория не научная. Это, конечно, больше, чем ощущения, поскольку мы находимся в диалоге и пр.
Я часто над этим размышляю, и у коллег своих, кстати, спрашиваю тоже. Мне представляется, что во многом, даже сравнивая с ребятами, которые были 15-20 лет назад, нынешние первокурсники, они более открыты к восприятию каких-то, может быть, неожиданных для себя вещей. У них более выражена, мне так кажется, жажда получения новых знаний и пр. Это из положительного.
Есть то, что не меняется. Поскольку я связан с преподаванием дисциплин культурологического и религиоведческого плана, то интерес к этим вещам не меняется. Почему меня не пугают все эти опросы, где говорят: молодежь стала хуже относиться к церкви, религии и пр.? Это всё во многом связано с возрастом, молодежь всегда должна бунтовать против всего. Мы и сами бунтовали. Молодежи должно не нравиться, иначе какая же это молодежь? Но я вижу, что интерес есть, если ты всерьез говоришь, они могут быть с чем-то не согласны, но им это интересно. Опять же, у тех, у кого в принципе есть интерес к учебе. Потому что если взять любую аудиторию за 100%, то там всегда будет от 10 до 30% тех, которые не понимают, что они здесь делают, и их научить очень сложно, потому что они не хотят. Даже в самых лучших вузах мы никуда от этого не денемся, и даже при самых лучших преподавателях.
А вот то, что меня тревожит, это то, что чувство ответственности, которое, может быть, у нас (я принадлежу к поколению советских детей) было гипертрофировано, может быть, нам вбивалось с перебором, а здесь… Знаете, это какая-то странная закономерность. Чем больше у тебя требований к окружающим, тем меньше к себе. Я вам просто пример приведу. Я не пускаю опоздавших никогда на лекцию, всегда говорю: «Ребята, есть такое понятие – профессорские 15 минут. Я на 15 минут никогда не опаздываю, я могу задержаться минут на 5, но я в аудиторию вхожу последним». И бывали у меня случаи, когда говорили: что это такое, это полицейские порядки, мы хотим учиться. Я говорю: «Вы хотите учиться? Значит, без пяти девять вы должны находиться в аудитории, это крайний срок, потому что в 9 звонок. Я же вас не прошу приходить без 15, в половине девятого, я прошу приходить вовремя». И при этом, когда эти же студенты… Допустим, была пандемия, и были дистанционные лекции, контрольные . Я говорю: «Ребята, до 19 часов вы должны прислать, и вы должны от меня получить по почте или где-то в чате ответ, что я вашу работу получил». Знаете, были некоторые эмоциональные: «Владимир Романович, уже 15 минут, как я отправила вам контрольную, а вы до сих пор не ответили». Я говорю: «Вы считаете, что я 24 часа сижу и жду ваших контрольных и немедленно отвечаю?» Это обычно были те же самые люди, которые считают нормальным опоздать, задержаться по важным делам, не прийти на лекцию вовремя.
Чувство ответственности, наверное, это то, что я хотел бы больше видеть. Но вы знаете, если вернуться к положительным вещам, то довольно высокое чувство самоорганизации. У нас в МГИМО, например, ребята создают какие-то клубы, которые никак не инициированы руководством, они сами в какие-то организации по интересам собираются. Это живые истории, они не протокольные. Это очень радует.
Знаете, отвечая на вопрос о детях, я бы сказал о взрослых. Потому что когда мы начинаем говорить про молодежь, особенно критически, неужели мы не понимаем, что это приговор не им, а нам? Вот это меня всегда изумляет. Любая критика поколением отцов поколения детей – это критика себя. Потому что это вы довели до этой точки. Это мы (не буду себя отделять) так общаемся с нашими детьми, что они перестают нам верить. Это мы с ними не читали книги, это мы им говорили на музыку, которую они слушают: ты слушаешь какую-то фигню, надо вот это. Ты послушай. Ты хотя бы обоснуй, почему это так.
Конечно, мы должны иметь право (я стараюсь это делать и со своими детьми, и со своими студентами) делиться тем, что нам дорого. Я хочу, чтобы в их мире был и Данте, и Гомер, и я пытаюсь им показать, что это классно. Не заставить их, не запугать, но показать, что это классно. Я прочитал всего «Гарри Поттера» несколько раз, потому что понимал, что мне хотя бы надо иметь представление о том мире, в котором они живут. И, кстати, весьма интересно, и я с удовольствием читал и смотрел фильмы потом. Там есть, о чем поговорить. Понятно, что «Гарри Поттера» недостаточно сегодня, чтобы на одном языке говорить, особенно когда куча блогеров, надо о них иметь какое-то представление.
В. Алфимов:
- Давайте поговорим о «Монастыре». Разгорается скандал вокруг нового фильма с Филиппом Янковским, Анастасией Ивлеевой, фильм называется «Монастырь». Там по сюжету девушка не то чтобы легкого поведения…
В. Легойда:
- Ну, невысокой социальной ответственности.
В. Алфимов:
- Не низкой, но и не высокой. Она укрывается от преследования в монастыре. И весь фильм построен на том, что идет столкновение духовного с мирским, перевоспитание и т.д. Так вот, Минкультуры отказало в прокате сериала «Монастырь» из-за позиции РПЦ. Формулировка очень часто встречающаяся – оскорбление чувств верующих. Почему?
В. Легойда:
- Давайте уточним. Эта ситуация несколько сложнее. Именно наш отдел находился и в контакте с Министерством культуры (и не только с Министерством культуры) по этому вопросу. Дело в том, что еще перед началом съемок мы получили запрос от создателей сериала, чтобы мы им разрешили снимать в некоторых местах – монастыри, храмы и пр. И готовность с нашей стороны была. Потому что мы активно занимаемся… Например, фильм «Непослушник» мы консультировали. И я еще раз хочу воспользоваться возможностью и сказать, что мы очень благодарны съемочной группе, что они к нам обратились. И фильм нам нравится, и мы много с ними занимались, и наши пожелания были учтены.
Здесь мы тоже с готовностью откликнулись, тем более что кто-то нас просил об этом, даже, по-моему, священники обращались и говорили, что замысел хороший. Действительно хороший замысел, человек перевоспитывается, нравственная составляющая. После прочтения сценария мы сказали, что не готовы в таком виде поддержать. И мы эту позицию обозначили. Со стороны съемочной группы готовности продолжать диалог не последовало. Я, по крайней мере, не знаю о том, что после нашего письма, где мы свою позицию выразили… А мы же не закрывали готовность к взаимодействию, мы просто сказали, что сценарий прочитали, простите, но считаем, что это искаженный образ. Вот наша формулировка. Мы не говорили об оскорблении чувств верующих, мы говорим о том, что изученные нами материалы создают искаженный образ церкви, и нам не хотелось бы это поддерживать. Но мы же не закрывали возможность для диалога.
Что касается фильма, то мои коллеги смотрели. Только две серии вышло, насколько я понимаю. А все-таки художественное произведение должно оцениваться целиком, и надо досмотреть до конца, это очень важно. Но мы действительно находимся в контакте с Министерством культуры, мы транслировали им и нашу позицию по сценарию, и по отсмотренным моими коллегами первым сериям, и свои соображения высказывали. Более того, насколько я понимаю, касаемо этих двух первых серий, даже по сравнению со сценарием какие-то вещи еще более были представлены в том виде, с которым нам очень сложно согласиться. Но это произведение искусства, пожалуйста, пусть высказываются разные люди. Знаете, это же не догматический вопрос, на который все верующие должны одинаково смотреть. Я всегда говорю, православные люди не обязаны любить Достоевского. У нас считается, что если православный, значит, тебе должен нравиться Достоевский. Может не нравиться, ради бога.
Но, с другой стороны, мы честно ответили на полученный запрос, в том числе и Министерства культуры, и мы благодарны коллегам, что они к нам обратились. И я еще раз могу сказать, используя эту возможность, что мы с представителями творческого сообщества находимся в тесном контакте, взаимодействуем, всегда открыты к диалогу, готовы обсуждать с создателями с этого сериала и любыми другими, но честно при этом говорить о каких-то своих… Понимаете, это не какая-то идеологическая история, это действительно то, что нам дорого. И мы многие фильмы консультируем и на уровне того, чтобы не было просто фактических каких-то ошибок, но и на уровне художественной убедительности, давайте скажем так. Потому что я как человек, может быть, не творческий, но имеющий отношение к изучению культуры, могу сказать, что, конечно, произведения искусства бывают двух видов – либо талантливые, либо нет. И это главный критерий. Я всегда говорю, что не надо бездарные произведения прятать за идеологически выверенное содержание, говорить, что оно же о традиционных ценностях. Ну, если стихи плохие, неважно, о каких они ценностях.
Но здесь у нас есть вопросы к тому, как представлен образ церкви. И мои коллеги так это сформулировали.
В. Алфимов:
- Я правильно понимаю, что если диалог наладится с творческой группой, будет найден консенсус, то вопросов от РПЦ не будет?
В. Легойда:
- У нас сейчас диалог с Минкультом по поводу этого сериала, а со съемочной группой (пока, по крайней мере) – нет. Но если сериал уже снят, я не знаю… Повторяю, я его не видел целиком. Но в принципе мы всегда открыты к диалогу, мы всегда выступаем за диалог. Потому что проще какие-то вопросы снять и разрешить в диалоге. Я вспомнил фильм «Непослушник». Там ведь действительно были какие-то вещи, когда… Просто могу раскрыть, что называется, как это было. Мы говорили: коллеги, вот у вас там есть такой эпизод, если его либо чуть-чуть сократить... Мы не вмешиваемся в творческий процесс, но что потеряет фильм в художественной убедительности? Ничего. Но это будет раздражителем для каких-то людей. Вам это зачем? Если вы хотите достучаться, если вы хотите донести, давайте… Ну, условно говоря (это уже не «Непослушник», а вообще), как-то наши классики обходились без мата или еще чего-то, умели делать художественно убедительные вещи по больным, важным, существенным вопросам, но обходиться без ненужного эпатажа. Давайте попробуем обходиться без этого. Зачем дополнительные раздражающие факторы?
В. Алфимов:
- Спасибо большое, Владимир Романович, за откровенный ответ.